Интриги вокруг президентских выборов-2024 никто не ждал с самого начала. Однако высокая степень предсказуемости голосования не означает, что у этой кампании нет никакой политической роли. Скорее напротив, в последние два месяца приближение выборов было одним из главных драйверов внутриполитических изменений. Одновременно с этим существенное влияние на политические процессы, механизмы функционирования режима, а также характер принятия решений оказывают война и все ее многочисленные последствия.
На этом фоне все более заметным становится расхождение между внутриполитическим провоенным трендом и геополитической «победной» повесткой. Уже в среднесрочной перспективе это может обернуться стратегической угрозой для правящего режима.
Кадры решают почти все
Одно из главных последствий войны с Украиной для российской системы власти — трансформация руководящей элиты в более ястребиное «начальство». Противники конфликта замолчали, а те, кто понаглее, быстро приспособились и переняли новую ура-патриотическую риторику. При этом многие попытались использовать «спецоперацию», чтобы подняться по вертикали власти. Текущие условия — начало нового шестилетнего срока Путина на фоне максимально жесткого для постсоветской России режима — будут только содействовать подъему хардлайнеров. И важнейшим этапом станет поствыборное обновление власти.
Последнее значительное кадровое обновление правительства России произошло в январе 2020 года, в преддверии запуска конституционной реформы. Это важная точка политического отсчета. В то время Владимир Путин не только «институционализировал» путинскую Россию в конституции, но и окончательно избавился от остатков тандема: Дмитрий Медведев — бывший президент, в 2012 году перешедший на пост премьера, — наконец был выведен за рамки ключевой конструкции вертикали власти. Его назначили заместителем Путина в Совете безопасности — органе, который, вопреки широко распространенному мнению, в действительности имеет весьма ограниченные аппаратные возможности влияния на процедуры принятия решений. Параллельно Путин назначил свое, весьма технократическое правительство, своим составом никак не намекавшее на приближение войны. Именно с этой конфигурацией власти «мирного времени» Путин развязал войну с Украиной. Но за два года страна радикально изменилась, что делает предстоящее обновление отнюдь не формальностью.
Согласно конституции, кабинет министров слагает полномочия перед вновь избранным президентом. При этом правительство Михаила Мишустина продолжит исполнять обязанности до формирования нового кабинета. В предыдущие разы это происходило в мае. Стиль Путина заключается в том, что он никогда не обсуждает грядущие изменения заранее. И хотя в российских телеграм-каналах можно найти сотни постов о будущих министрах и отставках, все это, как правило, не имеет ничего общего с реальностью (ну или попросту окажется удачным совпадением). О своих кадровых перемещениях даже сами герои будут узнавать в последний момент.
Главной задачей будет донастройка исполнительной власти и силовой вертикали в соответствии с условиями военного времени. Мирный кабинет 2020 года нуждается во встряске, ключевая цель которой — не столько коррекция курса (нет никаких свидетельств того, что Путин считает необходимыми сущностные перемены в социальной, финансовой или экономической политике, что показало его послание), сколько значительное повышение эффективности уже принятых решений. Это особенно важно с учетом де-факто начавшегося перехода экономики на военные рельсы: Путин ждет от правительства исключительной результативности в реализации оборонного заказа при сохранении макроэкономической стабильности и контроля над социальной ситуацией. Иными словами, основные направления работы останутся неизменными. Гораздо более важным в связи с этим становится политический бэкграунд и политическая идентичность новых назначенцев. И тут уже сформирован задел для новых подходов к кадровой политике.
Учитывая новые условия, Кремль пытается поменять саму механику кадровой политики и в результате усилить ястребиный характер бюрократии. В январе 2024 года Путин подписал1 указ, существенно меняющий систему подбора кадров для высших категорий госслужащих. Было введено положение о федеральном кадровом резерве, формирование которого теперь фактически замкнуто на администрацию президента и полностью централизовано. Новая процедура многоступенчата. Вначале главы государственных ведомств определяют среди своих подчиненных лиц, ответственных за выдвижение кандидатов в кадровый резерв. После этого списки кандидатов поступают на рассмотрение Управления президента по вопросам государственной службы, кадров и противодействия коррупции. Затем они переходят помощнику президента по кадровой политике. А окончательный список утверждает глава администрации. При этом все кандидаты проходят жесткий отбор и контроль со стороны ФСБ.
