Казалось бы, парадокс: в целом лояльные власти люди часто критикуют войну и при этом оправдывают ее. Исследование Лаборатории публичной социологии (PS Lab) показывает, как это сочетается.
Эта статья — адаптированный фрагмент исследования PS Lab о том, как война повлияла на повседневную жизнь россиян. Ранее PS Lab рассказывали о том, как сформированное за годы путинского правления отношение к государству помогло россиянам оправдать войну, а также о предыдущем исследовании, которое показало, как большинство россиян оправдывают войну, не будучи ее убежденными сторонниками (PS Lab называет их «не-противниками» войны).
Правда о войне
За два года войны изменилось кое-что очень важное в том, как россияне получают информацию о военной реальности. В начале войны, рассуждая о ней, они вынуждены были опираться преимущественно на новости из СМИ. Со временем люди накопили множество личных наблюдений и знаний о войне. Эти знания они черпают из общения с теми, кто побывал на фронте, или с их знакомыми: к концу второго года войны в небольших городах практически не осталось людей, которые бы лично не знали кого-то, кто участвовал в войне. Это знание («правду») о войне наши собеседники противопоставляли телевизионному официозу («лжи и пропаганде»).
«Все равно есть знакомые мальчики, которые там находятся, и они рассказывают какие-то вещи, которых, конечно, не покажут по телевизору. Четыре месяца назад мальчик приезжал, совсем молодой, ему 20 лет. <...> Он [прямо сказал]: “Не верьте тому, что говорят по телевизору. Это не то. Всё, что там показывают — это всё вранье”. Одно время было про Артемовск, что мы его взяли. “Никуда мы не подступили, мы уходим назад. Но вам этого не покажут”, — так говорил. Да, боеприпасы, оружие, это все есть. Но экипировку они всю покупают за свои деньги. Государство им не выдает, типа “мы все выдали” — ничего этого нет» (ж., 43 года, работница музея, Черемушкин).
Факты, о которых люди узнают от знакомых, наделяются легитимностью «правдивых». Такой статус иногда способствует развитию более обобщенной критики войны. Грубо говоря, люди могут быть настолько уверены в этих фактах, что начинают ставить под вопрос действия государства как такового («ради чего, ради кого мы воюем?»).
Начать со сплетен
Личное знание о войне, накапливаясь, становится предметом разговоров и сплетен. В этих разговорах рождается моральная критика (оценка поведения окружающих с точки зрения общепринятых норм), часто затрагивающая тему войны. Люди раздают оценки направо и налево. Часто они касаются «аморального поведения» женщин, чьи мужья находятся на фронте или погибли там.
Такое морализаторство становится своеобразным стартом для социальной критики. В неформальном разговоре с исследовательницей и помогавшей ей войти в доверие к местным жителям Тоней в Черемушкине Свердловской области (названия городов и имена людей изменены) медсестра Жанна жаловалась на желание мужа пойти на фронт:
«Я ему говорила: “Ты понимаешь, что у тебя маленький ребенок, у тебя я. Вот ты уйдешь, не будет тебя — и что? Кто будет растить твоего ребенка?”». Она продолжила свое рассуждение в том духе, что, конечно, у ребенка может появиться новый папа, но достойным отцом будет только родной. Приемные отцы, по ее опыту, часто плохо ведут себя с детьми своих жен, потому что «всякие бывают ебнутые мужики» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023-го).
Взвешивая риски для своей семьи из-за возможного ухода мужа на фронт, Жанна, с одной стороны, утверждает, что война разрушает семьи, а с другой — раздает оценки девиантному поведению других людей. Разговоры и сплетни, наполненные такими оценками, превращаются в критику войны и в других ситуациях. Например, рассуждая о том, что дороже — жизнь близкого человека или деньги, полученные от государства, — наши собеседники (а в особенности, собеседницы), руководствуясь нормами общечеловеческой морали, делают выбор в пользу жизни.
