«Начинаю понимать, что это билет в один конец» Как устроена служба в «Бермудском треугольнике» — бригаде российской армии, в которой погибает и пропадает без вести большинство мобилизованных

За два с половиной года в Украине погибли около 120 тысяч российских военных. По оценкам аналитиков, каждый день войны обходится ВС РФ в 200–250 смертей, причем за последние месяцы потери значительно выросли. Зимой 2024-го российская армия начала масштабное наступление: после битвы за Авдеевку атаки продолжились по всему фронту, в том числе на новых направлениях в Харьковской области. Издание «Берег» исследовало цену такого наступления на примере одной бригады, известной особенно высоким уровнем потерь — и тем, с какой жестокостью относятся к военнослужащим из РФ ее командиры, граждане самопровозглашенной ДНР. «Медуза» публикует этот материал целиком.

В этом тексте есть мат. Если для вас это неприемлемо, пожалуйста, не читайте его.

Аудиоверсию этого текста слушайте здесь

Зимой 2023-го группа мобилизованных из Иркутской области записала серию видеообращений, в которых рассказала, как их бросают «на убой», то есть отправляют в лобовые атаки без подготовки и артиллерийской поддержки. Позже почти все из них погибли.

Солдаты принадлежали к 1-й Славянской мотострелковой бригаде — благодаря этой истории у нее появилась репутация подразделения с особенно высокой смертностью. Именно так о 1-й Славянской отзываются родственники военных; рассказывают они и о том, как сложно бывает получить от командования достоверную информацию о погибших, многие из которых годами числятся как пропавшие без вести или самовольно покинувшие часть.

Сформированная в 2014 году донецкими сепаратистами мотострелковая бригада восемь лет воевала в Донбассе в качестве соединения ДНР. В феврале 2022-го бригаду пополнили мобилизованные из числа жителей самопровозглашенной республики. Она понесла большие потери в боях при окружении Мариуполя, а затем при попытках штурмовать Авдеевку и позиции ВСУ в окрестностях донецкого аэропорта (села Водяное и Опытное). В конце того же года бригада вошла в состав ВС РФ. После этого в обескровленную бригаду (получившую в российской армии условное наименование «воинская часть 41680») начали зачислять мобилизованных и «добровольцев» из России — первый набор был как раз из Иркутской области. Командный состав бригады при этом практически не изменился: его костяк составляли «офицеры» из числа сепаратистов Донбасса.

В 2023 и 2024 годах бригада продолжала действовать в районе Авдеевки. За два с половиной года войны бригаде удалось продвинуться вглубь обороны ВСУ примерно на 20 километров.

«Может, он все же жив?»

Тело 30-летнего Игоря Анистратенко, до войны работавшего продавцом, пролежало под украинским селом Водяное чуть больше года. Все это время семья продолжала искать его среди раненых и пленных, рассказывает «Берегу» мачеха военного Светлана. Отправляя заявки на розыск бойца в украинские боты, она представляла, как пасынок «летает по фронту неприкаянным», потому что «о судьбе ребенка не было известно вообще ничего».

От сослуживцев Игоря она узнала, что то ли 11, то ли 12 марта 2023-го он якобы попал под обстрел и «лежал на земле с открытыми глазами». Кроме этого, она слышала лишь название «Водяное», которое пасынок упомянул в последнем телефонном разговоре. Именно из этого села ВС РФ тогда пытались наступать на Авдеевку, раз за разом посылая людей на штурм — и неся огромные потери.

До начала мобилизации Анистратенко работал в алкомаркете «Красное & Белое» в белгородских Валуйках (этот приграничный город уже год попадает под украинские обстрелы). «На фронт ему почему-то хотелось очень сильно. Краски жизни посмотреть, — вспоминает Светлана. — Мы его отговаривали — но он не отговаривался. Его ведь здесь ничего не держало — кроме жизни. Семьи своей — ни жены, ни девушки — не было у него».

