Сотрудник говорит: «На расстрел ведем» — и смеется. Как белорусских политзаключенных высылают за границу - BBC News Русская служба

Белорусские политзаключенные рассказывают о холодных камерах, пытках и годах в изоляции, но даже после освобождения прежнюю жизнь уже не вернуть. Вместо ворот колонии — граница с Евросоюзом, вместо дома — чужой город и временная квартира.

«Снаряды падают близко-близко»

Оказавшись на свободе, Лариса Щирякова заплакала.

Пока она еще сидела в СИЗО, у нее умерла мама, Лариса пропустила похороны. Освободившись, она даже не может прийти к маме на могилу. Могила в Гомеле, а Лариса — в Вильнюсе. Теперь Лукашенко освобождает политзаключенных, которые его особенно раздражают, именно так: выкидывая их из страны. В числе 39 освобожденных белорусов, которых 11 сентября этого года на автобусе вывезли через границу с ЕС, оказалась и журналистка Лариса Щирякова. Она провела в тюрьме последние три года.

Я бы вернулась и свои четыре месяца досидела, говорит Лариса, если бы после этого можно было остаться дома. Она ведь догадывалась, что ее посадят. В сентябре 2022 года арестовали ее коллегу Евгения Меркиса, они вместе работали, часто в паре, как корреспондент и оператор, и были членами одной НКО. «Снаряды падают близко-близко», — описывает она свое тогдашнее мироощущение. И все-таки Лариса приняла осознанное решение остаться в стране.

«Я не чувствовала за собой никакой вины, — рассказывает Щирякова в интервью Би-би-си. — Я решила поиграть в игру с режимом. Окей, подавитесь: я готова сесть в тюрьму, но, пожалуйста, оставьте меня в покое, я хочу жить дома. Потому что я понимала: если я убегу из страны, то у меня не будет возможности вернуться. А я хотела все-таки жить в Беларуси».

Она надеялась, что хотя бы тюрьмой можно заработать право жить дома.

Колония Ларисы находилась в ее родном Гомеле: если бы, освобождая, ее просто вывели за ворота колонии, она могла бы быть дома через полчаса. А теперь она гораздо дальше от дома, чем в последние три года. Мы разговариваем через две недели после освобождения. Лариса еще не увиделась с сыном и другими родственниками: только созванивалась с ними.

«У меня же там какое-то имущество, у меня дом, у меня машина, у меня собака, — говорит Лариса. — А самое главное, что у меня родные, друзья там. И ты всего этого просто в одночасье лишаешься. Это травмирующая мысль — что ты в 52 года фактически бомж».

Все, что у Ларисы сейчас есть — включая одежду, в которой она встречает журналистов, — ей принесли и подарили в последние недели. Белорусское коммьюнити в Вильнюсе очень близко к сердцу восприняло это освобождение. Многих политзеков буквально «разобрали по семьям». Ларисе оплатили съемную квартиру на два месяца, поход в салон красоты. Она показывает сертификат на массаж — тоже подарок от белорусов.

Лариса не устает за это благодарить. «Мы там читали очень много эмигрантских романов Ремарка: когда люди бежали из нацистской Германии, становились такими же беглыми вынужденными эмигрантами, как мы, — говорит она. — И они остались одни со своей бедой, страдали, мучались, умирали. Сегодняшняя ситуация намного лучше, потому что здесь действительно очень серьезная солидарность и поддержка. Просто слезы на глаза наворачиваются».

И эмоционально, и материально это очень поддерживает, говорит Лариса: «Есть и пальто, и куртка, и кроссовки подарила тоже девочка, почти новые. То есть ты была бомжом 12 дней назад, но сейчас у тебя все есть».

На столе в маленькой кухоньке почти нет места — он заставлен продуктами от волонтеров и просто сочувствующих. Здесь коробки с чаем и печеньем, кукурузные хлопья в ярком пакете. На полу лежит ящик с пестрыми овощами: красные перцы, зеленый кабачок, рыжая морковка.

