Камера на 86 человек, нет нар и окон Глеб Колядин — пианист, игравший с «Би-2» в Таиланде. Он рассказал «Медузе» о тайской тюрьме и о том, кого там встретил

Глеб Колядин — композитор, участник группы iamthemorning и пианист, которого группа «Би-2» пригласила в тур, чтобы сыграть вместе программу «Special». Он известный в мире прог-рок-музыкант и один из трех участников группы только с российским гражданством. После задержания «Би-2» на концерте в Таиланде ему грозила экстрадиция в Россию. Тем не менее 31 января все музыканты группы вылетели в Израиль — сейчас они на свободе и в безопасности. Задержание «Би-2» стало одним из самых резонансных случаев преследования российских артистов, выступивших против войны. Глеб Колядин рассказал «Медузе», как проходило задержание, кого они встретили в тайской тюрьме и кто помог «Би-2» выбраться.

— Когда ты присоединился к «Би-2»?

— Мы знакомы уже несколько лет — с 2018 года, когда у меня вышел первый сольный альбом. Абсолютно случайно Шура послушал его на стриминге, узнал мой номер телефона, позвонил мне и сказал, что остался под впечатлением. Он предложил сотрудничество — сделать аранжировку песни для его сайд-проекта «Куртки Кобейна».

С тех пор от них поступали запросы на аранжировки, а со временем они предложили мне как пианисту поиграть в акустической программе [«Би-2 Special»]. Эта идея возникла еще в 2022 году, но тогда ее воплотить не получилось, и первые концерты состоялись только сейчас — в январе 2024-го.

— Просто уточню: ты выступаешь как приглашенный пианист только в рамках «Би-2 Special»?

— Да, ребята позвали меня добавить некоторых клавишных красок. Мы играем их песни в камерных версиях — это своего рода акустический «The best».

— Сколько у вас уже было совместных выступлений с этим проектом?

— Три концерта. Премьера была в Стамбуле [20 января 2024-го], потом полетели в Паттайю, и, собственно, третий, злосчастный концерт был в Пхукете. А 17 февраля планируется Дубай.

— Как прошли первые концерты?

— Отлично. В Стамбуле был замечательный театральный зал, солд аут. Не было никаких проблем. В Таиланде были немножко специфические условия — клубы, более камерные места, а не привычные группе большие площадки. Но ничто не предвещало беды. Сыграли последний концерт до конца — публика была в восторге, сделали бис, вышли на поклон. Вернулись в гримерку, и через пару минут к нам ворвалась толпа полицейских. Там было человек 20, наверное.

— Миграционные службы пришли на концерт «Би-2», весь его послушали и только потом решили вас арестовать?

— Да, они могли, скажем, сорвать концерт или отменить его. Но концерту дали состояться. Потом нас заперли в гримерке — стали выяснять, что с документами. Часа через полтора нас вывели через черный ход, посадили в автобус и увезли в отделение. И тут мы узнали, что новость о нашем задержании уже в информационных лентах, какое-то видео слито в сеть. В дальнейшем любое событие, которое с нами происходило, мгновенно оказывалось в интернете. Просто молниеносно.

Через два дня, когда мы еще не вышли из здания суда, в интернете появились новости о том, что мы предстали перед судом и выплатили штраф. Причем с точностью была названа сумма штрафа. Было полное ощущение, что кто-то все это время планомерно сливал информацию в СМИ.

— Ты предполагаешь, что из вашего задержания и выдворения в Россию пытались сделать показательную акцию?

— Думаю, что да. Скорее всего, это кем-то спланированная и подготовленная история. За нами внимательно следили: какие консулы и адвокаты к нам приходили, кто и когда собирался вылетать — даты и время рейса. Все это сливалось в сеть. Причем официально такую информацию никто, разумеется, не разглашал.

— А какова была атмосфера тайских выступлений? Лева или Шура делали на них антивоенные заявления?