В теории такие оценки и «взвешивания» могут привести и к политической критике войны. Об этом мы знаем из высказываний движения жен мобилизованных, часть которого превратилось в протестное.
Чем недовольны
Важный пункт недовольства наших собеседников, в целом оправдывающих войну, касается материального аспекта участия в ней — оснащения и подготовки людей, которых призывает и отправляет на фронт государство. Например, в неформальном разговоре собеседник нашей исследовательницы сначала утверждал, что все его знакомые, которые поехали на фронт, в целом довольны выплатами. Однако он тут же вспомнил об одном из них, который, хотя исправно получал все выплаты, был вынужден за свои деньги чинить и заправлять машину, за рулем которой участвует в боевых заданиях. Этот факт по-настоящему возмутил нашего собеседника.
Иногда экономическая критика войны — это нечто большее, чем жалобы на конкретные факты несправедливости в распределении благ. Она касается заново формирующегося социального контракта между гражданами и государством. Если вы забираете у нас мужчин, мы ожидаем, что в обмен на нашу лояльность вы позаботитесь об их безопасности и нашем благополучии — рассуждают многие наши собеседники.
Пожилая жительница Черемушкина Любовь Васильевна в целом искренне оправдывает «спецоперацию». В то же время она не считает ее народной, патриотической войной. В начале войны она регулярно жертвовала деньги для помощи армии и фронту, но спустя полтора года стала настаивать на том, что спонсировать боевые действия должно ведущее их государство. «Они же за Родину воюют, — возмущалась она в разговоре с нашей исследовательницей. — Почему я должна? У меня пенсия небольшая, а мне добавили электроэнергию. Вы тогда не добавляйте мне — я помогу солдату» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, август 2023-го).
Многие наши собеседники — это представители непривилегированных, экономически незащищенных групп. Часто это жители небольших бедных населенных пунктов. Общаясь с ними, мы периодически слышали социальную и классовую критику войны. Во время одной из посиделок в Черемушкине участники заговорили об Афганской войне и о том, была ли она нужна:
Витя, молодой мужчина из рабочего класса, вдруг стал возмущаться, говоря, что инвалиды Афганской войны ничего не получили от своего государства. «Так я и говорю, что толку от этого нет никакого. От любой войны нет толку! Люди потом побираться начинают, у них нет руки, нет ноги нахуй, — продолжил он. — Есть толк тем, кто сидит выше. Земли-хуемли, блядь, это всё бабосы! Война — это бабосы, отмывка денег, вот и всё!» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
Витя, в целом поддерживающий «спецоперацию», в то же время критикует ее, причем не только отдельные аспекты, но и войну как таковую: она плодит бедность и социальную незащищенность. Участники фокус-групп, проведенных осенью 2023 года совместно с «Хрониками» и ExtremScan, нередко говорили, что «спецоперация» усугубила разрыв между народом и властью.
За что воюем?
Классовая критика войны — это не просто морализаторство и болтовня. Иногда такая критика звучит остро и направлена против государства. Уже упоминавшийся Витя в том же разговоре возмущался — почему депутаты и генералы не отправляют своих сыновей на фронт?
«Много кто бы за Пригожина пошел бы, потому что российскую власть надо убирать. Всех этих депутатов-хуятов, они нахуй не нужны!» — подытожил он (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
Более того, критика войны ее не-противниками может ставить под вопрос цели и смысл «спецоперации». Власти так и не смогли объяснить эти цели — поэтому критические высказывания не-противников в адрес войны как таковой часто звучат вопросительно. «За что воюем?» — говорят они. Или: «Чего они хотят от этого всего?» Например, медсестра Жанна возмущалась во время посиделки в дружеской компании:
«Мы ни за что не воюем, блядь. Я не понимаю этого всего. За что должны наши дети, чьи-то сыновья, мужья, не знаю, проливать кровь? За что?» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023-го).
Некоторые наши собеседники не просто формулируют такие риторические вопросы, но и дают на них ответы: эта война нужна представителям власти и элит («они», «те, кто наверху», «власти предержащие»), которые делят земли, деньги и оружие, жертвуя жизнями простых россиян.