Эта схема очень сильно отличается от идей первого замглавы президентской администрации Сергея Кириенко, курирующего вопросы внутренней политики. Все последние годы он выстраивал мощные вертикальные лифты для будущей номенклатуры. Назовем хотя бы конкурс «Лидеры России», платформу «Россия — страна возможностей», школы губернаторов и мэров. Такой подход подразумевал открытость, значительный охват и относительную конкурентность, пусть даже эффективность этих программ и была сильно переоценена. Два подхода — новый и старый — не являются взаимоисключающими (Путин показывает2 , что интерес к этому у него сохраняется). Однако прописанный в путинском указе механизм формирования кадрового резерва становится ограничивающей рамкой для реализации проектов Кириенко.
Как следует из указа, кандидаты на посты уровня заместителей министров, а также руководителей федеральных служб и агентств и их замов должны выбираться из кадрового резерва. Кроме того, дается ориентир для госкорпораций: руководителям рекомендовали при заполнении вакансий пользоваться резервом. То есть их поставили в зависимость от системы отбора, подчиненной спецслужбам, в то время как лидерские проекты Кириенко в значительной степени оставались вне зоны их влияния, что вызывало сильное раздражение.
В рамках новой системы отбора кадров будет проверяться не только профессиональная компетентность кандидатов и отсутствие у них проблем с законом, но и политическая благонадежность. Об этом прямо писала3 газета «Ведомости», часто транслирующая точку зрения администрации президента: «Кандидатам необходимо проходить психологическое тестирование, потому что при отборе будут важны не только профессионализм и результаты практической работы, но и приверженность общегосударственным интересам, ориентация на достижение общественных, а не личных благ». В нынешних условиях под этой формулировкой, очевидно, подразумевается весь набор политических требований: патриотизм, поддержка войны и режима, приверженность «традиционным ценностям».
Таким образом, устанавливается политический фильтр, через который не должны проходить кандидаты с прозападными или либеральными взглядами. При прочих равных условиях в кадровый резерв будет проще попасть тому, кто занимает активную провоенную позицию и является по сути антилибералом. Возможно, вначале эффект от этих изменений и будет неочевиден, но со временем при отсутствии радикальных политических изменений выстроенная система будет усиливать идеологизацию власти и нетерпимость к инакомыслию даже на более низком управленческом уровне.
На этом фоне вчерашние технократы будут вынуждены становиться «патриотами» либо же их постепенно выведут из игры. Так как власть давно не обновлялась, Путин пока был вынужден работать со значительной прослойкой людей, для которых начало войны стало шоком. В нынешних же условиях президенту будет более комфортно привлекать к работе тех, кто мыслит по его образу, разделяет его историческое негодование, презирает Запад за враждебность и считает Украину «своей». Это, конечно, не значит, что грядет немедленная и масштабная кадровая революция, но общий вектор понятен.
Технократы из довоенного времени уже сегодня вынуждены прибегать к ястребиной риторике и активно проявлять себя на «новых территориях», как называют в Кремле аннексированные регионы Украины. Яркие примеры — тот же Сергей Кириенко или вице-премьер Марат Хуснуллин. Можно также упомянуть помощника президента по экономике Максима Орешкина, о премьерских амбициях которого ходят легенды. Показной «патриотизм» необязательно гарантирует карьерный рост, но это необходимый минимум для того, чтобы оставаться релевантным в условиях войны и достаточно агрессивного провоенного мейнстрима.
Это прекрасно понимают и представители молодого поколения чиновников. В условиях войны «молодые ястребы» потенциально становятся все более востребованными. Пример — 44-летний врио губернатора Вологодской области Георгий Филимонов. Отчасти назначение можно объяснить близостью его отца к Сергею Кириенко, однако ярко выраженная активная провоенная и антилиберальная позиция губернатора сыграла далеко не последнюю роль. Отдельно стоит выделить и 48-летнего Андрея Турчака — секретаря генсовета «Единой России». Гиперактивность в отношении аннексированных территорий, прямой доступ к Путину и возможность доносить до президента альтернативную точку зрения — все это делает его весьма перспективной фигурой «на вырост». Наконец, нельзя тут не вспомнить и Дмитрия Медведева: казалось, политически «похороненный заживо» бывший президент, токсичный и для населения, и для элит, возвращается в десятку самых доверяемых политиков, о чем говорят последние опросы Левада-Центра. А с его уровнем антизападной агрессии и радикальности сегодня не сравнится, пожалуй, никто из политиков.
