8 марта 2020 года вошел в историю как открытый акт насилия над активистками Кыргызстана, выступающими за права женщин. В этот день, в самом начале мирного марша в центре Бишкека, на них напали неизвестные. Они крушили атрибутику фем-акции, нападали на девушек, кидали камни и яйца. В итоге милиция задержала около 70 человек — участниц и участников марша, а не тех, кто нападал. Спустя год мы собрали монологи пострадавших о том, как они пережили этот инцидент и выйдут ли они снова на мирный марш за права женщин.
Айзирек Иманалиева
участница марша
Это был мой первый марш на 8 марта. Я готовилась к нему, но митинг не успел даже начаться, как на нас напали нацпатриоты. Я была шокирована тем, какие они агрессивные. Все, над чем мы работали, они сломали. В это были вложены деньги и время, а они просто это сломали. Они могли просто на нас напасть, но они решили все сломать. Наступали на наши бафы с символикой феминизма…
Когда я увидела милиционеров, я побежала к ним, думала они нам помогут. Но они скрутили меня и повели в автобус, где уже были и другие женщины с марша. Они все кричали и у меня навернулись слезы.
На тот момент я чувствовала, что милиционеры нас предали, потому что это наше конституционное право по статье 34 — «Право на свободу мирных собраний».
Было обидно и грустно, на нас напали и нападавшие не понесли наказания. После этого случая я пришла на работу, две недели корчила из себя позитив, а потом сломалась. Мне стало страшно выходить на улицу, я боялась заходить в общественный транспорт, где были мужчины.
В целом у меня даже пропало уважение к калпаку, я начинаю бояться людей, которые носят калпак. Потому что все кыркчорошники [нацпаты] носят калпак и его дискредитируют. И уважение к милиционерам у меня однозначно пропало.
Савия Хасанова
участница марша
Я услышала крики, повернулась и увидела, что все крушат, увидела людей, убегающих в сторону, милиционеров и плачущих участниц. В полном шоке, я начала подбирать реквизит, который остался еще целым.
Я помню, что подобрала барабан. Я его обняла и подумала, что должна его сохранить. Стала оборачиваться и смотреть, что еще могу поднять. Вдруг подбежала какая-то новая группа людей, каких-то мужчин и каких-то женщин. Они стали вырывать у меня этот барабан. В какой-то момент я вижу, что ко мне подходит милиционер и берет меня под локоть, я ему говорю: «Спасите! Помогите, что происходит?» А он говорит: «Пройдемте со мной».
Сами милиционеры вырвали у меня барабан, довели до автобуса. Вот тогда я и поняла, что марш окончился, не успев начаться.
В самом автобусе девушки кричали и требовали отпустить нас. Я чувствовала, что было какое-то непонимание, почему задержали именно нас?
А уже когда нас привезли в РОВД и мы стояли во дворе, пришло понимание, что они задержали тех, кого они планировали задержать. Это была спланированная провокация и спланированное задержание.
Я чувствовала себя преданной, было такое жгучее чувство несправедливости. У меня было такое ощущение, что кто-то пришел в мой дом, ограбил его, разрушил его, я обратилась за помощью, а вместо того, чтобы помочь — меня сделали соучастницей этого преступления. Еще было такое вопиющее чувство беспомощности и обиды. Мало того, что нам не дали реализовать наше конституционное право на этот мирный марш, так нас еще и наказали за то, что мы имеем право делать.
Но потом, пришло чувство того, что правда за нами, и оно победило вот это чувство беспомощности. Я поняла, если они так поступают с нами, то это должно нам дать еще больше сил, чтобы бороться. И по факту, мы сейчас уже боремся не только с гендерной дискриминацией, но мы еще и боремся с нашими силовиками, которые поступают как типичные домашние насильники, унижающие и избивающие своих партнерок или жен.