— Нет, абсолютно. Мы просто хотели сыграть новую для всех музыкальную программу. Никто не собирался делать никаких политических заявлений. Тем более все знали, что Таиланд не то место, где это стоит делать. Кстати, на концерте в Паттайе в какой-то момент из толпы стали доноситься антивоенные призывы. Их аккуратно погасили и не дали разгореться конфликту [кричащего с другими зрителями].

— Как проявили себя организаторы таиландских концертов во время этой истории? Ведь именно они неправильно оформили визы?

— Да, прокол был с их стороны. При этом их самих это [задержание] ни в коей мере не коснулось. Имя человека, который занимался организацией этих концертов, ни для кого не секрет. Его зовут Максим Волков. Он после каждого концерта выходил на сцену и вместе с нами кланялся.

— Его не пытались задержать?

— Нет. Похоже, не было задачи задерживать организаторов концерта или владельцев клуба, в котором мы выступали. Была задача задержать именно музыкантов.

Проблема была не том, что у нас не было рабочей визы. Она действительно делается довольно долго. От нас требовалось разрешение на работу, которое оформляется проще. А если его нет, платится штраф — и люди спокойно могут ехать к себе домой.

— С вами сперва все так и было: вам выписали штраф на какую-то смешную сумму и показалось, что на этом инцидент исчерпан.

— Да, но последовало продолжение. Сперва нас определили в туристическую тюрьму в Пхукете. Когда выяснилось, что дело обретает серьезный оборот и в нем присутствует давление со стороны российского консульства, нас перевезли в Бангкок. Мы принципиально решили выходить из этой ситуации легально и законно — в правовом поле. Без помощи каких-либо решал и взяток. Поэтому когда узнали о переводе в Бангкок, то не стали протестовать — ладно, едем в Бангкок.

Но в Бангкоке с нами случилось несколько дней ада, потому что мы оказались в Immigration detention center — в миграционном центре. Это не тюрьма, а место для временного содержания мигрантов. Люди, которые там сидят, считают, что это гораздо хуже тюрьмы. Там совершенно бесчеловечные, ужасающие условия содержания.

— Михаил Козырев рассказывал, что вы сидели в открытой камере под палящим солнцем.

— Нет, все было совсем не так. Камера была закрытая, без окон, без дневного света. В ней круглосуточно горят лампы — и днем и ночью.

В нашей камере сидели 86 человек — там висел список с именами. Из разных стран — Малайзии, Китая. Где-то 16 человек были из России.

Ну как «сидели» — лежали на полу. Там нет никаких нар или кроватей. Все лежат вповалку, вплотную друг к другу. Под вентиляторами, которые по кругу гоняют горячий воздух со смесью запахов пота, табака и так далее. Это гораздо тяжелее, чем сидеть в открытой камере под палящим солнцем.

Исправлено. Изначально в тексте говорилось, что камера, куда поместили участников «Би-2» была площадью 25 квадратных метров. Это не так. Уже после выхода интервью представители группы заявили «Медузе», что в действительности камера была гораздо больше.

— Вас не разделяли? Всех семерых определили в одну камеру?

— Да, всех семерых в одну. Причем, как нам сказали «местные», которые давно там сидят — кто-то несколько дней, кто-то несколько лет, — нам досталась ВИП-камера. Там есть и другие — еще хуже. В нашей было нечто, что можно назвать санузлом, — две дырки в полу и некая купель, откуда можно черпаком черпать воду и смывать ею экскременты. Там есть и камеры без санузлов, где сидят какие-то криминальные элементы.

Я даже пожалел, что никто из нас не писатель или сценарист. У каждого человека, который там сидит, грандиозная судьба. Там, например, есть абсолютно легендарный китайский слепой дед, который сидит [в миграционном центре] уже 23 года.

— Как вас кормили и поили?