Еще один важный фактор — анонсированный Путиным во время послания Федеральному собранию кадровый проект, призванный привлекать на руководящие государственные посты участников войны. Путин эмоционально высказался об этих людях, представив их публике подлинными героями и патриотами, которые не подведут. Было видно, насколько президента трогает образ, который он сам себе и нарисовал. Такой эмоциональный настрой выдает путинскую слабость по отношению к «ветеранам СВО», для карьерного роста которых теперь будут создаваться особые условия. Эту «подлинную, настоящую элиту» Путин хотел бы видеть в руководстве страны, хотя тут нужно оговориться, что этот процесс пока не будет масштабным. Путинский энтузиазм вызывает мало энтузиазма у традиционной элиты, не говоря уже о спецслужбах: искусственно навязанные назначения прошедших войну фигур, часто слишком автономных, могут вести к постоянным конфликтам. Но нет сомнений, что боевой опыт и работа на оккупированных территориях теперь становится важным пунктом в резюме любого будущего назначенца.
Наконец, говоря о новых подходах к кадровой политике, важно отметить накапливающуюся усталость системы от «старой гвардии». Такие фигуры, как глава ФСБ Александр Бортников, секретарь Совбеза Николай Патрушев, министр иностранных дел Сергей Лавров, глава СВР Сергей Нарышкин — проверенные временем «бойцы», но кажутся слишком политически исчерпанными для динамичного военного времени. В данном случае старость — это уже не столько опыт и близость к Путину, сколько закостенелость и политическая истощенность. Каковы бы ни были кадровые решения Путина после выбора в отношении «старожилов», к ним уже давно накопилось немало претензий. К ФСБ есть вопросы по поводу коррупции. МИД давно уступил инициативу в дипломатии силовикам. Обсуждая Нарышкина, достаточно вспомнить известное предвоенное заседание Совбеза 21 февраля 2022 года: личное пренебрежительное отношение Путина к главе СВР увидел весь мир. Патрушев, хотя и политически весомая фигура, но как секретарь Совбеза не имеет реальных полномочий, и ему трудно выйти за рамки идеологических функций или написания доктрин. Между тем сам президент в последние месяцы проявляет гиперактивность и может нуждаться в более динамичном и результативном окружении. Проблемой тут является не вопрос, кем заменить «старожилов» (у Путина на примете много молодых), а то, как распорядиться этим «балластом» — для фигур такого уровня крайне сложно подобрать достойные синекуры. Это значит, что будущие кадровые перестановки необязательно приведут к отставкам этих фигур, но их положение становится все более уязвимым на фоне воинствующей молодежи.
После выборов можно ожидать обновления «вертикали», где постепенно будет расти влияние и роль «молодых ястребов», затмевающих собой «старую гвардию». А новый порядок формирования кадрового резерва сделает российскую власть более централизованной и идеологизированной.
Государственная идеология в действии
Как известно, в Конституции РФ прописано, что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Однако война дала значительный толчок дискуссии внутри российского руководства о том, нужно ли вводить в основной закон понятие госидеологии. Если прежде за ее возвращение традиционно выступали маргинальные консерваторы или силовики (для них это было привычно и естественно на протяжении всего срока нахождения Путина у власти), то в прошлом году список сторонников правки конституции стал пополняться более «технократическими» фигурами. Так, министр юстиции Константин Чуйченко, однокашник и давний соратник Дмитрия Медведева, в мае 2023-го призвал4 «решить вопрос» с российской конституцией, исключив из нее запрет на идеологию. Он напомнил, что это положение пришло на смену статье 6 Конституции СССР (о том, что «руководящей и направляющей силой советского общества, ядром политической системы» является Компартия СССР). «Понятно, что, в принципе, ни одна страна мира таких положений в своих конституциях не имеет. Только Россия в свое время по совету наших так называемых партнеров взяла на себя эти "повышенные обязательства"», — отметил министр. Сегодня об этом уже прямо говорит5 и глава СВР Сергей Нарышкин.