Мы наоборот воспряли духом. Лично я делаю все больше проектов, которые посвящены теме гендерного равенства, теме фемицида, теме домашнего насилия. Я чувствую определенную силу в этом отношении. На следующий марш я выйду с посылом, что нужно об этом постоянно говорить.
Татьяна Зеленская
участница марша
Я посещаю все марши 8 марта. В тот раз мы с сестрой договорились пойти на марш. Мы пришли за 10 минут до начала, подходя, увидели, что летят камни. Это было как-то странно. Я вижу флаги, там много фиолетового цвета, иду туда и вижу как на нас летят камни и бегут эти парни в калпаках.
Это был самый страшный момент, потому что мы просто растерялись. В меня не попал ни один камень, меня не ударил ни один парень, потому что мы до этого не дошли. Но мы шли туда и я видела как бьют участников. Это сильно возмутило, кто-то бросил фиолетовый транспарант и мне сестра говорит: «Давай его поднимем, ну чтобы как-то ответить им». Я стала поднимать этот транспарант и тут же меня хватают милиционеры.
Я еще тогда думала, ну где же, где милиционеры, где они? На нас напали бандиты. Когда увидела, что они бегут, подумала: «Ура, бегут милиционеры». Но они схватили меня…
Но марш продолжился в здании РОВД. Они, наверное, ожидали, что мы будем все очень испуганными, потому что когда ты попадаешь в милицию, то ты находишься на территории, где царят их правила. А тут приехало слишком много феминисток и они там устроили свои правила. Мы продолжали кричать кричалки и в этом я увидела акт искусства.
Я очень не хочу обесценивать чувства других девушек, я видела как многим из них было очень плохо, у одной девушки была паническая атака, кого-то действительно очень грубо задержали, были видны следы побоев. Я сама очень переживала, о том, чтобы моя мама не узнала, потому что она будет сильно переживать.
Утром на следующий день у меня внутри все бушевало. А так как для меня главным инструментом общения являются рисунки, я понимала, что мне нужно нарисовать, каким-то образом как бы рассказать о том, что произошло. Я нарисовала автопортрет, старалась передать свое ощущение. Большая площадь, много воздуха, тебя ведут, а ты задыхаешься, потому что это так нечестно.
В этом году, несмотря на то, что мои родственники будут сильно против, я тем более пойду на этот марш. Я думаю, для многих девушек это будет лишь причиной пойти на этот марш.
Адилет Иманалиев
участник марша
Помню, я стою и наблюдаю за тем, что происходит. Я был в шоке, потому что не ожидал такого. Когда задерживали знакомую активистку, я начал идти за ней и за милицией, спрашивать, мол, что они делают, причину задержания. Пытался их остановить. Но в итоге меня тоже схватили и повели дальше в автозак вместе с ней. В процессе того как мы шли, я спрашивал, на каком основании меня задерживают. А сотрудник милиции начал бить меня по спине, чтобы я заткнулся, угомонился.
Я стал еще больше кричать про то, что происходят незаконные вещи, подошли СМИ и он успокоился. Но нас потом еще долго держали в РОВД, а когда отпустили, я поразился тому, что так много людей нас ждало снаружи. Знакомые отвезли меня в безопасное место, на тот момент я чувствовал себя не в безопасности, особенно рядом с милицией.
Позже снял побои и написал заявление, но только спустя восемь месяцев меня признали пострадавшим, хотя можно это было сделать в течение двух-трех недель. Но силовики растянули это восемь-девять месяцев.
Мне кажется, это яркий показатель того, что они не хотели расследовать это. И конечно, никого не наказали.
Милиционеры, которые меня задержали, продолжают «защищать» права людей. Кроме меня, еще одну активистку признали пострадавшей, но как и в моей истории, никто не понес ответственности.
Отходить было сложно, ведь вскоре начался локдаун из-за COVID-19 и все мы сидели в изоляции. Именно тогда я начал понимать, какую психологическую травму оказало это все. Я живу один, когда я сидел дома и условно слышал какой-нибудь шорох, я представлял, как домой зайдут кыркчорошники или менты, и начнут бить. Хотя казалось бы, милиционеры бьют — это что-то новое, непозволительное. Но в Кыргызстане, как оказалось, обычное дело.