Открыв ящик стола, Лариса показывает продукты, которые она привезла с собой в эмиграцию — из «отоварки» (тюремного магазина) и передач. По сравнению с вольной едой эти хлебцы и финики кажутся бесцветными. Лариса жалеет, что перед освобождением не отдала продукты другим заключенным.

Просто, когда ее выводили из отряда, она не была до конца уверена, повезут ее на свободу или всего лишь переведут в другой отряд.

Помиловочный движ

В Беларуси началась серия помилований политзаключенных. Благодаря переговорам Лукашенко с Трампом в июне на свободу вышел оппозиционный политик и муж кандидатки в президенты Сергей Тихановский, в июле — еще 16 человек, а 11 сентября были освобождены 52 человека (из них 39 — граждане Беларуси). Взамен Вашингтон снял санкции с белорусской авиакомпании «Белавиа». Это не значит, что белорусские самолеты полетят в США, компании просто разморозили активы. Общей «оттепели» в стране это тоже совсем не означает.

«Я, живучи в Беларуси, знал нашу классическую схему, чтобы после каждого протестного взрыва набрать побольше политзеков, а потом их постепенно, помаленьку выменивать на разморозку в отношениях с Западом, — говорит еще один освобожденный 11 сентября, анархист Николай Дедок. — У нас в Беларуси вообще политика циклична, как мировоззрение язычника: все по кругу ходит. Это уже третий или четвертый такой круг».

Так что Дедок, последние пять лет находясь в заключении, понимал, что «политических» начнут выпускать, когда это станет выгодно властям страны. «Но вопрос, когда и каким в списке в этой очереди из 1300 человек буду я? То есть я понимал, что если будут в час по чайной ложке отпускать, так я еще хрен пойми когда освобожусь: может быть, через год, два, а может быть, и через пять».

Эта цикличность сказывается и на жизни Николая: активист он опытный и в 2010 году уже получал срок за протесты. В 2015-м вышел на свободу, а после волны новых протестов — в 2020-м — снова отправился в тюрьму.

Лариса Щирякова тоже догадывалась, что помилование случится.

«Как только начался этот помиловочный движ, как мы его называем, когда начали все-таки выпускать — три человека, а потом через месяц 17 человек, потом еще пять, шесть, — мы были безумно рады, безумно счастливы, — вспоминает она разговоры с другими политзаключенными в колонии. — У нас появилась невероятная надежда, и мы шутили, что наша электронная очередь продвигается. Да, меня не выпустили, но моя электронная очередь продвинулась вперед».

Щирякова по требованию начальника колонии написала прошение о помиловании, но не думала, что это что-то изменит, пока однажды ее не забрали с работы раньше обычного. Нарушения распорядка дня в колонии случаются редко и поэтому удивляют. «Сотрудник говорит: "На расстрел ведем" и смеется, — вспоминает Лариса. — При этом я понимаю, что он шутит. Мы приходим в отряд, и они со мной разговаривают вежливо-вежливо. Это тоже меня как-то насторожило». Тут-то Лариса и стала догадываться, что ее «электронная очередь» подошла.

Политзеки часто сидят в информационном вакууме. Радио если и включают, то с государственной пропагандой, а письма они получают только от близких родственников и то не всегда. Послания от друзей и незнакомых людей чаще всего не пропускает цензура.

Так и получилось, что экс-глава партии «Зеленые» Дмитрий Кучук узнал о том, что один из лидеров протеста 2020 года Сергей Тихановский — на свободе, от еще более знаменитого заключенного, Алеся Беляцкого.

Беляцкий — глава правозащитного центра «Весна» и лауреат Нобелевской премии мира. Нобелевку ему присудили уже после ареста. Самых известных белорусских политзаключенных держат в режиме инкоммуникадо, так что их не видят даже заключенные той же тюрьмы, а родственники годами не знают, жив ли вообще их близкий. И все-таки Беляцкий откуда-то знал про освобождение Тихановского. Кучук об этом тоже слышал, но верить боялся.