По словам Люды, «эти пидарасы землю делят, блядь! А наши пацаны просто гибнут за то, что они не могут поделить эту землю». А с точки зрения ее коллеги Марины, «это политическая война — политики между собой воюют, деньги отмывают, оружие, туда-сюда» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, август 2023-го).
Эта интерпретация важна прежде всего потому, что не была спущена сверху (напротив, фактически она разоблачает представление о войне как о защитной и благородной), но зародилась в повседневных разговорах рядовых россиян.
Это не мы!
Тем не менее критика войны и государства, даже острая, не превращает недовольных в противников войны.
Конкретные уточняющие вопросы способствовали усилению критики, но стоило кому-то задать вопрос вроде «А может, не стоило России начинать войну?», значительная часть не-противников реагировали на него эмоциональными восклицаниями в духе: «А мы и не начинали, это на нас напали» или «Стоило, ведь другого пути не было!» Подобные вопросы приводили к тому, что наши собеседники войну оправдывали.
Признаваясь, что он или она не понимают смысла и целей войны, в следующий момент наши собеседники могли говорить нечто прямо противоположное: смысл войны предельно конкретен, а все происходящее — неизбежность, имеющая множество предпосылок. Яркая иллюстрация — разговор нашей исследовательницы в Свердловской области с двумя священнослужителями, матушкой Верой и отцом Алексеем.
Они предположили, что если бы два братских народа заявили о своем нежелании воевать, то никакой войны бы не было. «Но ведь накануне войны в России было считаное количество людей, хотевших воевать, а война все равно началась», — возразила исследовательница. Отец и матушка неожиданно согласились. «Никто не хотел, никто не хотел», — произнесли они один за другим. «Но это не помешало начать войну», — довела свою мысль до конца исследовательница. И тут отец Алексей парировал: «Но мы же не начинали войну!» «И мы сейчас за мир», — добавила матушка. И отец Алексей завершил ее мысль: «Но надо понимать, что не может быть мира впереди победы. Мир может быть следствием победы» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
Именно упоминание факта нападения России на Украину часто заставляет наших собеседников оправдывать войну как оборонительную, а не агрессивную:
— А как вам кажется, если бы мы 24-го числа не ввели бы войска, то что было бы?
— Трудно сказать. Но, опять же, история — вот Рихард Зорге, знаете такого разведчика? Сколько он говорил, что собираются нападать? Не обращали внимания, пакт о ненападении был подписан. Дождались... Так может, наверное, все-таки лучше опережать?
— Не знаю, это сослагательное наклонение.
— Дело в том, что история, она всегда “если бы”, сослагательное наклонение. Тем более что сейчас Луганская и Донецкая республики в составе России, а дальше-то наши не двигаются, они обороняют это все (ж., 65 лет, пенсионерка, Черемушкин).
Набор аргументов в оправдание войны прежний: это защита жителей Донбасса от Украины или, чаще, Россию от угрозы НАТО. «За что мы воюем?» — спросила Тоня, ключевая собеседница нашей исследовательницы в Черемушкине, во время одной из посиделок, обращаясь к своим приятелям, Вите и Артему.
Витя, который возмущался тем, что политики и генералы не отправляют на войну своих детей, а потом и вовсе заявил, что «от войны нету толка», ответил немного агрессивно, как будто защищаясь: «Как это за че? Ну изначально же был разговор, что американцы должны были типа занять территории Украины, поставить там свои ракеты». Артем согласился, что «если Украина войдет в НАТО, то Америка может поставить ракеты ближе к Москве» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
Можно сказать, что оправдание войны и ее критика являются как бы двумя разными коммуникативными режимами, между которыми наши собеседники постоянно переключаются в ходе живого разговора.
