Екатерина Чупова: «Я бы не пустила сыновей на войну»

«Чего вы ждете? Вы столько лет мирились с таким количеством плевков в вашу сторону, когда ваши права попирались в большом и малом! Что вы сейчас хотите? Да, вы пушечное мясо». Екатерина Чупова – преподаватель иностранных языков и мама четверых детей. Ее семья пережила бегство из России в Болгарию из-за политических преследований мужа. О влиянии воспитания на способность сопротивляться злу – в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля».

Расскажите о себе.

Я в первую очередь мама четверых детей. Это доминанта в моей жизни. Всё, что происходит, всё связано с ними. Старшая дочь, её зовут Алиса, ей 17 лет и, собственно, это был проводник в мир детей, который показал, что дети это прекрасно. Сыновей зовут: Константин — ему 15, Алексею девять, и Федору исполнилось семь. Я преподаватель английского и немецкого языков. Мне очень нравится работать с детьми, с людьми. Я не могу сказать, что я работаю. Как говорят, найди себе дело по душе — и ты не будешь работать ни дня. Ну вот, собственно, то, что со мной произошло.

Как оказались в Болгарии?

В Болгарии мы уже живем три года, у нас статус беженцев. Нам пришлось уехать из Москвы из-за того, что мой муж очень политически активный человек. Когда мы улетали, мы не осознавали, что мы не возвращаемся. То есть у нас было три чемодана летних вещей, четверо детей, мы и какой-то минимум документов, которые люди берут с собой в путешествие. Приехав в Болгарию, в свою обычную традиционную поездку в отпуск, на лето, мы поняли, что возвращаться мы не можем. В какой-то момент нам пришло письмо из Москвы, на электронную почту, что в квартире санкционирован обыск. Мы можем вернуться, и муж попадет в тюрьму, папа моих детей будет в тюрьме, и поэтому я понимала, что ближайшие десятилетия мы точно не там.

Что было самым сложным в эмиграции?

Надвигался учебный год, у нас нет ни рюкзаков, ни тетрадок, ни носков, ни трусов, ничего. Я поэтому очень хорошо понимаю украинских беженцев, которые просто, спасая себя, с паспортом в руке, с чемоданом или с рюкзаком, маленьким набором вещей, которые ты имеешь просто на первые дни жизни. В каком состоянии они, когда у них ничегошеньки нету вот этого материального, за что ты можешь подержаться, то, что, в принципе, составляет какую-то важную часть твоей жизни. Моя самая большая такая потеря, я считаю, связанная с переездом — это моя библиотека. Потому что это копилось, собиралось годами.

И я понимала, что я никогда это не перевезу, никогда я больше это не увижу. И все, что связано, опять же, с детством моих детей. