Житель Луганска, писатель Роман Меркулов, вспоминает события 2014 года, когда в Украине вдруг появился дружественный России «народ Донбасса», а Луганская область стала зоной боевых действий. Первую часть воспоминаний читайте здесь.
Решение не уезжать
«Луганск осаждать не станут», — сказал я в начале июня 2014 года на семейном совете. Моя уверенность исходила из того, что город был слишком большим и уже потому не мог разделить участи Славянска. У сепаратистов не хватит войск, чтобы организовать оборону на всех направлениях, и, когда ВСУ выйдут к Луганску, всё решится очень быстро. А раз так, то и обстрелов можно не опасаться — разве что где-нибудь на окраине, в первые часы штурма. Служивший в советской армии тесть скептически покачал головой, но мне собственная аргументация показалась убедительной. Мы решили не уезжать.
Некоторым оправданием моего тогдашнего оптимизма может служить то обстоятельство, что летом 2014 года мало кто мог вообразить себе предстоящий размах боевых действий и степень вовлечения в них России. Несмотря на невпечатляющую реакцию украинского правительства весной, когда вооруженные сепаратисты и их российские кураторы захватывали Луганск, теперь казалось, что раз уж войска приведены в движение, то исход столкновения предопределен. Разве может регулярная армия уступить каким-то бандитам?
Мы знали, конечно, что Вооруженные силы Украины — далеко не самая мощная военная машина в мире, но всей трудности поставленной перед ВСУ задачи вообразить себе тогда не могли. Номинально превосходившие сепаратистов по большинству показателей, на деле украинские войска представляли собой сборную солянку из плохо подготовленных армейских подразделений, еще менее боеспособных отрядов национальной гвардии и всевозможных «добровольческих батальонов», эффективность которых очень сильно варьировалась.
Сделавшись ненужными Москве, «командиры Новороссии» тут же потеряли все
Мы следили за ходом боевых действий по карте. Казалось, будто история задумала заново разыграть события почти столетней давности. В 1919 году победа в Гражданской войне определялась боями в Донбассе: сперва во время летнего наступления белогвардейских войск на Харьков, а затем во время зимнего контрнаступления большевиков. Помимо «белых» и «красных» в тех событиях участвовали многочисленные «зеленые» и отряды анархистов-махновцев. В 2014 году на местах былых сражений вновь оказались люди под российскими, красными и казацкими знаменами — только теперь они воевали на одной стороне. Белогвардеец-реконструктор Игорь Гиркин, казачий атаман Павел Дремов, комбриг Алексей Мозговой — каждый из них был своего рода олицетворением идеологических направлений в стане сторонников «русской весны».
Пока одни мечтали о восстановлении империи, а другие грезили о казацком государстве, третьи декларировали борьбу за социальную справедливость. Однако все их различия не помешали им совершать одинаковые преступления. Общей стала и их участь — сделавшись ненужными Москве, они тут же потеряли все.
Но тем летом «командиры Новороссии» еще не знали своего будущего и с готовностью проливали чужую кровь. 14 июня украинские войска вошли в расположенный неподалеку от Луганска городок Счастье, и «столица ЛНР» оказалась в прифронтовой полосе. В тот же день сепаратисты сбили транспортный самолет Ил-76, пытавшийся добраться до украинских войск, окруженных в луганском аэропорту. Все это очень плохо соотносилось с характером объявленной Киевом антитеррористической операции, ведь, как нам вскоре предстояло убедиться, «шахтеры и трактористы» уже получили полный доступ к пресловутому «военторгу».
Исторические события
Между тем из Луганска потянулись первые вереницы автомобилей. Уезжали и те, кто прежде участвовал в автопробегах в поддержку «воссоединения с Россией», и те, кто до последнего надеялся на исправление ситуации. В первой волне эвакуирующихся, начавшейся после 20 июня, когда было объявлено о временном прекращении огня, превалировали дорогие иномарки, но к концу месяца поток машин состоял уже преимущественно из отечественных марок.
За несколько недель опустел и наш дом. Мы были дружны с соседями. Существовала рабочая практика общих собраний жильцов подъезда, но иногда было трудно удержаться от язвительности. «Как же так, — с деланным удивлением спросил я однажды у известных сторонников "русской весны", — уже уезжаете? Не понравилась жизнь в республике?»
Мне же оставлять Луганск по-прежнему не хотелось. Самонадеянно полагая свои расчеты верными, я хотел остаться, чтобы поприсутствовать при «исторических событиях». О том, что этими событиями могут стать лежащие на улицах трупы, тогда как-то не думалось. К началу июля в нашем подъезде на пять этажей оставались уже только мы с женой, да еще несколько стариков. Малолюдным стал и квартал. Могло показаться, будто мы выпали из времени и пространства, но хорошо различимая стрельба на окраинах напоминала о реальности.
Как-то мне пришлось трижды оставить тарелку с борщом и бежать из кухни от обстрела
Не стоит, впрочем, думать, что город в те дни совершенно опустел. Почти что прекратилась хозяйственная деятельность, но еще открыты были продуктовые магазины. Работали коммунальные службы, с перебоями, но ходили автобусы. Руководство больницы, где трудилась моя жена, исчезло, однако большинство врачей продолжали приходить на службу. Уезжали многие, но далеко не все, и большинство горожан просто укрывались от обстрелов в своих домах.
Как и все, мы старались подготовиться к предстоящему: заклеивали окна крест-накрест, держали наготове аптечку и надеялись на лучшее. Как и все, мы переоценили свои силы. Хорошо помню ночь на 4 июля, когда впервые был разбужен звуками стрельбы, ведущейся откуда-то неподалеку. Впоследствии мы научились отличать огонь артиллерии от работы зенитных орудий, но тогда... В течение последующих недель большинство близлежащих домов в той или иной степени пострадали от обстрелов.
Сегодня мне вспоминается и смешное, и страшное. Раньше всех опасность нашего положения осознал кот, при первых же звуках стрельбы прятавшийся под кровать. Мы были этой возможности лишены, поскольку большую часть времени спали на полу в коридоре — подальше от окон. Но и днем далеко не всегда было спокойно: как-то мне пришлось трижды оставить тарелку с борщом и бежать из кухни.
Страшного было намного больше. Почти каждую неделю погибали люди, и однажды среди них могли оказаться близкие. Мне уже не забыть того холодного, давящего на виски ощущения ужаса, когда я бежал по лестнице вниз, к выходу: звонок жены, которую тесть подвозил к дому, прервался стрельбой и взрывами. Всё обошлось, но и врагу не пожелаю пережить того же. Нет, смешного тем летом было не много.
Шпиономания
В городе ходило множество слухов о «диверсантах ВСУ». В июле Луганск охватила настоящая шпиономания.
Ополченцы и им сочувствующие непрестанно ловили неуловимые диверсионные группы. Как они только ни вредили «молодой республике»! Наносили на крыши жилых домов инфракрасные маячки, помечая цели для украинской авиации, ездили по городу на «черном микроавтобусе», периодически останавливаясь, чтобы пострелять из миномета и тут же скрыться. Портили воду, травили даже пиво — не останавливались и перед похищением детей на улицах. Зачем? Для продажи в Европу, конечно же! Рассказывали и о стариках, зарабатывавших-де на киевскую квартиру для внучки, — получив координаты, в темное время суток они доставали из гаража миномет и палили по городу.
Это был бред, но чрезвычайно распространенный и позволявший оправдывать всё что угодно. Люди, и в мирное время не бывшие особенно умными, теперь охотно рассказывали друг другу небылицы. Подвозивший меня таксист с гордостью сообщил, что ополченцы доверили им всем важное дело — сообщать обо всех подозрительных пассажирах. На вопрос о том, как вычислить подозрительных, шофер ответил, что последние возят с собой миномет.
Диверсантов надо было найти — и их находили. Тем летом в «народных республиках» устраивали омерзительные зрелища — привязывали к фонарным столбам жестоко избитых людей, объявляя их «агентами карателей», ответственными за обстрелы. Как правило, это были имевшие неосторожность открыто заявить о своем отношении к происходящему. Но столбы не стали массовой практикой. Большинство арестованных отправлялись «на подвал» — вошедшее в обиход выражение, означавшее оказаться в застенках сепаратистов. Попасть туда было проще простого: я знал человека, за несколько дней избитого до полусмерти лишь за то, что он позволил себе вышутить выступление «народного вождя ЛНР», пообещавшего превратить Луганск в «маленькую Швейцарию».
Очевидно, что россияне и сепаратисты использовали обстрелы для оправдания собственных действий. Но означает ли это, что тем летом ВСУ вообще не стреляли по Луганску? В июле украинские войска вплотную подошли к предместьям города, в августе «столица республики» на время оказалась в полуокружении. Шла довольно маневренная, быстротечная война — отряды ВСУ занимали и оставляли позиции, из города по ним вели постоянный огонь. Какая армия на свете удержалась бы от желания подавить вражеские орудия?
Мне часто приходилось видеть артиллерию ополченцев. Заметить ее было совсем нетрудно, ведь она занимала позиции прямо у нас под окнами. Это не было случайностью или вынужденным решением, диктуемым горячкой боя, — нет, сплошь и рядом реактивные и самоходные артиллерийские установки пророссийских сепаратистов размещалась среди городских кварталов или поблизости от них. Я помню стоявший на некогда оживленном уличном перекрестке «Град», как позвякивали медицинские инструменты в рабочем кабинете моей жены, когда стоявшая возле больницы артиллерия начала стрелять в сторону луганского аэропорта.
Появление российской армии
Россияне-армейцы были заметны в Луганске уже с начала лета — группы хорошо вооруженных людей в военной форме без какой-либо символики. Спутать их с ополченцами было никак нельзя — не старые еще, дисциплинированные солдаты, разговаривавшие без характерного донбасского акцента. 13 июля по улице Оборонной проехала колонна бронетехники, артиллерии и машин снабжения. На танках и бронетранспортерах сидели вооруженные люди, одетые в такое же обмундирование без опознавательных знаков. Это была далеко не первая из таких колонн, но в данном случае ее нарочито пустили через центр города, показав затем в «республиканских новостях».
На перроне ополченец полусумасшедшего вида кричал, что всех уезжающих «киевская хунта» тут же запишет в нацгвардию
Тем не менее несмотря на множащиеся признаки увеличения российской поддержки «народных республик», до середины августа казалось, что ВСУ все-таки сумеют войти в Луганск. После того как 5 июля отряд Игоря Гиркина выехал из Славянска, украинское командование использовало освободившиеся силы для проведения ряда наступательных операций, и к началу августа сепаратисты потеряли контроль над значительной частью области. Из Луганска снова начали массово уезжать, но теперь это были ополченцы и их родственники, на «реквизированных» автомобилях увозившие в Россию награбленное.
В это время город переживал свои худшие дни: исчезло электричество, с перебоями поступала вода, практически отсутствовала мобильная связь. Множились разрушения, жертвы — Луганск агонизировал. Чудом достав билеты, мы уехали на последнем поезде: где-то стреляли зенитные орудия, на перроне ополченец полусумасшедшего вида кричал, что всех уезжающих «киевская хунта» тут же запишет в нацгвардию — еще одна популярная городская легенда тех дней.
Мы поселились под Киевом. В столице тогда царило приподнятое настроение — ждали скорой победы. Не разделяя общего оптимизма, 5 августа я сделал в своем дневнике такую запись: «Значит, использование оперативного резерва не привело к решающему перелому в кампании, выходу из позиционного тупика (ВСУ не могут взять Донецк/Луганск, мятежники — снять осаду), стало быть, нужно вводить новые резервы, а их нет, просто нет в наличии, они в лучшем случае формируются. А вот враг теперь, по всей логике войны, может и должен начать контрнаступление, что и произойдет в ближайшем будущем, если не происходит уже сейчас».
К сожалению, так оно и вышло. 19 августа моего тестя в Луганске ожидало впечатляющее зрелище — в течение полутора часов по улице мимо его дома ехали десятки танков, боевых машин пехоты, армейских грузовиков и пушек. На броне виднелись белые полосы, солдаты носили белые нарукавные повязки. К концу месяца ВСУ отступали уже практически на всех направлениях.
Разговоры на блокпостах
5 сентября в Минске был подписан первый из протоколов, и недолгая история осады Луганска подошла к своему завершению. Приостановка боевых действий сделала возможными поездки из Украины на территорию «народных республик», чем я решил воспользоваться. Хотелось забрать что-нибудь из личной библиотеки, да и из теплых вещей мы, уезжая, захватили с собой только кота. В конце сентября я сел в небольшой автобус и отправился в «столицу ЛНР». Диктуемый сложившейся конфигурацией фронтовых линий, маршрут поездки не был прямым, и часть нашего пути пролегала через территорию, контролируемую донецкими сепаратистами.