Новобранец погиб на первом же боевом задании — на третий день службы в 1-й Славянской мотострелковой бригаде. Его тело нашли только весной 2024-го: 22 апреля семье Анистратенко позвонил следователь и сообщил, что обнаружен «скелет в очках» (то, что это Игорь, определили по армейскому жетону; окончательно это должен подтвердить анализ ДНК). «Ему по зрению нельзя было в том наступлении быть: у него при стрельбе перед глазами мишени раздваивались, — говорит Светлана. — Но людей в его бригаде не хватало — и просто пихали всех, куда нужно было».

Подразделение продолжило воевать под Авдеевкой еще год после гибели Игоря, и 10 марта 2024-го на том же направлении пропал контрактник из Башкирии Марсель Кашапов. Как и Игорь, он погиб во время первого же штурма.

«Марсельку якобы убило дроном под Авдеевкой — и он остался в блиндаже, засыпанный землей, — сказала „Берегу“ сестра Кашапова Винера. — Другого парня с нашего села Семено-Макарово уже привезли и захоронили — а вот братишку вытащить не могут. Просто сказали: „Соболезнуем, он умер“. А где тело, если он умер? Может быть, мой братишка все же жив и где-нибудь там в подвале [в плену] сидит? Может быть, он без памяти? Может, в госпитале? Может, ему помощь нужна?»

Как раз для таких ситуаций Винера просила Марселя «наколоть себе на руку» ее телефон — чтобы с ней всегда могли связаться. Сделать этого он не успел: от подписания контракта до первого боя прошло всего две недели. Перед отправкой на войну Кашапов признался, что ему «очень страшно».

Подписать контракт его вынудили, считает Винера: «У Марселя папа (у нас с ним разные) всю жизнь воровал. И когда пошел воровать трубы, чтобы [сдать на металлолом и] заплатить за свет, взял с собой Марсельку».

По ее словам, брата припугнули — либо он идет на СВО, либо в колонию — а оттуда его все равно заберут на фронт: «Все ребята попадаются так: у кого дом сгорел, у кого еды нету, у кого нет житья-бытья — всех отправляют на СВО». Винера утверждает, что сельсоветам Башкирии сверху спущена разнарядка: каждую неделю отправлять на фронт по одному человеку.

Авдеевку оккупировали 17 февраля 2024 года, но бойцы из 1-й Славянской бригады продолжили пропадать на фронте. Подразделение двинулось дальше — перерезать пролегающие за городом пути снабжения ВСУ. 27 апреля 2024-го муж кемеровчанки Евгении позвонил ей прямо с боевого задания — попрощаться: «Сказал, что их обстреливают — и они не могут идти дальше».

Еще один военнослужащий с позывным «Нэкст» позвонил своей младшей сестре, югорчанке Наталье, 19 мая 2024 года — накануне очередного штурма. «Наташ, поставь свечку за меня. А то я начинаю понимать, что это поезд с билетом в один конец», — пересказывает она последний разговор с братом. 51-летний ветеран миротворческой операции в Абхазии никаких подробностей о задании не раскрыл — и на связь больше не вышел.

«Сказали бы „плен“ — хорошо, можно на что-то надеяться. „Убитый“ — можно пережить, хоть и сложно. Но когда не знаешь, что, где и как... — рассуждает Наталья в разговоре с „Берегом“. — Я вот ложусь спать и думаю: бедный ты мой зайчик, ты вообще где? Кушал ли ты? Можешь ходить? Что ты чувствуешь? Дай мне хоть на секунду почувствовать боль, если она у тебя есть! Приснись! Объясни!»

Повестка «Нэксту» пришла, когда он работал на вахте в ХМАО. Через три дня он был уже под Донецком. Сестра утверждает, что узнала об этом, когда он был уже на сборном пункте, и не успела его отговорить. Сам он не стал ничего рассказывать о своем решении родным. Лишь после его пропажи Наталье удалось узнать, что он был ранен, лежал в госпитале, однако не получил должного лечения. Впоследствии с травмой колена, ранением руки, осколками его снова отправили на штурм — «недолеченным, хромым, с перебинтованной ногой».