«Он приехал туда с республиканской больницы, и его наказали сутками ШИЗО. А я был на голодовке и упал в обморок. И когда открылись глаза, я увидел перед собой Алеся Беляцкого. Мы поговорили, он подтвердил, что Сергей Тихановский на свободе», — вспоминает Кучук в интервью Би-би-си. Он уверен, что этой встречи вообще не должно было быть: «Это было место, где, скажем, выносит наказание начальник учреждения, там проходит обыск. Мы находились там буквально несколько минут перед обыском, и я заметил, что когда мы встретились, то начальник учреждения выбежал, разговаривал с оперативным работником. То есть этой встречи фактически не должно было быть. Но так сложилось, что мы пересеклись».

Новость об освобождении такого статусного политзека, как Тихановский, стала для многих политзеков сигналом надежды. И все-таки когда Кучуку сказали собираться с вещами, он не был уверен, что это действительно освобождение.

Когда его посадили в легковую машину вместо автозака для перевозки заключенных, это уже «был шок», вспоминает он. На голову заключенному надели мешок, так что он не видел ничего вокруг, но ориентировался по слуху. «Я думаю, ну, куда повезут? В Оршу, это 40 км, либо в Могилев. Я понимал логистику примерно и понял, что мы проехали Оршу и выехали на трассу Брест — Москва, потому что там по-другому звучат шины». Это шоссе проходит через Минск.

До Минска, по расчетам Дмитрия, было ехать два с половиной часа. Как раз в это время машина стала часто останавливаться на светофорах, а заключенному сказали ниже опустить голову — видимо, чтобы люди из других машин и общественного транспорта не заметили ничего необычного. Везли Кучука в «Американку» — знаменитое СИЗО КГБ.

Примерно тогда же в камеру в позе «ласточки» — согнутого, с руками, завернутыми за спину высоко в воздух — по «Американке» вели Николая Дедка. Он тоже находился «в раздумьях относительно своей судьбы». «Когда ко мне в камеру завели Дмитрия Дашкевича, я уже понял, к чему все идет», — вспоминает анархист.

Они обнялись. Это был первый товарищ с воли, которого Дедок увидел за без малого пять лет заключения. «Нас подняли потом в большую хату и туда уже закидывали других политзеков, большинство из которых я уже знал лично: по свободе, либо по фейсбуку, либо по фотографиям в интернете. Ну, тогда уже все стало понятно. Вряд ли нас собрали сюда в одну кучу, а потом вернут обратно в колонию».

Здесь были именитые политзеки: кандидат в президенты Николай Статкевич, философ Владимир Мацкевич, профсоюзный лидер Александр Ярошук, создатель телеграм-канала «Беларусь головного мозга» Игорь Лосик и другие. Напоследок силовики обращались с ними жестко, кормили особенно скудно, в окно автобуса разрешили смотреть «только боковым зрением».

Первый глоток свободы они ощутили сразу, как только пересекли границу с Литвой. Сначала в автобус зашел спецпосланник Трампа Джон Коул — тот самый, что вел переговоры с Лукашенко — и объявил, что они свободны. Потом освобожденным предложили воды. А затем зашел врач. «Мало того, что он спросил, кто как себя чувствует, кому нужна медицинская помощь, он сказал, что вы можете поднять руку, я подойду, и мы поговорим лично. Это было просто для меня таким маркером, водоразделом, что я реально оказался на другой планете», — вспоминает Николай Дедок.

В тюрьме не существует понятия врачебной тайны, личного пространства, уважения к человеку, объясняет он. В Гродненской «крытой» тюрьме (туда из колонии переводят злостных нарушителей распорядка), где он провел большую часть срока, заключенные вынуждены кричать медику свои жалобы на весь коридор. «Даже если тебя догола раздевают во время обыска, это все снимает камера. Ты ходишь в туалет, там нет перегородки, и это все снимает камера. То есть тебя унижают, сознательно низводят до животного состояния. А тут можно сказать что-то лично врачу, необязательно говорить [громко] вслух. И у меня случился такой флешбэк, как будто из прошлой жизни: я снова в мире нормальных людей и нормальных человеческих отношений».