Внутри российской власти пока нет консенсуса по этому вопросу. Против закрепления госидеологии выступают кураторы внутренней политики из президентской администрации, ставшие в годы войны главными ответственными за формирование идеологических проектов, а также их распространение в сферах образования и культуры. Для них введение обязательной государственной идеологии может означать конец привилегированного положения. Однако проблема заключается в том, что многие внутри элиты критически воспринимают нынешние подходы к идеологическому «воспитанию» общества, не считая их достаточно эффективными и масштабными.
Речь идет о попытках концептуализации «путинизма» посредством таких платформ, как «ДНК России6, или высмеянных экспертами идей пентабазиса7. Концепции патриотического воспитания, от традиционных ценностей до переписанных курсов истории, также внедряются8 в систему образования, начиная с дошкольного уровня и заканчивая университетами. Сюда же можно отнести и попытку воссоздать советскую пионерию через «Движение первых», форум «Мы вместе», проект Общероссийского народного фронта «Всё для победы!», всякого рода добровольческие и волонтерские инициативы. Все это нацелено на формирование провоенного движения и обеспечение его массовости9. До сих пор это казалось скорее формой корпоративного процветания кураторов внутренней политики: они создавали яркие, динамичные, приятные для Путина проекты, о наличии которых, не говоря уже о привлекательности, в народе могли только догадываться. Сейчас, и особенно после выборов, это все может начать приобретать гораздо более серьезные, всеохватывающие формы.
Проблема с этими усилиями заключается в том, что никакой фундаментальной идеологической работы по типу советской не проводится — власть просто не умеет, не знает и даже не хочет этим заниматься. «Высшей и, по сути, единственной ценностью для нынешней власти выступает приватизированное ею Государство — оно всегда право и риторически идентифицируется со Страной и Родиной. Ценности же культуры сохраняют лишь нишевое значение», — совершенно точно написал10 журналист Глеб Морев. В итоге идеология работает слишком селективно, а главным критерием «правильности» является лояльность, что обесценивает любые попытки создания устойчивых идеологических конструкций: они постоянно подкручиваются и адаптируются к каждой конкретной ситуации/деятелю. Да и сам набор консервативных ценностей (семья, сильное государство, дети, рождаемость, патриотизм) во многом выстроен исключительно на противопоставлении Западу и его либерализму. Эксперты или журналисты могут рассуждать о том, что такое «путинизм», но для населения это не имеет большого политического смысла, кроме эфемерного «За все хорошее против всего плохого». Кто станет спорить, что государство должно быть дееспособным и суверенным, семья — это важная ценность, а дети — цветы жизни?
Однако силовикам нужны более надежные и универсальные подходы, и именно поэтому их раздражают слишком «корпоративные» идеологические конструкции кураторов внутренней политики. Правоохранительные органы компенсируют идеологическую слабость государства быстро развивающимся репрессивным законодательством: в стране фактически действует цензура, оппозиционные информационные ресурсы блокируются, критиков режима признают иностранными агентами (а теперь и грозят им конфискацией имущества), акции протеста де-факто запрещены, внесистемная оппозиция разгромлена (кто не уехал, тот сидит).
Силовой подход подразумевает криминализацию любого девиантного поведения. Причем речь даже не столько об антивоенной или оппозиционной точке зрения, сколько об отклонении от специфической политической позиции. Яркий пример — арест режиссера спектакля «Финист Ясный Сокол» Евгении Беркович и драматурга Светланы Петрийчук, которых обвиняют в оправдании терроризма. Спектакль рассказывает о российских женщинах, которые бегут в Сирию, чтобы стать женами террористов. Постановка вызвала сильнейшее раздражение ФСБ, увидевшего в ней романтизацию терроризма. Такая «корпоративная» узкопрофессиональная интерпретация в здоровых политических условиях не вышла бы за рамки профессионального сообщества и была бы нейтрализована общественной поддержкой спектакля. Но российская действительность делает реальной угрозу реальных тюремных сроков для тех, кто попал под раздачу.