«Только сейчас, когда он пропал, я по его друзьям собрала информацию — говорит Наталья. — Я даже не знала, что он ранен был! Что в госпитале лежал. Выяснилось, что была и травма колена, и ранение руки. Ничего не долечено, осколки не достали. И вот как затянулось, так он на тот штурм и пошел — то есть хромой, с перебинтованной ногой».

В бригаде на ее расспросы о судьбе брата отвечают двумя короткими фразами: «делаем все возможное» и «бывает, ребята возвращаются». «В такой момент мне хочется спросить у них, видели ли они вообще видео с дронов, когда брошенных [оставшихся без поддержки] добивают? — говорит Наталья. — Господи, это так страшно смотреть, но я каждый день смотрю этот канал — неопознанные трупы, пленные... Волосы просто шевелятся на голове. Мозг же не рисует хорошие картинки — мозг рисует ужасы».

В том же наступлении, что и «Нэкст» — 19 мая 2024-го, — пропал и омич Игорь, которого разыскивает жена Татьяна. В последнем разговоре он успел упомянуть, что пойдет ночным штурмом на поселок Нетайлово под все той же Авдеевкой. «Им дали точку, которую никто не мог взять, — вспоминает Татьяна. — Но ее с тех пор взяли! Только не муж, а другие. А он пропал».

Контракт Игорь заключил 10 апреля 2024-го года. «Мы с ним скандалили часто, что он вместо заработка — а у нас четверо детей — выпивать ударился в последнее время, — рассказывает Татьяна. — А потом к нам люди из военкомата пришли его вербовать — причем хитро так, пока меня дома не было. И вот он под их влиянием, под такой дудочкой поехал и подписал все — и мы уже ничего не смогли сделать».

Целиком Нетайлово российские войска оккупировали через неделю после пропажи Игоря. «Командир бригады сказал, что муж у них не числится ни в „двухсотых“, ни в „трехсотых“. Я каждый день хожу по бабушкам по сильным, чтобы мне сказали, что с ним. В украинские чат-боты обращаюсь. Меня просто одна фотография с пленными беспокоит очень сильно, потому что там человек на Игоря похож. Только форма немножко не такая — и берцы другого цвета. Но я все равно ее не удаляю».

Близкие военных организовали собственный поиск — и обмениваются в соцсетях телефонами командования, фотографиями и позывными. Иногда в разросшиеся «поисковые» треды и чаты случайно попадают те, кто ищет людей из других подразделений (или те, кто даже не знает, где именно служил их родственник).

«Берег» связался с несколькими десятками таких семей. 1-ю Славянскую бригаду они называют «Бермудским треугольником» — в том числе потому, что мало известно и о самом подразделении: попадающие туда военные пропадают или погибают слишком быстро.

«Русское мясо, рассчитайся!»

Максим Бутов из саратовского села Семеновка один из немногих, кто успел подробно рассказать своим близким, как устроена служба в 1-й Славянской бригаде. Контракт он подписал 13 мая 2023-го (нужно было платить алименты), а перестал выходить на связь 6 июня 2024-го.

Бутова и других новобранцев передали в подчинение «офицерам» из ДНР. На первом же построении командир встретил мобилизованных россиян словами «приехало русское мясо». «Он им наполовину на хохляцком, наполовину на русском приказал: „Русское мясо, рассчитайся на двести или триста!“ — вспоминает сестра контрактника Татьяна Прокофьева. — То есть на тех, кого убьет, и тех, кого ранит».