Из мира нормальных людей Дедок исчез пять лет назад, осенью 2020 года.

«Мамочка, я пришел!»

Опытный анархист, Дедок понимал, что силовики его ищут. В августе 2020 года он перешел на нелегальное положение: не жил дома или у мало-мальски засвеченных друзей, не ходил на митинги, чтобы иметь возможность продолжать вести свой блог. «Всю свою жизнь я немного иначе представлял себе свое участие в революции, — смеется он. — Как из мемов про ожидание/реальность. [Думал], что я там на баррикадах с черно-красным флагом, а в реальности просто сижу у себя в подполье, где-то в глубинке, за компьютером целыми днями». Телеграм-канал анархиста дорос до 14 тысяч человек, но на митинги ему, конечно, очень хотелось. Тем более что впервые в истории страны они стали по-настоящему массовыми.

Тем летом в Беларуси шла предвыборная кампания. Против Лукашенко выдвинулись несколько сильных кандидатур: банкир Виктор Бабарико, экс-дипломат Валерий Цепкало и блогер Сергей Тихановский. Из всех оппозиционных кандидатов зарегистрировали только жену Тихановского Светлану, тогда домохозяйку, остальных посадили или вынудили уехать из страны. Все протестные силы объединились вокруг нее. В августе бессменный президент Лукашенко объявил себя победителем президентских выборов, хотя множество наблюдателей настаивали, что на их участках победила Тихановская. Начались многотысячные протесты на улицах, которые предельно жестко разгоняла полиция. К осени протест был подавлен. Десятки журналистов и активистов были арестованы. Многие участники митингов уехали из страны в вынужденную эмиграцию.

Уехать Николай Дедок не мог: за посты в соцсетях он получал штрафы, которые не платил, и за эти долги ему закрыли выезд. «У меня был вариант выскочить из страны нелегалом, лесами, ночью. Но я не хотел делать этого принципиально: это моя страна, и я не хочу сбегать из нее как преступник, — рассказывает он. — И я решил: просто буду делать, что делаю. В тот момент я уже несколько месяцев находился в подполье, на нелегальном положении. Ну и будь что будет».

Он говорит, что когда силовики его все-таки нашли, избиение длилось шесть часов. «Зашли в квартиру с двух сторон — я жил на втором этаже. Разбили стекло в дверях балкона, хотя двери были открыты. Затянули наручники за спиной, у меня потом следы еще два года сходили. Начали бить. Это продолжалось в течение шести часов: сначала у меня в квартире, а потом меня отвезли в "гестапо": это так называют они между собой здание ГУБОПиК. Заливали несколько раз глаза перцовым баллоном, закрывали в кладовку, предварительно пустив туда газ. Душили, отбивали пальцы, пятки».

Силовики добивались пароля от всех девайсов Николая и хотели записать покаянное видео с ним. Через шесть часов они все-таки выбили из него желаемое.

«Это мое покаянное видео показали по всем центральным каналам в Беларуси, и мои родители узнали о моем задержании только из него, — вспоминает анархист. — Карателей абсолютно не смущало то, что я был с расквашенным лицом прямо на видео. Когда меня уже повезли на СИЗО, меня СИЗО не приняло, потому что там был синий весь, с плеч и до пяток. Меня вернули обратно в изолятор временного содержания, где я еще шесть дней немножко приходил в себя, чтобы быть в кондиции, потому что СИЗО не хотело брать на себя ответственность за меня».

Ларису Щирякову арестовали через два года, в декабре 2022-го. К тому времени она уже ушла из журналистики — польский канал Белсат, с которым она сотрудничала раньше, признали экстремистской организацией. Щирякова рассудила, что появилось время реализовать давнюю задумку, и стала зарабатывать этническими фотосессиями. Новая работа очень нравилась. За несколько лет Лариса собрала целую коллекцию этнических тканей, предметов быта и прочих артефактов.

