«Извини, брат, мы тебя выдаем» Активист Лев Скорякин сидел в СИЗО сначала в России, потом в Кыргызстане. Бишкек незаконно экстрадировал его в РФ. Все из-за акции у здания ФСБ

24-летний активист социалистического движения «Левый блок» Лев Скорякин встретил начало полномасштабного вторжения России в Украину в СИЗО — туда его отправили за организацию акции «С Днем ЧКиста», участие в которой он отрицает. Осенью 2022-го Скорякин уехал в Кыргызстан, где снова оказался в СИЗО: власти страны сначала хотели выдать его России, но позже передумали. Несмотря на это, Скорякина похитили местные спецслужбы — и передали ФСБ. После суда в Москве активисту удалось выехать в Германию, где он получил политическое убежище. Скорякин рассказал «Медузе» о заключении в двух разных странах, насилии со стороны силовиков и экстрадиции, которая могла закончиться для него уголовным сроком.

Скорякин стал активистом в 17 лет. Вскоре на него обратили внимание власти

C 2018 года [с 18 лет] я состоял в ныне несуществующей организации «Левый блок». Это была уличная организация, участники которой в основном распространяли информацию на улицах, расклеивая листовки и стикеры, а также проводили различные акции. Мы старались таким образом привлекать внимание людей к различным социальным проблемам. Я решил, что хватит отсиживаться в стороне, надо отстаивать наши права на социальную справедливость.

Впервые правоохранительные органы обратили на меня внимание, когда мы пытались провести акцию возле посольства США в поддержку американских антифашистов, которых [на тот момент президент Дональд] Трамп [31 мая 2020 года] пригрозил объявить «террористами». Нас тогда задержали, и в отдел заявились сотрудники Центра «Э». Они сильно заинтересовались нами, предлагали стукачить [на других участников «Левого блока»].

После этого я стал замечать, что за мной периодически следят: в какой-то момент просто понимаешь, что не может один человек за тобой идти так долго, что невозможно постоянно пересекаться в большом городе с одними и теми же людьми. В начале 2021 года, после акции в поддержку Алексея Навального, я решил на время приостановить деятельность: на тот момент у меня было административное нарушение, и любой следующий протокол означал бы уголовное дело.

Когда ближе к осени 2021 года я подумал, что пора вернуться к политической деятельности, уличные мероприятия уже не проводились — из-за ковида. Все акции ушли в онлайн, активисты (и я в том числе) не знали, куда им двигаться дальше, потому что старые формы протеста уже не работали.

Единственным заметным для нас событием стали выборы в Госдуму [в сентябре 2021 года]. Мы с другими активистами поехали в качестве наблюдателей на один из подмосковных участков. И там в один из дней [голосования] к нам [в дом, где мы остановились] пришли сотрудники полиции и устроили обыск — почему-то искали оружие и наркотики. Ничего не нашли, но ничего и не подкинули. В итоге на выборах мы поработали хорошо, да и на нашем участке почти не было нарушений.

В СИЗО Скорякина посадили за акцию у здания ФСБ. Он говорит, что не имел к ней отношения

После выборов [в Госдуму] мы с другом решили открыть заведение, чтобы проводить там мероприятия и продвигать левые идеи. Получился пивной магазинчик «Засада», который мы задизайнили под землянку времен Великой Отечественной войны.

Правда, мы успели проработать только до зимы 2021 года и не провели ни одного мероприятия, потому что начались неприятности. В декабре, как раз перед анонсом первого мероприятия, в «Засаду» и ко мне домой пришли силовики. Меня обвинили в организации акции протеста у здания ФСБ — я и мои товарищи к ней никакого отношения не имели, и я до сих пор не знаю, кто именно в ней участвовал. Не знаю, почему полиция обратила внимание на меня, ведь я тогда ничем активным уже давно не занимался — видимо, надо было просто выполнить план.

Про то, что происходило при задержании, мне до сих пор неудобно говорить. Могу сказать только, что сотрудники Центра «Э» и ФСБ избивали меня дубинками и требовали, чтобы я признался в организации той акции. Этого я не признал, но признал участие — мне просто хотелось остановить поток боли. Вскоре шум услышали соседи, стали стучаться ко мне, и им [силовикам] стало уже «неудобно» избивать меня.