Если я себе не помогу, мне никто не поможет — это лозунг, с которым я живу. Да, конечно, бить будут, я к этому готов, местами конечно страшно, но останавливаться я не буду.
Алина Анисимова
участница марша
Я почувствовала, как в меня прилетело что-то, а что именно, я не знаю. Потом, через какое-то время выяснилось, что там кидали яйца, но это было явно не яйцо. Я схватила свою подругу за руку и мы побежали, мы не знали от чего бежим, было страшно. Моя подруга отстала от меня, а потом я увидела, что ее уводят. Была суматоха, и я решила спросить у милиционера, какого черта вообще происходит?
Вместо ответа трое мужиков начали тащить меня в автобус. От всей этой неожиданности уже в автобусе я заплакала. У меня была сломана ключица и из-за грубого отношения милиционеров рука сильно болела. Но вместе с девочками мы стали кричать лозунги и когда приехали [в РОВД], там во дворе тоже кричали. Ну, а что нам было делать? Там вообще непонятно, куда нас везут, что от нас хотят? Нам ничего не объясняют.
Когда нас повели в здание РОВД, меня схватили за руки, а я стала кричать: «Какого черта, отпустите меня, вы скажите мне, куда идти, я пойду. Мне уже деваться некуда, зачем вы меня хватаете? Для того чтобы показать свою силу? Я не понимаю…»
Скорее всего, это было осознанно, они делали нам больно, но это типа мы себя так ведем. Это не было избиением, но это было жестко. Специально.
Я раньше понимала, какая у нас ситуация в стране, как у нас относятся к женщинам и их правам. Но все равно была какая-то надежда в глубине души на то, что наши правоохранительные органы будут нас хоть как-то защищать. Но после этого случая, я разочаровалась совсем.
Я не хочу никому верить, наше государство первое в списке, кому я не верю.
После марша я еще пару дней ходила подавленная. Не стала писать заявление, хоть и ездила в травматологию и у меня была справка, что у меня был ушибы. Это сложно, это очень трудоемкий процесс. Суд — это всегда трудоемкий процесс, тем более, когда дело касается марша. Не то, чтобы струсила. Просто сам факт того, что милиционеры нас забрали уже говорил мне о том, что государство нас не выслушает, ему будет все равно. В итоге, наших активисток оштрафовали.
Но я убедилась, в том, что необходимо ходить на такие марши. И я убедилась в том, что сила именно в нашей сплоченности, потому что чем нас больше, тем мы сильнее.
Я обязательно пойду, я уже 4 год хожу на марш, ни один не хочу пропускать.
Анна Капушенко
участница марша
Я знала, что если я буду сопротивляться, все чего я добьюсь — это то, что у меня будут какие-то увечья. Возможно, еще какая-то мощная психологическая травма, потому что, в целом, если правоохранителям дали приказ задерживать, то они будут задерживать и никакие мольбы и просьбы никак на это не повлияют.
Я была одной из первых, кто оказался в автобусе. А уже потом туда завели других девчонок и правозащитниц.
Когда нас привезли в Свердловский РОВД и оставили во дворе, девчонки начали скандировать. У меня уже в этот момент отключился активизм. Я начала просто освещать происходящее. Снимать видео, записывать голосовые и отправлять это в редакцию.
Но меня до сих пор злит, как милиционер сломал мои плакаты.
Мы с коллегой Савией пришли на марш с портретами женщин, которых убили их партнеры. С начала года было уже шесть таких прецедентов — эти женщины погибли в следствии семейного насилия. Я как раз к тому времени уже написала статью про домашнее насилие и она очень на меня повлияла. А так как убийства происходили на бытовой почве, я прикрепила два портрета на совок и веник, ведь именно на женщин накладывают домашние обязанности. И именно в РОВД один из милиционеров жестко порвал мой плакат, совок и веник, что было дико. Ведь уже никому дела не было до этих плакатов.