«Я как историк знаю, что когда революция проигрывает, а реакция побеждает, национально-ориентированные силы все равно могут заниматься культурой, — объясняет Лариса. — Это та ниша, которая остается. Я думала, что я эту нишу займу».

Именно на такой фотосессии Щирякову и задержали. Сотрудники ГУБОПиКа записались к ней под видом клиентов. Как только они пришли в фотозону в саду Ларисиного дома, то достали «корочки» и объявили, что начинается обыск по уголовному делу. Хитрость была, видимо, нужна для того, чтобы Лариса не успела спрятать технику или сообщить в паблик, что у нее обыск.

Особенно тяжелым, вспоминает Щирякова, был момент, когда ее 16-летний сын Святослав пришел домой из школы и крикнул, как обычно, из прихожей: «Мамочка, я пришел!» Он еще не знал, что в доме обыск, а она уже понимала, что это прощание.

Когда Ларису увезли, Святослав на две недели попал в социально-педагогический центр. Оттуда его забрал отец, давно с Ларисой разведенный. Однако отцовских чувств хватило на три месяца, рассказывает Лариса: после этого бывший муж уехал, а Святослав остался жить с пожилым дедушкой.

По сравнению с другими освобожденными политзаключенными, которые оказались в заключении еще в 2020 году, Дмитрий Кучук просидел совсем недолго. Его задержали 16 февраля 2024 года, в день смерти Навального. «Смерть Алексея Навального как-то повлияла на саму атмосферу. Просто — все достало, безысходность», — вспоминает Кучук тот день. Он распечатал портрет Навального, купил белые и красные розы — в цветах флага, который использует оппозиция в Беларуси — и пошел к российскому посольству.

«И вот ты несешь эти цветы, — вспоминает Кучук. — Ты видишь, что стоит бусик ОМОНа, стоит не просто так возле посольства. Но ноги тебя несут туда, потому что ты понимаешь, что должен это сделать. Друг, с которым мы в последние часы общались, сказал: "Ты сядешь". Я говорю: "Ну, наверное, сяду". "Я могу тебя отговорить?" Я говорю: нет».

У посольства его действительно задержали. И больше не выпустили — появилось уголовное дело.

Суды в Беларуси обычно проходят в закрытом режиме, так что общественность иногда вообще не знает, за какие именно действия в тюрьму отправился очередной оппозиционер.

Несмотря на относительно короткую отсидку, в заключении Кучуку пришлось тяжелее многих. В колонии ему почти сразу присвоили унизительный «низкий статус».

Желтая бирка, низкий статус

Политзеков в белорусских тюрьмах выделяют. Даже чисто визуально: бирки с именем у них на одежде желтые, а у обычных заключенных — белые. На самом деле желтые бирки означают какую-либо категорию профучета (например, так помечают склонных к суициду или взятию заложников). Политзекам присваивают десятую категорию — «склонность к экстремизму». И отношение к ним иное, жестче, чем к остальным. За один и тот же проступок политические могут получить ШИЗО или лишение свидания, а «белые» заключенные — отделаться лишним нарядом.

Один из способов давления — «низкий статус», наследие советской воровской культуры, с которым тюремная администрация не борется, а использует для своей выгоды. В российских тюрьмах такие люди называются «опущенными».

«Низкий статус» связан с гомосексуальностью — но трактуется это понятие очень широко. «Ввиду крайне мачистского и гомофобного характера тюремных понятий и арестантской субкультуры становится ясно, почему гомосексуал в тюрьме автоматически заносится в низшую касту «опущенных» — мачизму свойственно презрение ко всему женскому, низведение женщин до уровня недолюдей, существ, не имеющих права на собственную волю», — так Николай Дедок описывал это явление в статье еще после первого своего тюремного срока.