Меня и моего напарника в «Засаде» Руслана Абасова арестовали по части 2 статьи 213 — «Хулиганство», и Гагаринский суд Москвы отправил нас в СИЗО, где я провел около семи месяцев. Сначала меня на две недели отправили в СИЗО Капотня на карантин — чтобы заодно проверить, нет ли за мной других грешков, чтобы возбудить еще какое-нибудь уголовное дело. Ничего не нашли и отправили нас с Русланом уже в СИЗО Бутырка. Там сотрудники обращались со мной как с обычным арестованным.

Тюремная система в России устроена так, что подавляет любые положительные эмоции. Вернее, она настроена их подавлять. Само по себе время, которое я провел там [в СИЗО], — мрак. Но, конечно, положительные моменты у нас с Русланом бывали, например, когда мы смотрели телевизор и узнавали, что не все так плохо в нашей России, как могло бы быть. Или же когда шли сериалы, спорт. Не знаю, как у других арестантов, но меня больше всего радовали письма. У Руслана поначалу была какая-то безысходность, потом он сменил настрой на борьбу, появилось желание освободиться. У меня мысли были более спокойные, незадолго до освобождения мы уже понимали, что все, скорее всего, будет нормально, и мы выйдем.

Спустя семь месяцев [летом 2022-го] нас выпустили. Во-первых, у Руслана ранее был другой эпизод, не связанный с этим делом. Наше с Русланом общее дело решили объединить с предыдущим делом Руслана (его обвинили в вандализме за разбитый санитайзер в метро), поэтому срок следствия отсчитывали с того дня, когда возбудили первое дело Руслана. Во-вторых, дольше нас просто не имели права держать [в СИЗО]: на тот момент следствие по делу Руслана шло уже год, и продлевать его не могли — наш случай не считался особенно сложным. В-третьих, главный свидетель обвинения, Умар Балуров, так и не появился в суде. Он утверждал, что якобы вместе с Русланом участвовал в той акции, а я им передал все необходимое и сказал, куда, когда и в каком составе нужно прийти. Где он сейчас, я не знаю и знать не хочу: его искало и следствие, и товарищи, чтобы уговорить прийти хотя бы на один допрос. Были подозрения, что на него надавили родители, которые работают в прокуратуре, чтобы он дал ложные показания, а его самого не трогали.

Когда я вышел, было уже лето 2022-го. В СИЗО у меня не было никаких средств связи, и о том, что началась война, я узнал от своего адвоката перед очередным заседанием. Когда узнал, не мог поверить в то, что в XXI веке люди, которые вроде как считают себя серьезными, решают проблемы максимально глупыми и устаревшими методами, а фашизация теперь идет не одномильными, а семимильными шагами. То, что дальше активистам будет только хуже, я понимал уже давно — сначала казалось, что хуже уже некуда, но я ошибался. Мы с Русланом сели в одной стране, а вышли в совершенно другой: товарищи советовали нам уйти в режим тишины и просто тихо помогать политзаключенным.

В Кыргызстане Скорякин снова оказался в СИЗО. Ему угрожала экстрадиция, но власти передумали

До осени все было нормально, а потом наше с Русланом дело снова передали в суд. Руслан покинул Россию, его объявили в федеральный розыск, ведь мы все еще находились под следствием. Я сам ходил на эти слушания, но в какой-то момент понял, что ничем хорошим это не закончится и есть риск получить реальный срок — перед глазами был пример Павла Крисевича, которого тогда по аналогичной статье [о хулиганстве] посадили на пять лет. Нужно было уезжать, и поскольку загранпаспорта у меня не было, я выбирал между Казахстаном, Арменией и Кыргызстаном. Посоветовался с ребятами из организации Rapid Unit и выбрал последний вариант. У меня были где-то сутки, прежде чем я попал бы в базу розыска и могли бы возникнуть проблемы [с выездом из России].

В Кыргызстане я обратился за помощью с документами для политического убежища в Европе в организацию inTransit и спокойно жил до лета [2023 года], ожидая ответа на заявку по гуманитарной визе в Германию. Хотя меня объявили в международный розыск в странах ОДКБ еще в марте.