Бригады «милиции» ДНР в начале полномасштабного вторжения несли серьезные потери. Теперь их восполняют российскими мобилизованными. «Командиры с семьями живут в Донецке и ненавидят наших, потому что у них 10 лет там — или сколько — шла война, а мы сидели и ждали — и только сейчас им пришли помогать, — говорит Татьяна. — „Вы, твари, какого хера ждали мобилизации? Почему не приехали раньше? Мы тут уже сколько воюем!“»

Донецкие «офицеры» называли мобилизованных россиян «москалями» и, рассказывают «Берегу» родственники военных, «орали [рекрутам] в лицо»: «Вы сюда зарабатывать пришли? Так идите работайте — ваши семьи порадуются миллионам [компенсации за гибель]».

На штурмы украинских позиций новобранцев отправляли каждые два-четыре дня, «без передышки», добавляет Прокофьева: «Брат приезжал с боевого, а его в ту же ночь поднимали — ранен он сам или нет — и отправляли на эвакуацию: вытаскивать своих».

Донецкое командование не считалось с потерями среди мобилизованных россиян, используя их в штурмах без поддержки артиллерии. По словам Прокофьевой, тех, кто отказывался идти, избивали, угрожали «обнулением»: «Не убивали прямо в части, а вывозили в поле в трусах и майке. Давали ножик или саперную лопатку — и все, до свидания. В часть они потом не возвращались».

Брат рассказывал ей, что тех, кто на штурме пугался и пытался отступать, расстреливали из минометов свои же. «Мы здесь никому не нужны», — резюмировал он.

Перед каждым штурмом Бутов обязательно звонил старшей сестре, которую называл исключительно «нянечкой», и предупреждал: «Нянь, мы идем на штурм!» За месяцы службы на авдеевском направлении Максиму переломало ступню, раздробило правую кисть (он продолжил воевать в гипсе), ранило осколками в грудь, ляжку, локоть, икру. «Ноги у него как дуршлаг были от шрапнели», — говорит Татьяна.

О некоторых ранениях сестра узнавала случайно. Однажды Бутов прислал сестре фото своей татуировки: он набил чуть выше солнечного сплетения короткую молитву. Прокофьева всмотрелась в снимок — и увидела под строчками свежий шрам. Оказалось, что во время последнего штурма брату в грудь воткнулся осколок, едва не задев сердце, — и он сделал свою первую татуировку, чтобы его «всегда могли опознать».

В январе и феврале 2023-го небо над Авдеевкой, вспоминает Татьяна, полностью контролировали украинские дроны, и брат радовался, что со времен школы быстро бегает и «можно хоть скрыться [от них]». Чтобы уберечься, солдатам поручили двигаться под землей, по трубе подземных коммуникаций, которую обнаружила разведка. Так что Максим «снимал бушлат, труба же узковатая, — и лез через эту то ли канализацию, то ли теплотрассу, а ВСУ их оттуда выкуривали каким-то газом», рассказывает Прокофьева.

Тепло во время штурмов было только в этой трубе. Из февральской командировки в Авдеевку Бутов вернулся с обмороженными до черноты пальцами ног. В госпиталь его отправлять не стали, а в самой части, говорит его сестра, «лечения толком не было — только мазью мазали да забинтовывали». Чтобы ходить, солдат раздобыл обувь на размер больше.

Несмотря на обморожение и гипс, Бутова продолжили отправлять на эвакуации. «Одному его сослуживцу дрон влетел в живот так, что кишки вылетели, — говорит Прокофьева. — И как только Максим его вывез, брату дали пиздюлей и отправили обратно [на передовую]». В госпиталь Бутова отправили только в марте — когда он потерял сознание прямо в расположении бригады.

Сослуживцы описывали последствия обморока так, вспоминает Прокофьева: «Танюх, его всего раздуло! Аж голова опухла. Он весь отекший и горит». Вскоре брат позвонил ей сам: «Нянь, переведи [командирам] 50 тысяч рублей, чтобы меня в больницу положили. Иначе не положат».