«Низкий статус» распространяется «как ковид», объясняет Дедок: в тюрьме нельзя брать что-либо из рук «опущенного», есть с ним из одной посуды или сидеть за одним столом. Этот статус можно получить из-за чего-то, произошедшего еще в «вольной жизни». Как раз это и случилось с Дмитрием Кучуком. В первые же дни другие заключенные стали подробно расспрашивать новоприбывшего, чем занималась его партия, «Зеленые». Кучук упомянул, что на одной из дискуссий, которые организовывала партия, был докладчик, рассказывавший о проблемах ЛГБТ. То есть Кучук сидел с предполагаемым геем за одним столом, сделали вывод заключенные. И его моментально перевели в низкий статус.

«Тебя постоянно провоцируют, не дают возможности ходить по локальному участку, где ходят все люди, — описывает Кучук. — То есть ты должен находиться только где-то в определенном углу, и тебе постоянно указывают на это место. Ты должен работать тоже в определенном месте, где находятся люди с низким статусом, ходить в туалет только там, и ты находишься под серьезным психологическим давлением».

Пытаясь бороться с унизительным статусом, Кучук объявлял голодовку четыре раза: один раз даже сухую, что закончилось потерей сознания и лазаретом. Но если человек в эту касту попал, выйти из нее, по тюремным понятиям, уже невозможно.

Николая Дедка тоже пытались отправить в эту низшую касту.

«Я насчитал четыре попытки, когда администрация пробовала "загнать меня в петушатню", выражаясь жаргоном, — рассказывает анархист. — Но ничего не получилось. Так или иначе, выходило, что арестанты «тянули за меня массу». То есть начальник тюрьмы же не может тебе выписать постановление, что ты «петух». Это нужно делать руками других осужденных, потому что статус не имеет формальной фиксации в документах. И так совпадало, что те, на чью помощь рассчитывали, либо отказывались выполнять это задание, либо соглашались, но что-то шло не так».

Зато Дедок пострадал от низкостатусных зеков. По его наблюдениям , большинство таких заключенных сотрудничает с администрацией: надо ведь как-то выживать во враждебной к ним среде колонии. А за выполнение заданий оперативников можно получить сигареты и другие подачки.

«Оперативники меня посадили в маленькую одиночку. Слева и справа через стенку посадили зэков с низким социальным статусом, которые с утра и до вечера кричали оскорбления, угрозы изнасиловать, убить, расчленить, все это в очень кровавых подробностях. Ляпали в стену мне миской, и это происходило по нескольку часов, днем и ночью. Не давали спать, невозможно было ни читать, ни писать, ни подумать».

Так продолжалось около четырех месяцев. Дедок уверен, что политзеков целенаправленно ломают в тюрьме: и психологически, и физически. «Они понимали, что, наверное, подавляющее большинство из нас раньше или позже выйдет на свободу, — рассуждает он. — И уж если придется этого человека выпустить, необходимо его максимально травматизировать, чтобы он не мог в дальнейшем принимать участие в политической активности».

«Шчыракова, трымайся!»

Еще один распространенный вид давления — изоляция. Политическим навешивают нарушения, чтобы была причина перевести их в ПКТ (то есть камеру), а то и вовсе в «крытую» тюрьму. На этом — более жестком — режиме зеки не могут свободно перемещаться по колонии, ходить на работу, в столовую, в спортзал. Все время заключенные проводят в камерах, часто одиночных, где полностью лишены человеческого общения. А за проступки, реальные или выдуманные, их отправляют в ШИЗО, штрафной изолятор. Это тюрьма в тюрьме. Большинство политзеков побывали там, а некоторые провели месяцы.

ШИЗО — это пытка холодом. «На полу плитка, холодные стены, зимой днем открывают форточку, если температура не ниже минус пяти. У тебя специальная роба, под нее ничего нельзя надеть, никакой свитер, все это у тебя забирается. Ты весь день проводишь взаперти, и ночью тебе шконку откладывают. Это просто деревянная такая доска, обитая железом по бокам», — вспоминает политзаключенный и коллега Ларисы Щиряковой, также освобожденный 11 сентября, Евгений Меркис.

