Главное чудо «Сандэнса» — фильм «Прости, детка» В своем дебюте комикесса Ева Виктор тихо и бережно рассказывает о возвращении к жизни после того, как случилась «плохая вещь»

На фестивале «Сандэнс» показали дебютную режиссерскую работу американской комикессы Евы Виктор. Фильм «Прости, детка», спродюсированный Барри Дженкинсом, получил приз за лучший сценарий, а также восторженные отзывы прессы. Почему такой точный, тонкий и оригинальный дебют — настоящее чудо, объясняет кинокритик Елена Смолина.

Дебюты бывают неровными или талантливыми, бывают с проблесками гения или недостатком мастерства, бывают перспективными или слабыми, но каждый раз, когда на фестивале — в потоке других, очень разных голосов — вдруг звучит уникальный, новый голос, это сразу ясно.

Это не вопрос вкуса или восприятия, это скорее похоже на то, как намывают золото в черном песке: одно с другим не перепутаешь. Не с каждым хорошим режиссером случается такой дебют, кто-то идет к владению профессией через провальные или просто посредственные первые опыты. Но настоящее, бесспорное чудо прекрасного первого фильма — особенное событие для всех, кому повезло стать его свидетелем. Это то, ради чего и существуют фестивали, и то, ради чего смотрит фестивальные фильмы пресса.

«Прости, детка» — дебют Евы Виктор, которая написала сценарий, сняла фильм как режиссер и сыграла в нем главную роль, — именно этот случай. Удивительная последовательность верных — на каждой развилке — творческих выборов, больших и маленьких, тем более удивительна, если учесть, что Виктор никогда не училась режиссуре.

Формально «Прости, детка» — это кино о проживании травмы, или, вернее, о медленном, возможно, даже слишком медленном возвращении к жизни после того, как случилась, как это называется в фильме, «плохая вещь». Но это серьезное описание фильма не передает ни его остроумного (а порой и просто очень смешного) тона, ни обаяния его героинь, выпускниц филфака Агнес (Ева Виктор) и Ливи (Наоми Аки), ни теплоты их дружбы.

Это не фильм об абьюзе — Виктор отказывается определять свою героиню через абьюз. Скорее он обо всем, что происходит с внутренним миром человека, которого не разрушили, но ранили. Может ли он двигаться дальше или застынет на месяцы и годы в одной точке?

Действие фильма разворачивается в окрестностях Бостона. Впервые мы видим Агнес, когда к ней в гости приезжает любимая подруга Ливи, уехавшая после колледжа в Нью-Йорк. Подруга уехала, а Агнес осталась. Она живет в том же окруженном лесом доме, который они делили, когда были сокурсницами, и ходит в тот же университет — даже получила заветную преподавательскую позицию. Агнес дали тот же кабинет, что был у профессора, называвшего ее работы исключительными. Сам профессор спешно уволился после того, как Агнес засветло зашла к нему домой обсудить эссе, а вышла, когда стемнело. В доме профессора с Агнес случилась «плохая вещь».

Ни разу не оступаясь, Виктор смещает фокус с самого травмирующего опыта на его влияние. Более того: она находит новый, небанальный способ разговора о жизни после того, как тебя назначили жертвой, — без психотерапевтических штампов и нагнетания. Тихо и бережно фильм следует за Агнес и прислушивается к ней — а она, как мы узнаем из пронзительного финального монолога, не любит, когда люди делают «страшные глаза». Страшные глаза не помогают, в отличие от подруги Ливи или котенка по имени Ольга (Агнес все-таки литературовед), или сэндвича у дороги, который делает ей первый встречный.

У Евы Виктор — комедийный бэкграунд, она популярна в тиктоке, писала для юмористической рубрики The New Yorker и делала видео для телеканала The Comedy Central. В свой первый, основанный на личном опыте фильм она привнесла не только идеальное чувство комического, но и баланс: постановщица останавливается там, где шутить уже не нужно.

В одной из сцен фильма студент Агнес отказывается обсуждать в аудитории роман Владимира Набокова «Лолита», потому что описанные в нем события кажутся ему отвратительными. Агнес спрашивает его о форме романа и его языке. По-разному ли он оценивает то, как это написано, и то, о чем текст? Фильм Виктор точно чувствует эту разницу. Он знает, что беда не перестает быть бедой, если для разговора о ней выбран неочевидный (слишком тихий? слишком спокойный? немного ироничный?) тон.

И даже если юмор — это защитный механизм, то кто сказал, что есть какой-то единый правильный способ ждать, пока черные мысли и черная пустота внутри не сменятся чем-то еще.