«Ни о чем не жалуйся — а то меня обнулят»

Деньги командиры бригады вымогали за все, вспоминает Прокофьева (ее слова подтверждают еще пять поговоривших с «Берегом» родственниц военных). По ее словам, за «послабление» командиру нужно было заплатить «десятки тысяч», за невыход на задание — 200 тысяч. За 500 тысяч можно было не ходить на боевые задания пару месяцев.

Командирам же доставалась и значительная часть выплат за боевое ранение — они оформляли его бойцам только при условии, что те перечислят им миллион рублей после получения денег. Этим поборы не ограничивались. «Каждый месяц они по 50 тысяч переводили якобы на какие-то стройки и ремонты. Даже чтобы ехать на штурм, скидывались по пятерке на бензин, воду и сигареты», — перечисляет Прокофьева.

В больнице в Донецке выяснили, что у Бутова началась двусторонняя пневмония и заражение крови. Кроме того, ему диагностировали воспаление почек и проблемы с сердцем. Почерневшие пальцы ног доктора предложили ампутировать, чтобы не началась гангрена. А под старым гипсом обнаружили неправильно сросшуюся кисть. «У него мизинец в ладонь ушел, — говорит Прокофьева. — А остальные пальцы торчали в разные стороны». Без серьезного лечения в хорошо оборудованном госпитале «ваш брат не проживет больше года», пересказывает Татьяна заключение врачей.

Она жалеет, что не добилась его отправки в госпиталь раньше. Но Максим умолял ее не вмешиваться. «Нянечка, только никуда не жалуйся! Пожалуйста! Не надо никуда жаловаться — будет еще хуже!» — пересказывает Прокофьева просьбы брата.

«Солдаты все боялись и рот открыть, — объясняет сестра военного. — Например, когда мы с женами [новобранцев] написали письма в прокуратуру и СК (в Ростов, Саратов, Москву, Донецк) и даже жалобу составили президенту, он мне позвонил в истерике: „Няня, ты куда пожаловалась! Мне командир тут пиздюлей дал: автоматом в ухо стукнул так, что ухо стало синее. Не надо больше ничего писать! Ни о чем не жалуйся — а то меня обнулят!“»

Так командование бригады следило, чтобы информация о состоянии дел в подразделении никуда не утекала. За жалобы на местные порядки или отказ идти на штурм солдат запирали в подвалах, пристегивали наручниками к перилам лестниц или привязывали скотчем к двухъярусным кроватям. Одну ночь так — без еды и воды — простоял и Бутов.

«Чтобы они там не барагозили и не возмущались, их еще в ямы сажали без еды, — рассказывает Татьяна. — И держали там до недели. Выживали они только потому, что однополчане втихаря их подкармливали: кидали им туда булочки, бутерброды, воду».

Чем жестокость командиров обернулась для брата, Татьяна не знает — помнит только, как один из старших офицеров угрожал Бутову перед выходом на задание: «Если ты сейчас выживешь на передке, я тебя обнулю». Максим выжил и попал в больницу, откуда его 6 июня 2024-го на гражданской машине увезли двое неизвестных.

В этот момент Бутов успел позвонить матери: «За мной приехали — по ходу в часть забирают». К вечеру 7 июня знакомым Максима стали приходить на телефон однотипные сообщения. Кто-то, представляющийся ее братом, просил денег, вспоминает Прокофьева. Ей он писал: «Сестренка, переведи срочно 15 тысяч! Номер карты пришлю».

Татьяна сразу поняла, что это не Максим: «Он меня „сестренкой“ не называл вообще никогда — только „нянечкой“. Даже когда мальчишки спрашивали, „как у тебя сестру зовут“, отвечал: „Няня!“ Я его старше на пять лет — я его воспитывала».

С тех пор Максим на связь не выходил. Его номер отключен; в бригаде Татьяне сказали, что он «самовольно покинул часть». Прокофьева в это не верит.

