«Наши соотечественники отгораживаются: „Я пацифист. Я не буду давать деньги на украинскую армию“»

Военная агрессия России против Украины вызвала отторжение у многих россиян. Одни просто отгородились от новостей, считая, что бессильны что-либо изменить, другие отказались воевать, покинули страну и перестали платить налоги, третьи стали оказывать гуманитарную помощь украинцам. Но есть и те, кто решил напрямую помогать украинской армии.

Ученая Наталья Зотова, инженер-программист Виктор Горлов, социолог Глеб и один участник, чье имя изменено по его просьбе, являются участниками волонтерского проекта UA Drone Forces и поставляют гражданские дроны украинским Вооруженным силам. Они рассказали «Важным историям», почему, по их мнению, в нынешних условиях недопустимо ограничиваться только гуманитарной помощью Украине.

О пацифизме и помощи армии 

Глеб, 30 лет: Большинство россиян, с кем я общаюсь, не готовы давать деньги на украинскую армию. Слава богу, хоть на российскую армию они тоже не дают. Самый странный лично для меня аргумент, когда люди отгораживаются пацифизмом: «Я пацифист. Я не буду давать деньги на армию». Но на самом деле это страшно, потому что человек, который не вмешивается в битву сильного и слабого, автоматически встает на сторону сильного. Я приведу метафору, которую используют и сами украинцы. Представьте себе, что у вас в городе завелся маньяк, который каждый день ловит нового школьника и насилует его. И вы можете найти этого маньяка и остановить его. А можете пойти напоить школьника какао, завернуть в плед, посоветовать психотерапевта. Каждый день будет появляться новый школьник и вы можете ходить к ним двадцать лет. Но так и не остановить маньяка.

Наталья, 48 лет: Позиция пацифизма — «миру мир» — в битве добра и зла, света и тьмы неприемлема.

Виктор, 50 лет: Мне кажется, эта пацифистская позиция часто скрывает под собой то, что у таких людей на самом деле есть крепкая ассоциация с россиянами, и в частности, с теми, кто воюет. Они себя с ними ассоциируют, поэтому не хотят [способствовать] их смерти. 

Андрей, 33 года: Можно по-разному относиться к военным. Но люди [в Украине] не хотели воевать, они ни на кого не нападали. У нас же много контактов с украинскими военными: среди них и учителя, и профессора, и бизнесмены. Это обычные люди, которые увидели, что творит путинская армия в Украине и не смогли остаться в стороне — пошли защищать свою страну. Они жертвы агрессии и [нам] надо им помочь всеми возможными способами. 

Наталья: Например, первый дрон мы купили доктору философских наук. Он до сих пор воюет. В украинской армии сражаются и гибнут лучшие люди страны. Например, трое из нас, кто дает интервью, принадлежат к альпинистскому сообществу. А в Украине только что погиб под Соледаром замглавы Федерации альпинизма и скалолазания Украины. Прекрасный человек, его жена — мастер спорта по скалолазанию. И мы их обоих видели в горах. У него осталось четверо детей. Все эти люди встали защищать свою страну от захватчиков, и мы хотим помочь им защититься и выстоять. 

Андрей: Пойти воевать их вынудил чокнутый сосед. А поскольку мы себя ассоциируем со страной, где родился, вырос и обрел диктаторскую власть этот чокнутый сосед, то с моральной точки зрения мы должны помогать его жертве. С другой стороны, мы ничего с путинским режимом не сделаем без победы Украины в этой войне. И как демократически настроенные россияне мы хотим поменять в том числе и Россию.

О мобилизованных и протестах в России

Наталья: Я как россиянка не принимаю нарратив жертвы тоталитарного режима. Как говорят: если вас съели, у вас все равно есть два выхода. Так вот, нарратив жертвы отказывает людям в собственной воле и в собственном выборе. Вам связали руки, приковали к батарее? Даже мобилизованные — они же своими ножками пошли в военкомат. И они ведь идут ради каких-то своих мыслей: «убивать хохлов», «побеждать» или что там у них в голове. А нарратив жертвы — это про позицию, что «мы ничего не решаем. Нас заставили, мы пошли».   

Виктор: При этом понятно, что есть, конечно, отдельные случаи, когда людей действительно [насильно] забирали с работы или других мест. Мы понимаем, что такие люди есть, но что с этим делать? Надо остановить убийства тех, кого они идут убивать. Это сейчас гораздо важнее. Если жалеть тех, кого забирают, мобилизуют, это [войну] не остановить, жертв будет больше. 

Я лично с 2008 года участвовал в уличных протестах в России. Был на Болотной. Участвовал в наблюдениях за выборами и видел, как они фальсифицируются. В 2014 году я с семьей уехал, потому что стало понятно, что в этой стране нет будущего для детей. Мне не хотелось, чтобы мои дети были подвергнуты всей этой пропаганде, которая в человека вливается незаметно начиная с детского сада и школы. 