В июне в Бишкеке заработала система распознавания лиц. Как раз в те дни начали задерживать россиян: сначала [31 мая] Алексея Рожкова, потом [12 июня] задержали Алену Крылову. Меня задержали 9 июня — видимо, попался на камеру. Сказали, что по закону о сотрудничестве меня выдадут, а до этого я буду под экстрадиционным арестом.

Дело в том, что в Кыргызстане нет депортационных тюрем, поэтому я сидел в обычном СИЗО, в камере для иностранцев, 102 дня. Поначалу было ощущение, что нужно перестать бороться и просто принять неизбежное, но потом случилось какое-то озарение: я стал через адвоката писать в разные международные инстанции с просьбой о помощи. Был настрой такой, что очень хотелось поскорее выскочить оттуда. Обращались со мной, в целом, как со всеми, кто сидел там за бытовые преступления. Надо было просто вести себя нормально и не перегибать палку. Ко мне приходил «Национальный кыргызский комитет против пыток», который пытался посодействовать в прошении о политическом убежище. Также мне активно помогали «Вывожук» и inTransit.

В итоге прокуратура Кыргызстана пошла мне навстречу и отказалась выдавать России. Это произошло в обход договоренностей об экстрадиции: видимо, Кыргызстан не хотел ссориться со своими западными партнерами. Мне предоставили свидетельство о том, что я официально прошу политическое убежище [в Кыргызстане] — выдать кому-либо меня уже было нельзя.

В октябре я планировал уведомить пограничную службу Кыргызстана, что собираюсь уезжать [в Германию]: из российской базы розыска меня не убрали, поэтому нужно было быть осторожным. А еще надо было забрать документы из Генпрокуратуры Кыргызстана, подтверждающие отказ от выдачи [экстрадиции в РФ]: так сложилось, что на момент моего освобождения [из СИЗО в Кыргызстане] они еще не были готовы. Но в день, когда я забрал свой немецкий проездной документ [эрзац-паспорт Германии с гуманитарной визой], меня похитили.

Дело было в том, что в те дни в Кыргызстан приехал Путин на какой-то саммит ОДКБ. В связи с этим сотрудники ФСО, видимо, узнавали у сотрудников ГКНБ, есть ли у них опасные личности, которые могут помешать саммиту. А кыргызские силовики [должно быть] решили, что такие персонажи — это я и мой сосед по хостелу, где я тогда проживал. Сосед — просто случайный человек, который оказался не в том месте не в то время. 12 октября нас задержали прямо на выходе из хостела и повезли в офис ГКНБ. Там спрашивали, планируем ли мы сорвать саммит, на который приехал Путин.

Все закончилось тем, что даже сотрудникам ГКНБ стало смешно от такой нелепой ситуации — нас отпустили, но при этом забрали все наши документы под предлогом, что они «могут быть поддельные».

Скорякина все-таки экстрадировали в Россию, несмотря на решение прокуратуры

Нам обещали вернуть документы, когда саммит закончится и Путин улетит. К 16 октября у меня были на руках немецкие документы, а вот российские возвращать пока не торопились. В тот же вечер к хостелу подъехали две-три машины, представились сотрудниками ГКНБ и настоятельно попросили меня проехать вместе с ними. Сказали, что ранее российские документы у меня изъяли не службы ГКНБ, а какие-то непонятные люди «с целью мошеннических действий», которых я должен опознать.

Сразу было ясно, что в 10 вечера такие мероприятия не проводят. Я понял, что это все, до свидания — сейчас будет либо выдача, либо повторный арест. Причем выдача незаконная, потому что у меня на руках никаких российских документов, свои удостоверения они мне также не показали. Сел к ним в машину и спросил: «Мы сразу в аэропорт едем или сначала к вам в офис заглянем?»

Мы молча подъехали к какому-то офису, где один из сотрудников вручил тем, что в машине, мои документы. А затем они мне сказали: «Извини, брат, мы тебе выдаем. Только не надо тут плакать, не надо нам тут истерик. Просто смирись». Меня привезли в аэропорт, мои вещи, документы и технику передали сотрудникам российских спецслужб, а потом просто посадили на обычный самолет до Москвы. При этом меня не провели через паспортный контроль, и в базе отметки о моем вылете нет. В голове прокручивались самые худшие сценарии, какие только возможны. Я настраивался на то, что следующий день будет очень тяжелым — как физически, так и морально.