— Был кулер с кипяченой водой, который постоянно пополнялся. Трехразовое питание — рацион один и тот же: рис и огурцы на завтрак, обед и ужин. Если у тебя есть местные деньги, баты, то можно сделать заказ «с воли», вплоть до еды из KFC или «Макдоналдса», — стоит это 520 батов сверху [около 15 долларов]. Есть некое подобие ларька, в котором иногда можно купить доширак, чипсы или банку колы за 30 батов (0,85 доллара).

У нас были, конечно, выигрышные условия. К нам приходил менеджмент [группы], приносил еду, следил за нами и поддерживал. Каждый раз, когда к нам приходил кто-то из адвокатов или консулов, появлялась возможность спуститься вниз — босиком, в одних трусах. И пообщавшись с ними, взять пакеты с едой, подняться к себе в камеру на третий этаж и там уже все это вместе есть.

— «Босиком и в одних трусах» — потому что жарко или потому что заставляют снимать всю одежду?

— Там отбирают обувь и верхнюю одежду. Такой регламент. Но поскольку там безумно жарко, то в основном все сидят в шортах или в трусах.

— Сколько вы там провели времени?

— В последней тюрьме в Бангкоке — три ночи. До этого еще три ночи сидели по разным камерам в Пхукете. Суммарно — шесть ночей по разным тюрьмам. Но те, которые были в Пхукете, по сравнению с бангкокской, это «лакшери сьют».

Повторюсь, люди, которые сидят в бангкокском миграционном центре, считают, что это хуже тюрьмы. В тюрьме хотя бы каждый день есть прогулка, а в миграционном центре прогулка один раз в неделю. И она представляет собой вот что: всех заключенных выпускают на баскетбольную площадку под открытым небом, где есть один мячик и полки со старыми книжками. Словом, появляется чуть больше пространства, чтобы походить, — в камере ходить негде.

— Чем вы занимали себя, чтобы не сойти с ума?

— Знакомились с местными людьми — общались, слушали чужие истории, пробовали читать книжки, у кого они были, пытались придумать, что делать дальше. Благо к нам каждый день кто-то приходил — из консулов и адвокатов, и, получая часть новостей, мы пытались сложить их в единую картинку. Сейчас мне кажется, что мы там не три дня провели, а целый месяц. Причем это запоздалый эмоциональный фидбэк — только сейчас этот стресс меня догоняет. Потому что там мы были все вместе, всемером и на позитивном [настроении] — шутили, старались друг друга поддерживать.

— Полагаю, что заняться музыкой вам в голову не приходило.

— Не думаю, что это самое располагающее место для занятий музыкой. Мы шутили, конечно, что жаль, что никто не догадался захватить с собой гитару.

В последний день в камере я поймал себя на мысли, что, несмотря на постоянный шум, я перестал на это обращать внимание. Стал прокручивать музыку в голове и представлять, чем буду заниматься, когда выйду. Подумал, как же у меня много идей — и почему же я весь прошлый год не записывал музыку?

— Леве и Шуре приходилось давать автографы в камере?

— Конечно. Узники из России нас, естественно, сразу узнали, подошли и стали спрашивать: «А это вообще вы?» На второй день, когда к нам каждый час стали ходить консулы и адвокаты, местные тюремщики спросили: «Ребята, а вы вообще кто?» Обычно там такого не случается.

Скажем, там сидит человек, который нам безумно помог, — его зовут Игорь, он жил в Таиланде, а у него случился инсульт, он несколько месяцев не мог решать дела и просрочил свое пребывание в стране. Он сидит в этом изоляторе уже семь месяцев — и к нему ни разу не приходил ни один консул.

— Чем вам помог Игорь?

— Он рассказал нам, как все устроено. Начиная с тюремного быта и заканчивая тем, как работает система депортации в Таиланде. Основной смысл в том, что законно выйти из этой тюрьмы невозможно. Чем дольше ты хочешь решить свою проблему законно, тем дольше тебе придется ждать освобождения.