Два режима
Понять логику такого, на первый взгляд парадоксального поведения не-противников войны невозможно, если подходить к анализу оправданий войны только с точки зрения их содержания. Аргументы не изменились и могут хаотично чередоваться в речи одного и того же человека. Подобная взаимозаменяемость аргументов намекает на то, что они используются произвольно и не являются элементами устоявшейся и отрефлексированной картины мира. Эта неотрефлексированность аргументов обнаруживает себя в том, что наши собеседники озвучивают их неуверенно или даже прямо указывают на то, что сомневаются в своих словах.
Продолжая разговор с Витей и Артемом, исследовательница решилась спровоцировать молодых людей, осторожно заявив, что Россия как будто бы приходит в Украину и наводит там свои порядки, то есть наша армия ведет себя «как бандюки». Она, правда, тут же оговорилась, что не хочет говорить ничего плохого про Россию, но просто пытается понять ситуацию. «Не, я понял, — примирительно ответил Артем. — Согласен. Для каждого из нас вообще очень много непонятного» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
Реальность войны для многих наших собеседников распадается на две части: непонятную геополитическую и более ясную, связанную с влиянием войны на повседневную жизнь, например в связи с мобилизацией, распадом семей, ранениями и смертями. «Ну, видишь, давно это типа как бы накапливалось, накапливалось. Но не суть... Самое обидное — остаются же дети без отцов, матери без сыновей, жены», — сетовал Артем. Более достоверное, причем критическое, знание о войне здесь противопоставляется менее достоверному («это типа как бы»), зато «политическому» аргументу о ее неизбежности.
Почему же люди, которые сомневаются в собственных аргументах или прямо утверждают, что не понимают целей и смысла войны, оправдывают ее, и часто весьма эмоционально? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отследить, как именно, а главное, для чего эти аргументы привлекаются людьми в живых неформальных разговорах. В какой момент заканчивается критика войны и начинается ее оправдание? Что провоцирует такое переключение с критики войны как деструктивной и бессмысленной на оправдание ее как имеющей смысл?
Режим самооправдания
Чтобы понять это, стоит еще раз присмотреться к критике войны ее не-противниками и сравнить ее с тем, как войну критикуют ее уверенные противники.
Антивоенная критика представляет войну с Украиной как преступную, где преступником является прежде всего политическое и военное руководство России, и, в некоторых версиях, российские солдаты. Аполитичные, в целом оправдывающие войну россияне принципиально не мыслят ее как преступление, где есть виновник и жертва. Для них война — это борьба равных политических акторов, которые «делят» земли, «отмывают» деньги, «производят» оружие. Если у этой войны и есть жертвы, то в глазах не-противников это, прежде всего, рядовые жители России, умирающие из-за амбиций властей. Проще говоря, критика противников войны направлена на отношения между государствами, а не-противников — на отношения между государством и обществом.
Соответственно, когда собеседники не-противников войны (например, наши исследовательницы) подчеркивают тот вред, который российское государство наносит своим гражданам, продолжая «спецоперацию» — не-противники подхватывают такую критику. Но когда их собеседники подчеркивают ответственность или тем более вину России перед Украиной, не-противники начинают оправдывать действия России.
Во время одной из неформальных посиделок ключевая помощница нашей исследовательницы, Тоня, заговорила об очередном мобилизованном, недавно вернувшемся в город в гробу. Она обвинила российское военное руководство в том, что те насильно отправляют на войну молодых людей вместо себя. Ее реплика спровоцировала пламенную речь Люды: «Детей воевать отправляют! За что?! Я эту политику вообще никак понять не могу — че они хотят от этого всего?!» Исследовательница сделала в ответ логически следующее, как ей казалось, из этой речи предложение: «Так может просто взять и вывести войска завтра же, закончить это?» Но Люда неожиданно стала агрессивно защищать действия России: «Вот эти вот США, они долбят мирных жителей! — кричала она. — Они просто убивают мирных жителей и валят все на Россию!» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, август 2023-го).