Как только я приземлился, меня передали трем сотрудникам ФСБ, которые увели меня в допросную. Сначала меня там избили — видимо, для профилактики, чтобы я дальше давал нужные ответы. А потом уже стали задавать вопросы, просили пароль от телефона. А мой телефон, пока был у сотрудников спецслужб, умудрился почти полностью разрядиться — на нем оставался только один процент. Я очень надеялся, что телефон сядет сразу, и поэтому сказал пароль. И произошло чудо из чудес — телефон действительно сел, и ни у кого в аэропорту не нашлось для него зарядника. Так что сотрудникам ФСБ немножко не повезло.

Они требовали от меня сдать всех активистов «Левого блока». Спрашивали, как я выехал, кто мне помогал — не только названия организаций, но и имена и прозвища тех, кто помог. Я отвечал, что уехал сам. Им это не нравилось, и они продолжали меня бить. Я говорил: «Ну что я могу поделать? Мне сейчас очень сложно было бы соврать, пока вы меня бьете».

В итоге никаких новых уголовных дел на меня не завели, новые обвинения не предъявили — только угрожали, что все это будет. Когда меня объявили в розыск [в марте 2023 года], моей мерой пресечения был заочный арест, то есть я не мог покидать страну. На момент, когда меня повторно задержали, следствие уже было окончено — велось судебное разбирательство, которое уложилось в три заседания.

На первом мой адвокат пыталась выяснить, как именно я оказался на территории России, если я ее покинул в начале 2023 года. На это судья сказал: «Мы можем, конечно, сделать запрос, но не видим в этом особого смысла». На втором заседании изучали собственно материалы дела. Суд закончил знакомиться с материалами и перешел к допросу свидетелей, но главный свидетель [обвинения Умар Балуров] снова (ожидаемо) не явился в суд, поэтому заседание отложили. А на третьем заседании [13 декабря 2023 года] должны были быть прения, и я готовился к ним, но когда меня завели в зал, адвокат сказала, что если я буду «сидеть тихо», то меня отпустят со штрафом. «Сидеть тихо» означало признать вину, но без раскаяния. Я согласился, судья вынес приговор — штраф 500 тысяч рублей, — но освободил от его уплаты, потому что я его уже в СИЗО успел «отсидеть».

Сейчас Скорякин в безопасности и не планирует бросать политический активизм. На возвращение в Россию он не надеется

Несмотря на то, что мне так повезло, было понятно, что оставаться в России небезопасно. Кроме того, было ощущение, что я нахожусь в чужой стране. Решил второй раз попытать удачу, но уже через другую страну [не Кыргызстан]. Там я связался с немецким консульством и повторно получил свой проездной документ [эрзац-паспорт] — старый-то остался в Кыргызстане, и его срок действия истек.

Как только переехал, сразу понял, что все, наконец-то кончилось, наконец-то я чувствую себя в безопасности — то, к чему я шел целый год, осуществилось. Сразу стало спокойнее на душе. Сейчас я планирую легализоваться в этой стране, потому что на текущий момент я тут, что называется, на птичьих правах. Учитывая, что [Германия] это страна, которая очень любит бумажки и бюрократию, тут лучше сразу сделать все документы. А после планирую вернуться к политической деятельности в той форме, в какой она возможна за рубежом.

Вся моя семья осталась в России. У нас не совсем совпадают взгляды, но они относятся ко мне с пониманием. Не осуждают лишний раз и всегда помогают, если надо. Очень сомневаюсь, что у нас получится увидеться с ними в ближайшее время — я это понимаю и надеюсь, что они тоже давно это поняли. У меня нет иллюзий, что я скоро смогу вернуться, хотя такие надежды есть у многих эмигрантов — мол, вернемся домой первым же рейсом, как станет возможно. Как бы мне Россия ни нравилась, как бы я ее ни любил, есть сомнения, что в ближайшее время мы там окажемся. По довольно объективным причинам.