Было не понятно, что они собираются делать. Приходили начальники и пытались шантажировать нас. Они говорили нам: «Если вы не успокоитесь то, мы с вами разговаривать не будем». Нас это еще больше злило, потому что, мало того, что нас задержали и не объясняют, что происходит, они еще пытаются нас шантажировать. А потом поздравлять с 8 марта, что выглядело как форменное издевательство. Это все продолжалось три часа и потом мы благополучно вышли.
Но после марша было самое страшное, потому что, когда ты находишься в такой стрессовой ситуации, ты не чувствуешь страх. Тем более, я начала освещать все это. У меня какой-то блок встал и я не воспринимала происходящее, как что-то страшное. Но когда мы вышли, меня потрясывало. Я видела насилие, которое происходило там, и это оставило неприятный осадок.
Потом несколько дней мне снились тревожные сны. Один сон я запомнила на всю жизнь, он был такой: я как будто бы в школе, и там очень много девочек, мы ходим по коридорам, свет приглушенный, темный. Нас выстраивают в шеренгу, мы все стоим голые и нас заставляют что-то делать, отжиматься. Я понимаю, что этот сон напрямую связан с этой ситуацией страха, подчинения. И вот это ощущение, что мы были как будто обнаженные, наше человеческое достоинство было униженно. Вот эта ситуация очень сильно была прочувствована мною именно во сне.
Меня также ранило, что многие люди пытались как-то переиначить события этого марша и говорить, что девушки всех там спровоцировали. Пытались информационную кампанию повернуть в другую сторону, что якобы милиция была права, когда их задерживала. Все аргументы, которые были в социальных сетях, которые везде тиражировали, они очень сильно болью отзывались, потому, что мы ничего не сделали, чтобы нас задерживать, и чтобы потом нас смешивать с грязью.
Есть люди, которые убивают других людей. Есть люди, которые воруют миллионы долларов. Есть люди, которые совершают другие преступления, но их никто вот так публично не задерживает. Нас задержали и выставили пугалами, будто мы делаем что-то страшное. Хотя мы просто говорим простые вещи, что у женщин в Кыргызстане недостаточно прав, что за эти права нужно бороться. И это как раз такой пример, когда нам говорят у вас дофига прав, но видите, у нас даже нет права нормально выйти на митинг. До сих пор непонятна эта ситуация, чем оперативники руководствовались, когда задерживали не провокаторов, а нас?
Верховный суд, который вынес решение, тоже очень хитро сделал. Суд не сказал, что оперативники были не правы, но и при этом он не сказал, что их действия были законны. Очень хитро вынесено решение и мы до сих пор не можем добиться справедливости.
Я надеюсь, что в этом году так не будет. Я надеюсь, что силовики не пойдут на такой разгон, и мы обратно станем той прекрасной страной, в которой всегда был мирный марш за права женщин 8 марта.
Майя Абдылдаева
одна из активисток, которых оштрафовали на 3 000 сомов за «неповиновение» сотрудникам милиции.
После того, как это все произошло с нами, этот марш 2020 года будто открыли все мои триггеры и они открываются до сих пор. Я боялись и до сих пор боюсь. Если раньше я боялась милиционеров, то теперь я боюсь всех мужчин и это открыло мои травмы.
Все, что моя память отметала, все хлынуло наружу — пережитые мною насилие и домогательства. И марш … это задержание стало каким-то катализатором. У меня началась депрессия, от которой я сейчас лечусь.
И это привело меня, как активистку, к очень сильному выгоранию. Это еще очень сильно разочаровало, просто в какой-то момент теряешь веру и надежду, а это то, на чем держится вся идея.