Наталья: Я тоже в России ходила на митинги, меня дважды задерживала полиция. Мы уехали с семьей после захвата Крыма и сейчас живем в Штатах. С начала войны я в тяжелом психологическом состоянии, но дело, которым я занимаюсь — покупка дронов, оно меня поддерживает и дает силы. Война закончится тогда, когда каждый будет прикладывать для этого усилия. И наша группа здесь — маленькая капля. Но из капли и создается море.

О работе волонтерской группы

Андрей: Изначально нашу группу сформировали две волонтерки из Канады и из Киева в апреле 2022 года: они попросили купить один дрон для территориальной обороны Харькова. Мы купили один, потом еще один дрон. Разобрались, какие дроны вообще нужны, начали устанавливать более тесные связи с украинскими военными, проработали логистические маршруты. 

Наталья: В нашей группе россиян больше половины, и мы работаем вместе с украинцами. Доверие украинцев к нам — это очень ценно. В нашей группе нет сложностей в коммуникации. Переписка у нас в чате и на русском, и на украинском. Мы задавали вопрос, как вы относитесь [к тому, что мы россияне], нашим украинским волонтерам. Все неизменно отвечали, что мы здесь делимся не по этнической принадлежности, не по гражданству — россияне и украинцы — а по нашим задачам и целям, по нашему видению ситуации. 

Андрей: Я лично общался и с украинскими военными. Они все относились [ко мне] по-доброму и с благодарностью (после начала полномасштабной войны в Украине разное отношение к помощи со стороны россиян, часть общества ее не принимает. — Прим. ред.). 

Наши украинские волонтеры собирают запросы на дроны от передовых подразделений. Затем мы закупаем дроны в Европе, откуда наша украинская волонтерка вывозит их в Киев. Там дроны перепрошивают, и волонтеры развозят их на разные участки фронта. После получения дрона украинские защитники записывают видео и снимают фото с дроном, на котором виден наш стикер. Так мы можем убедиться, что дроны доставлены адресатам, именно тому подразделению, которое их запрашивало. Мы увидели, какая это полезная и нужная вещь: дроны спасают жизни. И стали находить друзей, которые финансово помогали или стали работать с нами над поиском и закупкой дронов. За восемь месяцев мы выросли в волонтерскую группу и более 40 купленных нами дронов работают на фронте. 

Виктор: Мы покупаем обычные дроны, чаще всего бывшие в использовании, для экономии, самый распространенный — DJI Mavic Air 2. Главное ограничение у нас — это финансы. И если бы мы могли покупать больше, мы поставляли бы больше.

Наталья: Мы уже собрали донатами больше 25 тысяч евро. К нам стекаются донаты из самых разных мест: были даже переводы от россиян, которые в России, через других людей для безопасности.

О применении дронов 

Виктор: [Военные] используют дроны как правило для разведки, чтобы бойцы могли видеть, какая вокруг них ситуация, что происходит у противника, какие передвижения, к чему готовиться. Или, например, нам рассказывали, что бывали ситуации, когда не было связи между первой и второй линией и противник мог просачиваться между постами на первой линии. А дроны давали возможность увидеть, что планируется атака в глубину, на вторую линию. То есть вот эта осведомленность позволяет людям сохранять свою жизнь и успешно обороняться. 

Глеб: Помимо разведки и корректировки артиллерии дроны помогают после боя найти раненых, чтобы украинские бойцы могли добежать туда и забрать людей. Или на дрон можно прицепить немного лекарств и отправить его туда, к раненым. 

Наталья: Еще дроны подлетают к российским военным и помогают российским военным безопасно сдаться в плен. Существует официальная инструкция Минобороны Украины: россиянин по горячей линии договаривается о сдаче, выходит на оговоренную точку и оттуда дрон ведет его по безопасной дороге в тыл.

У нас очень строгий учет и контроль, кому мы доставляем дроны. Наша украинская волонтерка курирует несколько направлений и собирает запросы от [находящихся на них] подразделений. Запросы пишут командиры письмом, это довольно официальная вещь. Всегда есть лист ожидания, есть сортировка по потребностям: у кого-то, например, вышел из строя дрон, а он был последний. Это такое оборудование, жизнь которого на фронте в среднем месяц-два. 

Андрей: Информацию о конкретных подразделениях, которым мы помогли, мы разгласить не можем. Но можем сказать, что наши дроны участвовали в освобождении Херсона и освобождении [территорий] на Харьковском направлении. Также наши дроны работают сейчас под Бахмутом и около Донецка. 

Виктор: В июне наши дроны участвовали в обороне Северодонецка. Пять бойцов [ВСУ] прислали нам видеоотчет после получения нашего дрона, а через неделю нам передали, что только один из ребят, кто был на видео, остался в живых. 

Наталья: Важно подчеркнуть, что дроны — это не оружие. Они — «глаза» [военных]. И они слишком ценные именно как глаза, чтобы цеплять на них гранаты. Но все равно из-за разных барьеров, видимо, психологических, волонтерских групп с участием россиян, которые помогают украинской армии обороняться, очень мало. Нам известно только три таких проекта, один из них — это наш UA Drone Forces. В основном россияне помогают с гуманитаркой.