Получается, что отсутствие устоявшейся госидеологии в условиях военного времени и юридического беспредела открывает ящик Пандоры хаотичного изобретения поводов для преследования и правоприменительной практики. Так, в ноябре Верховный суд удовлетворил обращение Минюста, просившего признать «экстремистским» «международное общественное движение ЛГБТ» (которого формально попросту не существует). Впервые власть вычеркнула из законного поля целую субкультуру, причем для получения звания «экстремист» даже не обязательно быть человеком нетрадиционной ориентации: достаточно быть публично толерантным к ЛГБТ-сообществу.
Идея пришла от Минюста. Однако до сих пор непонятно, было ли это привнесено извне (например, от ФСБ) или спущено «сверху» (из администрации президента), либо же стало личной инициативой Чуйченко. Источник, хорошо знакомый с ситуацией вокруг главы Минюста, рассказывал: Чуйченко всегда искал пути выстраивания отношений с силовиками, и в нынешних условиях глубокой неопределенности будущего (а также с учетом прошлого чиновника, близкого к когда-то либеральному Медведеву) патриотическое рвение становится для него (как и для многих других) формой выживания.
Процесс идеологизации интересен сегодня тем, что у него нет единого центра принятия решений, концепций, попыток сведения нарративов в некую общую картину мира. Более того, разные игроки или органы власти конкурируют между собой за подходы и методы. Пока кураторы внутренней политики пытаются «воспитывать» молодежь, ФСБ координирует аресты инакомыслящих, центр «Э» МВД преследует политически активных, а Минюст пытается защитить Россию от «враждебных» либеральных ценностей и требует реформы конституции.
Государство уже занялось частной жизнью, разгоняя «голые вечеринки», закрывая ночные клубы, «отменяя» морально обанкротившихся артистов и даже наказывая простых россиян за неуместную, с точки зрения правоохранителей, радугу и прочую символику. И так как нет ни единого центра сведения всего идеологического воедино, ни понятного всем стратегического видения идеологии, в дальнейшем многое будет зависеть от обстоятельств, искусности и наглости ключевых игроков.
При этом до выборов власти все-таки пытались излишне не нагнетать и не перегибать палку, чтоб «картинка» была спокойной и предсказуемой. Но после голосования этот сдерживатель отпадет, так что новый виток стихийной идеологизации и репрессий кажется неизбежным. Режим начнет с удвоенной силой строить «патриотическое» общество с правильными ценностями, следить за моральным обликом и оберегать народ от «разрушительного влияния западного либерализма».
На этом фоне очень важный момент — это возвращение протеста. Смерть Алексея Навального 16 февраля спровоцировала11 первую волну открытого антивоенного и антипутинского протеста в воюющей России. Изначальная установка властей подразумевала быстрое погребение оппозиционера, то есть тихое избавление от источника политических рисков. Но в результате власти впервые с начала 2022 года столкнулись с открытым народным неповиновением: люди вышли, вопреки предупреждениям на работе и в институтах, а также несмотря на всеохватывающие усилия «вертикали» не допустить превращения похорон в политическое событие.
Произошедшее стало заявкой на возвращение в политику оппозиционно настроенной части населения. И дело не в том, какой будет динамика протеста или как быстро власти все подавят и кого посадят. А в том, что едва ли не впервые с начала войны россияне показали: среди них есть противники войны и Путина, причем таковых немало. А ведь именно это Кремль и лично глава государства так старательно опровергали многие месяцы. И это уже не столько вызов репрессивному аппарату (всех антивоенно настроенных россиян не пересажаешь), сколько идеологическая проблема. Начало нового путинского срока ознаменуется вопросом: как нейтрализовать тех, кто скандировал «Мы не боимся»? Если с внесистемными профессиональными политиками и активистами власть расправляется без церемоний, то что делать с очередями, чтобы поставить подпись за единственного антивоенного кандидата Бориса Надеждина? Или с цветами на могиле Навального и у памятников жертвам политических репрессий?
Теперь, когда эта часть общества показала, что она есть, возможности напоминать о себе у нее будут появляться регулярно. К этому нужно добавить и еще один, более непривычный риск для Кремля — потенциальные протесты «согласных»: раздражение «военкоров», матерей и жен мобилизованных, ультрапатриотов, многие из которых могут быть лояльны государству, ненавидеть Запад и желать конца Украине, но презирают Путина и его коррумпированных военных.