Эти постоянные разговоры, постоянное противостояние с государством, с властными органами, с людьми власть имущими и ты просто веришь и надеешься, что достучишься. А тут ты видишь, что нет. И самое страшное, что увидели в этой системе — вроде видишь людей, а в глазах и лице такая бесчеловечность и такое безразличие…
Эти люди правда верят, что они правы, и этот страх какой-то, это конечно, интересное ощущение.
Когда мы ходили снимали побои, на нас были синяки. Я знаю, что у одной из участниц было растяжение руки. Нас просто поставили у стенки, посмотрели издалека, линейкой померили и все. Не был составлен Стамбульский протокол, который должен составляться по [нормам], их этому учили. Мне просто написали бумажку и не было никакой фотографии, специально заверенной.
Вообще система не очень-то и работает с этой судебно-медицинской экспертизой. Суд ее не будет принимать к рассмотрению, потому что для суда это не является веским основанием. Это какой абсурд просто, когда в судебный орган ты предоставляешь документы, который доказывает, что синяк от милиционера — это насилие. Все это насилие. Но суд… им нет разницы.
Но я выйду на марш — это 100 процентов. Буду участвовать на марше 8 марта. Наверное, из-за предыдущего прецедента у меня пропал страх быть задержанными. Как бы первый раз всегда страшно, а потом нормально. Не страшно, но не хочется, чтобы такое повторялось. Но я осознанно не участвую в организации марша, не иду даже волонтерить и как-то быть причастными, потому что я просто не в силах…
Гуляим Айылчы
одна из активисток, которых оштрафовали на 3 000 сомов за «неповиновение» сотрудникам милиции.
Милиция знала, что мы выйдем на марш. В телефонном разговоре они пообещали «обеспечить безопасность. Поэтому, когда я увидела милиционеров, я подумала: «А, ну здорово, пришли милиционеры, как и договаривались». Но тут же было видно, что кучкуются неизвестные люди, довольно агрессивно настроенные. Я начала спрашивать милиционеров, почему они не подходят не спрашивают о цели их пребывания на этом месте. Но они стали отворачиваться. Тогда я поняла, что вряд ли они будут нас спасать.
20 человек работали над этим в течение двух месяцев, а тут в течение 5 минут это все просто ломается, разбрасывается, втаптывается. Я просто стояла, смотрела на это все, несколько секунд было просто оцепенение. Думаешь: «Как так? Как вы можете просто приходить, все разбрасывать, чужой труд растаптывать? А милиционеры, посторонние люди ничего с эти не делают. Все просто стоят и наблюдают». Меня задержали, когда я пыталась защитить нашу волонтерку.
Потом внутри РОВД мы провели флэшмоб El violador eres tú, в переводе «Насильник — это ты», который планировался после марша. Его все проводят в центре города, на площадях по всему миру. Мы же провели его внутри РОВД. И это было довольно символично, потому что в словах этого флэшмоба говорится, что правоохранительные органы, суды нас не защищают, они тоже насильники, как и те, кто насилие производят. Мы были вынуждены это сказать. Этот флэшмоб потом отметили на мировой карте, как первый флешмоб, проведенный в здании РОВД.
Самое ужасное, что прошел почти год и никто до сих пор не понес наказание. Они говорят, что пятерых человек задержали, каких-то эфемерных, которых я не видела, не слышала их имен.
Мы не видели этих людей, там было не пять человек, там их было намного больше. И вы можете их найти, нет такого, что люди прибежали, убежали и испарились.
Мы ожидали, что может быть будут какие-то провокации, мы предприняли какие-то меры. Но чтобы напасть физически, чтобы бить палками, чтобы ломать, крушить и все разбрасывать… Это было просто неожиданно. Когда ты видишь много людей спортивного телосложения в том месте, где находятся много женщин, детей маленьких, я сама привела своего ребенка в тот день… Становится страшно, ты начинаешь бороться за жизнь, ты начинаешь отбиваться, бороться.