«В первом же бою погиб и ничего про войну не понял»

Из 252 сослуживцев Бутова на связи остаются только четверо, говорит Прокофьева — остальные мобилизованные, с которыми он служил в одном батальоне, числятся пропавшими без вести и погибшими. Около полутысячи родственников таких солдат теперь переписываются в общем чате в вотсапе (это один из множества таких чатов, существующих в разных мессенджерах и соцсетях). «Иначе можно и с ума сойти. Потому что командиры трубку не берут, на сообщения не отвечают, меняют номера. Отовсюду нам приходят отписки», — говорит Татьяна.

«Я листаю ленту: на боевое задание уже шестая партия ушла с того момента, как у меня брат пропал. И никого! Нет вернувшихся! — жалуется разыскивающая родственника Наталья. — Только и слышу: „Бедный парень, попал в самую мясную часть“». Светлана, мачеха Игоря Анистратенко, соглашается: «Мне кажется, у нас вся ротация практически погибла».

Лариса Мамаева, которая ищет пропавшего два месяца назад брата, рассказывает, что между собой бойцы называют такую смертность «алгоритмом»: «Больше полугода там никто не служит: с одного задания если вышли, с другого уже не выйдут. Брату в первую неделю [в бригаде] везло невероятно: один штурм проскочил, второй. Сказал еще: „Капец как меня пронесло! Из толпы, которой мы выходили, только я остался целым и еще один мальчик“. Ну, и их с этим мальчиком уже через пару дней отправили туда снова. И вот уже два месяца не звонит и не пишет».

Две собеседницы «Берега» даже пытались сами отправиться на передовую, чтобы разыскать там своих братьев, но поняли, что это невозможно. Разыскивающая брата «Нэкста» Наталья рассказывает о своих попытках:

Винера, потерявшая на фронте брата Марселя, тоже планирует связываться с поисковиками — и готова отправиться на фронт сама: «Хочу хотя бы кости домой привезти. Чтобы мама могла ходить на кладбище и чистить могилку. У меня мама сейчас лысая. Я вижу, как у нее на расческе волосы остаются — прямо с луковицами. Мы ищем его — и никак не можем найти. Или живого, или мертвого — не можем найти».

* * *

Алексей Павлов из Пермской области пробыл в части всего два дня — и погиб в феврале 2023-го в первом же бою под Авдеевкой. Домой он вернулся в закрытом гробу. За службу его наградили орденом, говорит его сестра Татьяна Каргашина. Наградные документы брата она для корреспондента «Берега» зачитывает целиком.

В них говорится, что 49-летний Павлов «освобождал» Донбасс «от преступного киевского режима», «воодушевляя личный состав на подвиги и героизм» — и, несмотря на осколочное ранение, «продолжил выполнение... боевой задачи», дав «возможность пехоте... закрепиться на огневой точке противника».

Сама Каргашина, правда, воспринимает гибель брата совершенно иначе: «Он в первом же бою погиб и ничего про войну не понял! А нам вот до сих пор не верится, что нет его. Если бы, может, решились открыть гроб... А так не верится. Он ведь и в колхозе трактористом хорошо зарабатывал. Думаю теперь, что плохо мы его отговаривали».

Самой Каргашиной хотелось бы, чтобы война кончилась, — но надежды на это у нее нет. «В свете того, что по телевизору рассказывают про триллионы и миллиарды краж в министерстве обороны, что-то не верится, что она скоро кончится, — рассуждает она. — Война — это деньги. Сегодня как раз читала про генеральшу [Евгению] Васильеву, которая до нынешних [коррупционеров] была, — так она одна была! А тут вообще ужас сплошной. Люди собирают в армию деньги, одевают ее и кормят — а у них миллиардами и триллионами все это воруют».

Начало войны России с Украиной она объясняет так:

Минобороны на вопросы «Берега» о 1-й Славянской бригаде не ответило.