Эта уязвимость перед протестами будет сильным триггером как для расширения «институциональных» репрессий, так и для раскручивания маховика государственной идеологии. Ведь чем больше внутренних «раздражителей», тем активнее властям придется на них реагировать. А так как управление политическими рисками, скорее всего, так и останется полицентричным (то есть зоной ответственности и кураторов внутренней политики, и разношерстных силовиков, и доносчиков, и даже отдельных губернаторов), то каждый игрок или структура будут и дальше в параллельном режиме бороться с «непатриотами» и защищать традиционные ценности с удвоенной силой.
Интересно, что в этом состоит и слабость Путина. На протяжении долгих лет сторонники жесткой руки критиковали его за нерешительность и неготовность вводить полноценный политический контроль. И теперь есть немало игроков, стремящихся компенсировать полумеры Путина своими более агрессивными действиями. Нельзя исключать, что смерть Навального — это отчасти и пример «перегиба на местах»: пренебрежительное и презрительное отношение Путина, всегда недооценивавшего Навального как политика, создавало условия для своеволия на низовом уровне, вело к фактическим пыткам и закончилось гибелью политика.
Война берет власть
Одна из главных тенденций военного времени — значительный рост влияния военной повестки на принятие государственных и политических решений. Война создает ограничивающую рамку, которая заметно сужает поле для политического маневра не только для элит, но и лично для Путина. Он сам невольно оказывается зависим от этой повестки.
Во внутриполитической жизни это видно по тому, как Путину приходится адаптироваться к новой реальности. Мы уже писали12 о том, как президенту пришлось выбирать более актуальный, но политически менее выгодный формат своего выдвижения на новый срок. Кураторы внутренней политики готовили «гражданские сценарии» с акцентом на развитии страны и достижениях последних 20 лет, но президент в итоге сделал ставку на военизированный вариант: заявление о выдвижении прозвучало на встрече с «героями спецоперации».
Серьезное влияние на выбор этого формата, вероятно, оказал13 «ястреб» Андрей Турчак. Секретарь генсовета «Единой России» — один из немногих, у кого есть прямой доступ к Путину. А тот сейчас максимально чувствителен к провоенным, мобилизующим аргументам. Президент следует логике «Всё ради войны» вместо более прагматичного подхода, который бы позволял рассчитывать на поддержку более широких слоев общества.
Жестко провоенный лагерь в российском обществе составляет около 15% (например, по данным14 Russian Field, 17% не поддержали бы подписание мирного соглашения с Украиной). Максимально «провоенные» настроения при этом демонстрируют в среднем порядка 22% россиян, которые считают15 прекращение огня недопустимым ни при каких условиях. Если учесть также около 25% тех, кто против войны (по данным Russian Field, именно столько определенно отменили бы СВО), то получается, что подавляющее большинство — это «пассивно-равнодушные», готовые так или иначе поддержать решение Путина и вести наступление, и начать мирные переговоры. В этом плане воинствующая кампания Путина с политтехнологической точки зрения была не слишком эффективной и плохо адаптированной к российскому большинству.
Так или иначе, президенту это не мешало. Например, в послании Федеральному собранию он эмоционально и пафосно говорил о поддержке Россией своих «братьев и сестер» (жителей оккупированных Россией территорий Украины), сплоченности и абсолютной поддержке народом военной операции. Социологические данные, однако, показывают, что поддержка со стороны населения во многом основана на делегировании всей полноты ответственности руководству страны. При этом общество воспринимает войну как оборонительную и освобождать украинцев (или тем более устанавливать там пророссийский режим) любой ценой не хочет.
В этом смысле путинские нарративы про «абсолютное сплочение» сильно диссонируют с реальным отношением людей к войне. И если Кремль и Путин лично продолжат военизировать риторику и требовать всеобщей милитаризированной консолидации, то тут появится почва для политического расхождения власти и общественного большинства, привыкшего жить так, как будто война идет где-то в стороне и никакого влияния на повседневность не оказывает. В этом плане новый путинский срок может заложить основы для серьезного политического испытания. Это необязательно означает массовый протест или даже социальную напряженность. Но речь будет идти об угасании эффекта сплочения, характерного для периода ведения вооруженных действий (по-английски этот феномен обозначают как rally around the flag), а также эрозии качества поддержки Путина.