А потом кадры, где мы защищались, нам же предъявили, якобы, что это мы напали и вели себя агрессивно. Суды у нас были закрытыми, нам говорили, что это для безопасности в связи с тем, что карантин. Хотя в то же время, в те же дни проходили другие судебные разбирательства и там было много людей.
Там были такие смешные ситуации, меня обвиняли в том, что я на площади вела себя агрессивно и меня поэтому задержали. Потом через две минуты говорят, что я в РОВД нецензурно выражалась поэтому мне выписали штраф.
Они сами не могли определиться, и так не доказали, на каком основании меня задержали.
Но я не считаю марш сорванным, мы провели его, правда не так как планировали. Потому что мы озвучили свою повестку, повестка марша была о насилии в отношении женщин. И сам марш показал, что насилие на самом деле есть, а правоохранительные органы, государство, мало того что не пресекают это, не приходят на помощь, так еще и помогают этому насилию происходить.
Мы все это увидели на практике. Мы показали всей стране, может быть всему миру, что это есть и это происходит. Много кто это услышал и узнал. У кого-то, может быть, открылись глаза, кто-то, может быть, не хотел идти в феминизм, кто-то не хотел об этом думать, кто-то не знал. Но они все осознали это, сейчас появляются новые феминистки, в регионах появляются молодые девушки, женщины, которые стали об этом говорить, задумываться.
Это конечно было шоком. После него некоторое время не можешь отойти. Но потом привыкаешь, понимаешь, что многие живут в этом каждый день и что мы не зря это делаем, показываем, что нужно продолжать дальше жить, нужно продолжать бороться. Если мы просто скажем: «Нас в прошлом году припугнули, мы не пойдем на марш», то многим женщинам, девочкам, молодым девушкам просто не на что уже будет надеяться. Так они видят, что борьба продолжается, что есть шанс, что-то изменить.
Надира Масюмова
одна из организаторок марша
Мы пришли, разложили все свои плакаты, рупоры и тогда было уже видно, что собирались какие-то странные мужчины в масках. Были и милиционеры.
Когда начали собираться все больше людей, полетели яйца, а со стороны памятника Вечному огню вышла толпа мужчин в калпаках. Они начали раскидывать все плакаты, все вещи, сталкивать людей. Нашу подругу столкнули. Они начали все отбирать, началась какая-то суматоха.
Я еще помню, что там были две несовершеннолетние девочки, дочки активисток. Они держали в руках плакаты и фиолетовый феминистский флаг. Я сразу поняла, что у нападавших была основная цель — отобрать всю символику, все плакаты. Там был один мужчина, который начал бежать за этими девочками. Я тоже пошла за ним, говорю девочкам: «Бросьте плакаты», а они такие: «Нет, мы не бросим». Я понимала, может они их сами рисовали, готовили. Я упросила их бросить эти плакаты и он от них отстал.
Я помню был свисток и эти мужчины начали рассасываться, потом уже прибежали милиционеры. Я помню, когда я увидела милиционеров, я почувствовала радость.
Я предположила, что эти люди связаны с милицией, но я думала, что эти люди должны были нас демонстративно побить, а милиционеры должны были нас защитить. Вот красивая такая история про то, что феминисток не любит народ, а милиция нас защищает, несмотря ни на что. А они вообще решили по другому сценарию пойти, я не думала, что они начнут задерживать активисток, но потом они начали задерживать.
Меня не задержали, но меня возмущало, что милиционеры целенаправленно задерживали активисток, они не обращали внимания на тех мужчин. И все наши вещи были украдены, до сих пор рупоры, которые тоже стоили денег, на которые люди скидывались, их нет. Никто нам ничего не возвращал.
Мне было очень страшно, когда это все происходило, но я чувствовала, что есть рядом эти замечательные женщины, которые тоже проходят через это и мы можем поддерживать друг друга. Я думаю, многие люди находили своих соратниц и они знали, что могут проходить через все это. Мы не остались одни в этой ситуации.
После марша мы собрались и попытались подумать, что мы можем сделать. В том числе мы публиковали, что предоставляем психологическую поддержку и юридическую помощь.