Можно предположить, что, не имея возможности противопоставить себя авторитарному государству, развязавшему войну, и не имея возможности воздействовать на него и остановить войну, наши собеседники принимают подобные обвинения на свой счет и поэтому переходят от критики к оправданию войны. Эта потребность в оправдании проистекает при этом не из приверженности политическим идеологиям, например националистическому представлению о непогрешимости России, а из общечеловеческой морали, осуждающей массовое насилие.
То, насколько важно многим не-противникам войны оправдаться, то есть очистить от вины свое собственное имя, демонстрирует диалог нашей исследовательницы с отцом Валентином.
Исследовательница поделилась с отцом своей мыслью, что человеческие смерти — это всегда трагедия, будь то смерти россиян или украинцев. Ей казалось, что священнослужитель должен как никто другой ценить важность человеческой жизни и принципа «не убий». «Вот смотрите, — говорила исследовательница, — живут люди в городе Харьков, допустим, и вдруг началась война, идут бои, гибнут люди». «Мы в этом не виноваты, — вдруг ответил отец Валентин, хотя исследовательница не ставила вопрос о вине и ответственности. — Виноваты те, кто развязал эту войну, это сделал дьявол». Исследовательница предприняла еще одну попытку: «Но там же гибнет много мирных жителей, детей и стариков, женщин, ни в чем не повинных». «Смотрите, мы в этом не виноваты, мы не убиваем мирных жителей» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
Отчасти похожий разговор состоялся у другой нашей исследовательницы, собиравшей данные в Краснодарском крае. Риелтор Елена, придя забирать ключи от съемной квартиры, где жила исследовательница, стала жаловаться на поведение своих родственников из Украины: они больше не хотят с ней общаться (а значит — обвиняют ее). «А я при чем? — возмущалась Елена. — Я что, хотела этой войны или я ее затеяла?» Слова нашей исследовательницы подогрели эмоции Елены — она стала защищать действия государства, утверждая, что украинцы уже давно «ненавидят русских» и «хотят перерезать русским горло».
Иными словами, оправдывая войну, многие ее не-противники на самом деле отчасти оправдывают Россию, нарушившую общепринятые нормы морали своим вторжением в Украину. При этом они оправдывают не политические цели «спецоперации», а самих себя.
Это про «нас»
Точно так же, как критика войны ее не-противниками не превращается в антивоенную политическую позицию, оправдания войны не превращаются в провоенную. Например, несмотря на обилие оправдательных аргументов и объяснений смысла военных действий, к которым отсылают наши собеседники, ни одно из них не соотносится со сколько-нибудь ясным образом победы. Высказывания не-противников войны о благоприятном для России исходе абстрактны и неопределенны. Например, наша исследовательница во время посиделки в Черемушкине спросила у Вити и Артема, когда, по их мнению, закончится война и чем она может закончиться.
Витя уверенно ответил: «Наша победа будет, вот и все». «А в чем наша победа?» — уточнила исследовательница и в ответ услышала: «Хуй его знает. Мы просто Украину займем и все» (обработка этнографического дневника, Черемушкин, сентябрь 2023-го).
И все же есть нечто, что придает их взглядам определенную целостность. Какими бы ни были оценки войны, рассуждая о ней, не-противники часто говорят не только о своих семьях, но и о России в целом. Критика войны часто акцентирована на конкретных пострадавших от нее людях и семьях, но некоторых это приводит к обобщению, что война (а значит, и развязавшее ее государство) вредит людям и стране: она разрушает семьи, приводит к смертям, заставляет государство увеличивать траты на оборону в ущерб социальной помощи и экономическому развитию страны. По наблюдениям нашей исследовательницы, Люда, во время «женской посиделки» кричавшая про США, убивающих мирных жителей и валящих всё на Россию, особенно акцентировала слово «Россия»: «Они говорят, что Россия виновата в этом, что Россия убивает мирных жителей. А при всем при этом это неправда, блядь!»
Защищая Россию, люди не опираются на возросшую социальную солидарность или новые горизонтальные связи, а защищают неопределенное «мы», существующее по умолчанию. Защищают потому, что над этим «мы» нависла угроза стигматизации из-за обвинений в военной агрессии.