Последний украинский блокпост располагался неподалеку от Артемовска, известного теперь на весь мир как Бахмут. Наш автобус остановился перед бетонными укреплениями, над которыми развевался флаг ДНР. В дверях показался не слишком трезвый ополченец лет 45. Смысл его речи, в которой было много непечатных слов, сводился к тому, что, пока одни защищали здесь «русский мир», другие прятались где-то, а теперь, поджав хвосты, смеют возвращаться обратно: «А завтра нацики нас бомбить начнут, вы опять сдрыстнете или по домам сидеть будете?! Или в Харьков свой вернетесь? Так вас там в плен возьмут и сюда воевать погонят. А?!»
И тут наш водитель сделал роковую ошибку: «Нацики? Почему нацики? Нацгвардия, что ли?» «Нацгвардия? Ну, извините, — кивок-поклон с издевкой в сторону водителя. — Может, мне их еще на вы называть? Только я их как стрелял, так и буду — и даже пленных».
Пообещав отправить водителя «на подвал» (как оказалось, в «ДНР» бытовали те же выражения, что и у нас в Луганске), «донецкий пограничник» бушевал еще несколько минут, но потом все же сменил гнев на милость и даже пожелал нам счастливого пути. Счастья мы, однако, встретили не много: после инцидента на границе притихших пассажиров ожидали еще восемь контрольно-пропускных пунктов — дээнэровских и элэнэровских, казачьих и армейских, организованных и не слишком.
Уже на последнем мужчин призывного возраста заставили выйти из автобуса с документами в руках. Окруженный автоматчиками, к нам обратился седоусый командир ополченцев, в котором я узнал преподавателя военного дела одного из луганских вузов. Бывший советский замполит нашел себе занятие по душе и теперь придирчиво расспрашивал, чем мы занимались на «территории фашистов». Растерявшиеся люди отвечали невпопад — зрелище было отвратительное.
Жизнь дешевле машины
Луганск я нашел опустевшим и притихшим. Мы въехали около четырех часов пополудни, но в городе не было ни прохожих, ни частных автомобилей. Только редкие такси, машины военных да многочисленные следы от танковых гусениц.
Разговоры с земляками ограничивались житейскими темами, а если речь заходила о политике, то почти каждый из моих собеседников принимался рассуждать об украинском политикуме, американской дипломатии и планах Вашингтона. О местных, «республиканских властях» не говорили вовсе, как будто их и не существовало.
От россиян не скрывали правды, они просто не хотели ее знать
Атмосфера была давящая. Стрелять перестали, но исчезла и надежда на быстрое разрешение конфликта. Многие догадывались о том, что возвращения к прежней жизни уже не будет. Разумеется, в кругу симпатизантов «русского мира» это воспринималось совсем с другими чувствами, но в те дни было невесело и им. Жизнь под властью автомата оказалась не так уж и приятна, хотя о том, что через восемь лет российские мясники в мундирах отправят луганскую молодежь в мясорубку «СВО», никто из них еще не подозревал.
Уезжая, я видел места августовских боев в районе луганского аэропорта: сгоревшая бронетехника на почерневших полях, перепаханная земля и чья-то оторванная нога. По дорогам носились иномарки «военной полиции» и «прокуратуры ЛНР» — правил дорожного движения они нарочито не соблюдали, но это было не самое опасное. В 2014 году в Луганской области бесследно пропадали целые семьи, в недобрый час решившие покинуть «маленькую Швейцарию». Среди них было и несколько знакомых мне людей, они до сих пор числятся пропавшими без вести. Человеческая жизнь тогда стоила много меньше хорошей машины.
Я решил возвращаться через Россию. На границе мне запомнилась роскошная машина наблюдателей от ОБСЕ — буквально в ста метрах от нее россияне проложили новую дорогу, по которой тяжелые армейские тягачи тянули к Луганску танки и артиллерийские установки. В Ростовской области повсюду встречались следы пребывания войск: наскоро оборудованные и потому не замаскированные склады с десятками армейских грузовиков, изъезженные гусеницами поля, да и просто военные колонны на дороге. Не замечать этого могли только слепые — от россиян не скрывали правды, они просто не хотели ее знать.
«Так вы из Луганска? А зачем уезжаете?» — с настороженной враждебностью спросил меня российский офицер. Дело было на пункте пограничного контроля, отделявшего Воронежскую область от Украины. Я неожиданно для себя выдал достаточно откровенный монолог. Россиянин слушал внимательно и, как мне показалось, не без интереса. Дав закончить, он без враждебности вернул мне документы, с сомнением протянув: «Преступники? Ну, не знаю, у нас по телевизору говорят по-другому».