Прошел год, мы снова собрались и начали обсуждать все плюсы и минусы и в итоге решили проводить марш. Мы решили, что в целом марш, его изначальное значение — это когда женщины выходили и боролись за свои права, в том числе трудовые и социальные. 8 марта — это день марша, это не день семейной идиллии. Выходя на марш мы продолжаем эту традицию. Поэтому решили выйти.
Мне кажется, сейчас в целом очень большое гонение происходит на право мирных собраний. В том числе и через Конституцию, когда убирают часть нормы о том, что нельзя запрещать марши, если не подано уведомление. Я думаю, сужается гражданское пространство и нам всегда нужно свои границы защищать, иногда даже через борьбу и какие-то риски, через страх, что это будет небезопасно. Это важно продолжать.
Люди часто спрашивают о маршах, как вообще это кому-то помогает? Но цель марша — это показать как много людей, которые думают и считают, что женщина тоже человек. Все, кто так считает, должны выйти на марш, присоединиться и поддержать повестку.
Мохира Суяркулова
Одна из активисток, которых оштрафовали на 3 000 сомов за «неповиновение» сотрудникам милиции.
В 2019 году марш получил большое внимание со стороны общества и прессы. Почему-то так произошло, что достаточно много людей вышли на этот марш. Но внимание оппонентов было заострено не столько на лозунгах и той повестке, которую мы хотели озвучить на этом мирном марше, сколько на том, что присутствовала ЛГБТ символика.
Мы, конечно, никоим образом от этого не открещиваемся. То есть ЛГБТ повестка — это часть феминистской повестки. Слов из песни не выкинешь. Когда мы говорим о гендере, когда мы говорим о свободе, все это присутствует.
Но это, естественно, используется для того, чтобы как-будто бы дискредитировать нас. Хотя мы так не считаем. Мы не считаем себя дискредитированными, мы полностью солидарны. Это не является для нас клеветой, поклепом.
Да, среди женщин есть не гетеросексуальные и не цисгендерные женщины. Их повестка тоже часть общей феминистской повестки.
Но у нашего государства сложилась такая традиция в последние несколько лет, когда консервативные силы, в том числе те, которые представляют государственные структуры, парламент, парламентские партии, отдельные политики всячески педалируют эту тему, используют тему ЛГБТ-людей и их прав для того, чтобы дискредитировать своих оппонентов, для того, чтобы нарисовать образ «загнивающего Запада», который пытается как-то влиять на нашу политику.
То, что произошло в прошлом году — это просто результат многолетних поползновений и нападок со стороны государства и правоохранительных органов на гражданский активизм. Вообще на все, не только на какие-то определенные группы, а вообще на всех гражданских активистов.
То, что произошло в прошлом году, мы считаем, не действия каких-то там маргинальных, радикальных групп — это выражение политики государства. Мы уверены, что эти неизвестные лица в масках, которые напали, которые до сих пор, кстати, не привлечены к ответственности, действовали согласованно с милицией.
В предыдущие годы власти пытались через суд запретить какие-то собрания в определенных районах города, потому что знали, что мы готовим марш. Там все время придумывали разные причины, «чтобы мы не мешали людям праздновать 8 марта» — была обычная причина.
Активисткам звонили перед предыдущими маршами, оказывали давление и даже угрожали. Это было обычным делом.
Но то, что произошло в 2020 году для нас, как для движения, это был травматичный момент. Но это был и момент роста. Благодаря ему выявились какие-то внутренние противоречия и появилась большая политическая осознанность.
Все, кто оказался в этой ситуации, пережили большую активистскую травму. В том смысле, что, конечно, активисты готовы чем-то рисковать, они готовы выходить даже когда им угрожают. Но когда с этим сталкиваешься, у тебя появляется такой страх, неуверенность.