Существует вполне «легальный» — по их меркам — метод. Ты просто говоришь офицеру: у меня есть деньги, я готов самому себе купить билет. Говоришь, куда хочешь лететь, и летишь. Мы узнали про этот способ на второй день пребывания в камере [в Бангкоке] и сказали офицеру: «Мы хотим купить себе билеты и хотим лететь каждый в свой город». Но тут в дело вмешалось российское консульство, которое сказало: «Нет, вы не можете лететь туда, куда вы хотите. Обладатели российских паспортов должны лететь в Россию».

А дальше началась война консульств — у кого больше ресурс влияния.

— Козырев также рассказывал, что к вам в камеры подсаживали неких переговорщиков, которые оказывали на вас психологическое давление и пугали последствиями. Было такое?

— Не совсем понимаю, о чем речь. Нам с самого начала предлагали человека, который был готов решить проблему этим полулегальным способом. Но мы решили так не делать, потому что посчитали, что этот человек может усложнить нам жизнь. Но в Бангкоке стало понятно, что в Королевстве Таиланд все решается полузаконными методами. И когда мы это поняли [и решили покупать билеты за свой счет], нам стало мешать российское консульство.

— Представители российского консульства пытались с вами лично общаться?

— Они пришли в последнюю очередь. И у нас было законное право отказаться от встречи. Мы и отказались, подписав соответствующие документы. Но они отказывались уходить и настойчиво предлагали с ними встретиться. Как раз тогда у нас начались глобальные проблемы несмотря на то, что представители консульства Израиля уже начали работать над тем, чтобы всех нас вывезти в Израиль.

В Москву никто из нас не хотел ехать — тем более после определенных высказываний Марии Захаровой и некоторых других чиновников. Поэтому мы отказывались от какого-либо взаимодействия с российским консульством. Огромная благодарность консульству Израиля, которое в последний момент дожало тайские власти, урвало для нас последние билеты на самолет, посадило на рейс и привезло в Тель-Авив.

— Австралия как-то участвовала в процессе?

— Да, нас активно навещал дипломат из Австралии, но в основном отдельно Шуру Би-2 — поскольку именно у него австралийское гражданство. Во всем хаосе немного уже путаюсь в хронологии. Но в целом Израиль и Австралия были самыми активными нашими «посетителями».

— Ты один из трех участников группы, у которого есть только российское гражданство. Наверняка ты, сидя в тюрьме Бангкока, задумывался о том, что тебя может ожидать в России.

— В какой-то момент казалось, что это неминуемая участь и обладателям российских паспортов придется все-таки лететь в Москву. Тогда мы стали придумывать, что делать: что можно сказать человеку на допросе, если такой допрос возникнет. Слава богу, это все миновало.

— Ты живешь в Великобритании по визе талантов, которая дается на определенный срок. Планируешь остаться жить в Великобритании?

— Виза талантов дается на срок от одного года до пяти лет, в зависимости от того, на сколько ты подаешь заявку. Эта виза примечательна тем, что ее можно сколько угодно раз продлевать. Я получил ее сперва на два года. В конце 2024-го планирую продлить ее еще на три-четыре. А после проживания в Великобритании в течение пяти лет есть возможность получить британский паспорт. Так что я планирую остаться в Великобритании.

— Твоя партнерка по группе iamthemorning Марьяна Семкина устроила мощную медиакампанию по вызволению тебя и музыкантов «Би-2» из бангкокской тюрьмы, используя все ресурсы собственных социальных сетей. Тебя поддержали иностранные коллеги?

— Я, честно говоря, до сих пор в шоке от размеров этой поддержки. В бангкокской тюрьме у нас отбирали телефоны, и в камере не было никаких средств связи. Телефоны нам выдали непосредственно перед рейсом в Тель-Авив. Включив телефон впервые за почти неделю, я был в шоке от количества уведомлений — были сотни сообщений от людей, которых я знаю и не знаю. От знакомых и друзей в Англии, от музыкантов и звукорежиссеров, с которыми я работал. Я очень благодарен Марьяне за то, что она подняла такой инфошум и создала петицию, которую подписали несколько тысяч человек. Про наш случай написали и CNN, и Bloomberg — причем некоторые британские медиа сделали акцент на моей персоне: что вот я, музыкант, приехал год назад в Англию, и несмотря на то, что у меня только ВНЖ, меня надо поддержать, потому что я — часть комьюнити. Я очень тронут — уже третий час сижу, разгребаю сообщения, чтобы ответить всем и каждому. Это колоссальная поддержка.