Получается интересная ситуация. С одной стороны, Путин и власть в целом агрессивно пытаются продавливать новую реальность — жизнь по законам военного времени, позволяющим «отменять» участвующих в «развратных» вечеринках звезд, признавать экстремизмом демонстрацию нетрадиционных (или даже традиционных, но откровенных) сексуальных отношений или вводить ограничения на аборты. С другой — население стремится продолжать жить, следуя гражданской логике. Люди передали власти «полномочия» по защите территории страны от НАТО и условных «нацистов» в Украине, но не хотят ни идти воевать, ни позволять государству особенно сильно регулировать их частную жизнь.
Развитие ситуации на фронте также может усилить это расхождение. Путин рассматривает 2024 год как окно возможностей. Украина утрачивает способность к успешному военному сопротивлению, а на Западе вопрос военной и финансовой поддержки Киева становится все более политически дискуссионным. Ноябрьские президентские выборы в США, по итогам которых к власти может вернуться противник выделения финансовой помощи Украине Дональд Трамп, пугают европейцев, вынужденных искать свои подходы к защите от потенциальной агрессии России (позиция президента Франции по возможной отправке ВС в Украину). Складывается парадоксальная ситуация, при которой положение Украины становится все более стратегически уязвимым, но эскалация растет. На этом фоне Путин торопится продавить идею о мирных переговорах (или, откровенно говоря, об обсуждении условий капитуляции Киева) с тем, чтобы успеть до нового витка военного обострения уже с участием Запада. Однако с внутриполитической точки зрения начало мирных переговоров может стать сильнейшей угрозой внутреннему нарративу о необходимости всеобщей консолидации. А если Россия закрепит военное преимущество на фоне путинской риторики «мы готовы к миру», то страх перед внешней агрессией начнет снижаться.
В случае начала мирного процесса между Россией и Украиной Путин окажется вдвойне в противоречивом положении. С одной стороны, ему будет гораздо сложнее консолидировать общество вокруг войны, продвигать логику военного времени и оправдывать вмешательство в частную жизнь. В атмосфере «перелома» военной ситуации в пользу России властям для поддержания политического контроля придется больше рассчитывать на репрессии и силовое принуждение, а также на инструменты госидеологии.
С другой стороны, «мирный» Путин не просто не нравится «ястребам», но пугает их. Конечно, пока представители этого лагеря не имеют свою политическую субъектность, но нужно учитывать, что, начав войну как свою личную кампанию, Путин был вынужден включить в нее и значительную часть правящей элиты. Сейчас кто-то просто использует новые возможности для карьерного роста, кто-то отмалчивается и надеется переждать, но многие стали частью этой войны, участниками военных преступлений, ответственными за миллионы разрушенных жизней и сотни тысяч смертей. Эта фракция внутри российского истеблишмента — военные, силовики, «менеджеры» «новых территорий», Росгвардия, многочисленные «добровольцы» и «медиаястребы» — панически боится «слива» войны и возможных последствий компромиссов.
Мало кто в российской власти действительно понимает, на какие уступки Путин готов пойти, но главное — не упустит ли он драгоценное время, решившись на такие переговоры? Ведь одно дело, когда Россия пытается воспользоваться военной слабостью Украины и втянуть ее в переговоры с позиции сильного, подталкивая к капитуляции, и совсем другое — если Украина, начав эти контакты, будет попросту саботировать процесс, копя силы и дожидаясь возобновления военной помощи Запада.
Сколь бы уязвимой Украина сегодня ни казалась, крайне трудно представить ситуацию, при которой официальный Киев (даже в случае замены Владимира Зеленского кем-то еще) согласился бы на все условия Москвы. Исходя из сегодняшних условий, предположим, что добиться всех целей «спецоперации» Путин сможет только через радикальное расширение физического присутствия российской армии на территории Украины (что пока представляется маловероятным). И дело не только в военных возможностях — оставим это военным экспертам, — но и в том, что новая волна масштабного наступления может спровоцировать эффект, аналогичный тому, что был в начале войны: население Украины вновь объединится вокруг власти в стремлении любой ценой защитить свою землю. Иными словами, Украина может попросту поставить Путина перед дилеммой: либо уничтожай (что наверняка будет означать прямое столкновение с НАТО), либо уходи. И не факт, что Путин, озабоченный «спасением братского народа», пойдет на первое.