В ШИЗО не положено ни матраса, ни одеяла: заключенные спят на голых досках. Если вообще удается заснуть от холода. «То есть ты спишь час-полтора в каком-то полузабытьи, потом у тебя просто от холода начинает весь организм колотиться. По-любому подхватываешься, делаешь какие-то отжимания. Так ночь проводишь, а днем тебе нельзя спать, тебе нельзя даже присесть и закрыть глаза — за этим следят», — вспоминает Меркис.

Николай Дедок как-то раз провел в ШИЗО четыре месяца подряд. Его даже не выводили в прогулочный дворик: он просто круглосуточно находился в комнатушке в два с половиной квадратных метра. Он рассказывает, что научился вскакивать ночью и отжиматься, почти не просыпаясь, чтобы согреться и снова отключиться: «Мой личный рекорд — 300 отжиманий за ночь и столько же приседаний».

Но холод — не единственная проблема. В крошечной камере нечего делать. «Тебе практически не разрешены никакие личные вещи: только туалетная бумага, щетка, паста, мыло, полотенце», — перечисляет Дедок. В российских тюрьмах разрешают проносить в ШИЗО одну книгу. Но белорусские заключенные в изоляторе не имеют возможности ни читать, ни писать.

Дедок придумал распорядок дня, чтобы чем-то себя занимать, иначе можно буквально сойти с ума.

С утра — гигиена, завтрак, молитва. Два-три занятия йогой в течение дня, спортивные упражнения. «Я старался отходить определенное количество шагов в течение дня. Ходил, думал-думал-думал, обдумывал свою предыдущую жизнь, обдумывал прочитанное», — описывает он. В обычной одиночке — когда из ШИЗО все-таки выпускали — можно было держать книги и другие вещи, так что он много читал и учил иностранные языки.

«Было большой отдушиной, когда нам включали радио в течение дня. Естественно, радио положняковое, это белорусская национальная пропаганда, тем не менее нет-нет, и какие-то песни играют — и то это было за счастье. Вечером я перебирал: что я сделал в течение этого дня полезного для себя, что сделал полезного для других, что я сделал не так, что я завтра мог бы сделать лучше?»

Иногда Николаю везло, и в соседней камере оказывались политические или просто нормальные зеки. С ними можно было пообщаться: либо через «решку» (окошко в двери, выходящее в коридор, через которое передают еду), либо через трубу туалета, из которой тряпкой сначала откачивали воду.

Дмитрия Кучука тоже довольно быстро перевели в одиночку. Но и там издевательства не закончились. Он вспоминает, что надзиратели все время его обманывали: говорили, что у него умерла мама, или наоборот, что вот-вот будет помилование.

Ларису Щирякову не изолировали: она могла общаться с другими заключенными. Даже несколько раз видела Марию Колесникову, хотя бывшую главу штаба Бабарико и соратницу Светланы Тихановской как раз держат в полной изоляции. Однажды они встретились во время концерта в тюремном клубе, и Лариса пожаловалась ей, что учебники иностранных языков политическим больше не выдают. В итоге учить французский пришлось по «Войне и миру», где есть целые абзацы и страницы на французском. Колесникова в ответ посоветовала взять в библиотеке переписку Пушкина с женой: французские письма там тоже приведены в оригинале.

Лариса с другом и коллегой Евгением Меркисом оказались в одной колонии — по месту жительства, в Гомеле. Конечно, видеться они не могли: женщин и мужчин в тюрьмах всегда держат отдельно. Но Меркис узнал из письма отца, что его коллега тоже арестована. А однажды услышал, как она поет в тюремном дворе, и узнал коллегу по голосу. Вскоре Лариса получила от него привет.

«2023 год, 8 марта. Сижу, какую-то там перловку наяриваю, и тут я — рраз этой ложкой — смотрю, как возникло «трымайся», — вспоминает Лариса. «Трымайся» — по-белоруски «держись», и это слово было выцарапано, видимо, ложкой на дне алюминиевой миски. Лариса привыкла видеть такую переписку заключенных на многих предметах в колонии — от библиотечных книг до лавочки в прогулочном дворе. Но тут она сразу подумала, что это написал кто-то из политических: именно они принципиально говорят и пишут по-белорусски, выделяясь этим из общего населения колонии.