— Антивоенная позиция лидеров группы «Би-2» известна, но ты вроде бы никаких заявлений не делал.

— Делал. Меня даже, скажу честно, немножко расстроило, что я зашел сегодня на «Медузу», а там пишут, что я отмолчался. Я планомерно, особенно в первые месяцы [полномасштабного вторжения], высказывался, что я против всего происходящего, и говорил «нет войне». До тех пор пока не ввели статью за фейки. Просто я не очень яркий и заметный спикер. Да и моя сольная музыка инструментальная, бессловесная.

У нас прошедшей осенью было две больших гастроли с iamthemorning, и на каждом концерте мы говорили о том, что не поддерживаем войну, а поддерживаем Украину.

Примечание. Речь идет об этом материале, где указано, что антивоенных заявлений нет в соцсетях артиста. Мы обновили его и добавили информацию об антивоенных заявлениях, которые он делал на концертах.

— Тебя критиковали за антивоенную позицию?

— Да. В первые месяцы [полномасштабного вторжения] столько шквала говна получил в комментариях от российской аудитории, что я просто перестал заходить на свою страницу во «ВКонтакте». У меня, честно говоря, нет сил и желания читать все, что там происходит.

— Тебя расстраивает, что ты сейчас не можешь вернуться в Россию?

— Нет. У меня никогда не было физической привязки к стране, городу. Несмотря на то что я родился в Петербурге, вырос, учился — и у меня там много было друзей, но за минувшие два года почти все они оттуда уехали. Я и сам уехал из города с одним рюкзаком — все, что мне было нужно, я нашел в Англии, где я сейчас живу. Общаюсь с людьми в России точно так же, как общаюсь с теми, кто находится вне России. Я не чувствую к себе негативного отношения.

— А семья, родители?

— Мои мама и брат все еще в Петербурге. Это по большому счету единственный повод вернуться — чтобы их увидеть. Хотя мы постоянно с ними на связи, и они сами мне говорят, что не надо возвращаться.

— Мама, наверное, сильно испугалась, прочитав про экстрадицию «Би-2» в новостях.

— Конечно, это ж мама. Она переживала очень сильно. И брат тоже переживал. Но я им давно говорю, что они переживают за меня больше, чем я переживаю за самого себя. У меня все в порядке — вокруг меня прекрасные люди. Даже этот инцидент дал мне замечательный опыт. Там у каждого такая история — можно роман написать.

— Что тебе еще запомнилось из бангкокской тюрьмы?

— Есть одна невеселая история. В этой тюрьме для мигрантов до сих пор сидит человек из Украины Георгий Сутурин. Он сидит уже три года — за эти три года никто из украинского консульства к нему так и не пришел. Человеку 58 лет, за минувшие три года он потерял связь со своим сыном. Он попал туда в пандемию, прожил там все это время и два года войны — он вообще не в курсе того, что происходит в мире.

Он узнает новости из обрывков англоязычных газет, которые попадаются ему в руки раз в неделю на прогулке. Он не знает, что произошло с Бучей, он не знает, что произошло с Мариуполем. Он знает только, что в мире происходит полный мрак, — причем со слов попадающих в эту тюрьму людей. А главное, он не знает, жив его сын или нет и что с ним происходит. Он очень хочет вернуться к себе на родину. Его искренне жалко, и ему очень хочется помочь.

В нашей камере «No 7» (мы шутили — «палата номер семь») не было ни одного человека, который сделал бы что-то чудовищно ужасное или даже очевидно плохое.