Новый, уже шестой срок Путина обещает быть политически самым трудным для нынешнего режима. Желание Кремля зацементировать консолидацию общества вокруг «спецоперации» через военную повестку и репрессии начнет утрачивать актуальность на фоне трудности (или невозможности) выполнения задачи добиться капитуляции Украины. Если Путин при этом откажется от полномасштабного военного решения (оставим за скобками вопрос о достаточности ресурсов для такого наступления) и будет втянут в переговоры, за которые сам же так долго и боролся, экзистенциальность войны для населения начнет исчезать, а элиты почувствуют нерешительность президента, потенциально упускающего момент стратегического военного преимущества России.
Глубокая несбалансированность позиции Путина (то ли война, то ли мир, то ли переговоры и компромиссы, то ли «идти до Киева»), невнятность целей «спецоперации» на фоне быстро раскручивающейся спирали репрессий и идеологических ограничений в совокупности со все более заметным вмешательством в частную жизнь — все это неизбежно создаст давление на режим изнутри. Это не означает, что режим посыплется или начнутся массовые протесты. Но внутренние противоречия будут нарастать, персональная роль Путина — девальвироваться, а значение российских элит — расти.
Если же Путин все-таки решится на полноценный военный вариант, то последствием этого может быть невиданная катастрофа, по сравнению с которой события конца февраля 2022 года покажутся легкой и мирной прогулкой.
Примечания
1 Указ Президента Российской Федерации от 22.01.2024 № 61 «О федеральном кадровом резерве на государственной гражданской службе Российской Федерации». Официальный портал правовой информации России. publication.pravo.gov.ru/document/0001202401220018
2 Встреча с победителями конкурса «Лидеры России». Сайт президента России. 12.03.2024. kremlin.ru/events/president/news/73646
3 Ирина Казьмина, Максим Иванов. Кремль приступает к реформе федерального кадрового резерва. «Ведомости». 12.10.2023. vedomosti.ru/politics/articles/2023/10/12/1000144-kreml-pristupaet-k-reforme-federalnogo-kadrovogo-rezerva
4 Глава Минюста считает, что придется решать вопрос с запретом госидеологии в Конституции РФ. ТАСС. 11.05.2023. tass.ru/politika/17724475
5 Нарышкин: Конституция может и должна меняться в соответствии с запросом общества. КоммерсантЪ. 12.03.2024. kommersant.ru/doc/6562567
6 «ДНК России». Российское общество «Знание». znanierussia.ru/cinema/collections/dnk-rossii
7 «Пентабазис» напал. «Новая газета». 24.04.2023. novayagazeta.ru/articles/2023/04/24/pentabazis-napal-media
8 Андрей Перцев. Кредо развитого путинизма. Как объясняют мир «Основы российской государственности». Carnegie Politika. 21.07.2023. storage.googleapis.com/crng/90247.html
9 Андрей Перцев. Коллективизм кнутом и пряником. Riddle. 03.01.2024. ridl.io/ru/kollektivizm-knutom-i-pryanikom
10 Глеб Морев. Специальная антикультурная операция. Чем нынешняя борьба с культурой отличается от советской. Carnegie Politika. 12.02.2024. storage.googleapis.com/crng/91589.html
11 Михаил Виноградов. Россия без Навального. Что показали похороны главного оппозиционера. Carnegie Politika. 04.03.2024. storage.googleapis.com/crng/91874.html
12 Татьяна Становая. Путин и война. Куда заведут президентские выборы. Carnegie Politika. 11.01.2024. storage.googleapis.com/crng/91373.html
13 Андрей Перцев. Скомканная бутафория. Почему выдвижение Путина пошло не так, как должно было. Carnegie Politika. 11.12.2023. storage.googleapis.com/crng/91211.html
14 Два года «военной операции» в Украине: отношение россиян. Russian Field. https://russianfield.com/dvagoda
15 Денис Волков, Андрей Колесников. Дом на болоте: как российское общество спряталось от украинского конфликта. Carnegie. 22.11.2023. storage.googleapis.com/crng/91083.html