Вообще, у нас в обществе принято обвинять жертв в том насилии, которое над ними совершается. Собственно, это до сих пор происходит. Нам говорят: «А зачем вы выходите? Вот, не надо было. Вот, вас же предупреждали, а вы вышли».
С этим же сталкивается женщина, которая подвергается насилию: «Надо было тихо-молча терпеть» или «А зачем ты вышла на улицу после какого-то времени?» или «Зачем ты такое платье надела?» Всегда есть какие-то оправдания. Почему-то людей возмущает не насильник, который совершает насилие и его действия, а именно появляется сразу такой импульс обвинить жертву.
Меня как организаторку оштрафовали за неповиновение законным требованиям милиции. Мы оспаривали эти штрафы. Только недавно по одному из дел было отменено решение нижестоящего суда. По нашим делам аналогично должны пройти заседания, просто еще не назначены даты.
Мы надеемся, что хотя бы на таком маленьком уровне будет признано, что нас незаконно оштрафовали, кроме того, что нас незаконно задержали при осуществлении нашего конституционного права на мирное собрание.
В моем случае, я приехала на площадь, подошла к своей подруге, которая плачет, и меня задержали. Мне не представился сотрудник милиции, ничего не сказал, не сказал: «Вы задерживаетесь потому, потому-то, покажите ваши документы».
Ничего не было, просто нас схватили и запихали в автобус, который был битком набит. Это был уже последний автобус, там были уже сами сотрудники милиции. Как сельдь в бочке мы ехали в отделение.
В РОВД нас пригласили поговорить с сотрудниками, со следователями на первом этаже. Всех остальных держали в актовом зале на втором этаже. Сказали: «А кто организаторы?» Мы спустились вниз и нас очень долго держали в очень холодном коридоре, мы стояли. Только под конец нас стали приглашать по одной в отдельные кабинеты, где составляли протоколы.
Мне был испорчен паспорт сотрудником милиции. При копировании сотрудник милиции его порвал. Также он с нарушениями правил отказался мне выдать копию протокола. Я сказала, что я не буду подписывать протокол, он сказал: «Тогда я вам не дам копию». А потом были суды…
Но марш не был незаконным, карантина тогда не было. На тот момент в Кыргызстане даже не было зарегистрировано ни одного случая заражения коронавирусом.
Когда мы выходим на мирные собрания в Кыргызстане — мы реализуем наше право. Мы ни у кого не должны спрашивать разрешения, чтобы осуществлять наше право. Это выходной день, официальный праздник в нашей стране. Любая женщина имеет право, выйти и погулять в конце концов. Мы надеемся, что все пройдет безопасно. Празднично.
Наша повестка в этом году, если вы читали наше обращение — это женское счастье. 8 марта превратили в такой день принудительного женского счастья, в таком залоге, который нам диктует патриархат. Мы хотим переосмыслить это понятие «женского счастья». Мы будем говорить о том, что женское счастье — это свобода мирных собраний, это бесплатное здравоохранение, образование, это отсутствие дискриминации по какому-либо поводу, это свобода самовыражения.
Контекст:
8 марта 2020 года на активисток, вышедших на мирный марш, напали неизвестные в масках, некоторые были в национальных кыргызских головных уборах — калпаках. Милиция не предотвратила нападение, но задержала около 70 участниц и участников марша.
Сразу после задержания прошел суд, по которому организаторок марша — 7 человек — оштрафовали на 3 тысячи сомов каждую за «неповиновение» сотрудникам милиции. Позже по одному из дел, суд отменил решение.
Из десяти человек, обратившихся в ГКНБ, признали пострадавшими от действий милиции только двух. За нападение и задержание пострадавших никого не наказали.
В ноябре 2020 года Верховный суд отменил акты Бишкекского городского и Свердловского районного судов по делу о задержании участниц марша и прекратил дело. Городской и районный суды приняли решения, что действия сотрудников милиции были законными и они действовали в целях обеспечения безопасности населения. При этом, Верховный суд, отменив предыдущие решения, не признал действия милиционеров законными или незаконными.