Доев кашу, Лариса увидела надпись целиком: «Щчыракова, трымайся». «Боги! Так меня это вдохновило. Что-то такое даже мистическое в этом было», — вспоминает она теперь.

Свобода. Все заново

Мы встречаемся с Николаем Дедком в центре Вильнюса. Выходим на набережную: сзади нас башня Гедимина на холме, визитная карточка столицы Литвы. День прохладный, но солнечный, над головой синее небо. Николай говорит, что до сих пор не может привыкнуть к небу, к тому, чтобы просто быть на улице.

В студенчестве он несколько лет жил в Вильнюсе, так что знает город и любит его. К тому, что его насильно вывезли из родной страны, Дедок относится философски. Ему есть чем заняться. «Мне надо прочитать весь интернет за пять лет», — смеется Николай.

Стоит мне на минуту перестать задавать вопросы, как с жадным любопытством спрашивать начинает он — про все, что пропустил за эти пять лет: про искусственный интеллект, про президентские выборы в России в 2024 году и про то, кто из российских музыкантов «зетнулся» (поддержал вторжение в Украину – Би-би-си ), а кто выразил протест против войны.

Дмитрий Кучук признается, что заново учится простым бытовым вещам — например, ходить в магазин. Даже на свободе он первое время выбирал те же продукты, которые были у него в тюремной «отоварке»: пряники, овсяное печенье. В заключении, где кормят плохо, они очень ценились, но быстро заканчивались. «Я мечтал, что когда выйду на свободу, все время буду покупать пряники и овсяное печенье. И я с таким наслаждением все это кушаю, потому что происходит какая-то связь между прошлой жизнью и настоящим», — говорит он.

Кучук оптимистично дает режиму Лукашенко 3-5 лет: после этого в стране должны произойти перемены, убежден он. А пока он собирается разобраться, как в Литве работает политическая система, чтобы знать, какие реформы проводить в новой, свободной Беларуси.

Лариса Щирякова собирается отучиться на психолога. Она читала книги по психологии в тюрьме, и это ей очень помогало: с их помощью она могла смотреть на происходящее не с точки зрения жертвы, а как пытливый исследователь в долгой командировке. Их с коллегой Евгением Меркисом освободили одновременно, и теперь они могут общаться сколько угодно и ходить друг к другу в гости.

Свобода наступила для всех из сентябрьского списка — кроме Николая Статкевича. Несгибаемый противник Лукашенко был в списках на освобождение, был и в автобусе, едущем в Вильнюс. Но выбрал остаться на нейтральной полосе между двумя пунктами погранконтроля. Около двух часов он сидел там и отказывался покидать Беларусь. Его соратник Евгений Вильский приехал из Вильнюса, чтобы попытаться его уговорить, и пограничники даже пустили его на нейтральную полосу. «Я сказал, что он здесь нужен, здесь белорусам нужен лидер. Он ответил, что принял решение, что Лукашенко не может определять, где ему [Статкевичу] находиться и что делать, что он сам хозяин своей судьбы, — рассказал Вильский изданию «Дойче Велле» (российские власти объявили издание «иноагентом»). — Статкевич сказал: "Лукашенко может меня сажать, но внутренне я свободен. Я принял такое решение: остаться в Беларуси».

Через два часа «люди в черных масках» увели Статкевича обратно в Беларусь. Про его дальнейшую судьбу ничего не известно наверняка. Скорее всего, его вернули в тюрьму и снова держат в режиме инкоммуникадо. Как и Алеся Беляцкого, и Марию Колесникову, и других людей, которых Лукашенко считает личными врагами. Всего, по подсчетам центра «Вясна», в тюрьмах Беларуси остаются 1220 политзаключенных.

Редактор: Анастасия Лотарева.

Власти России включили Анастасию Лотареву в реестр «иностранных агентов». Би-би-си категорически возражает против этого решения и оспаривает его в суде.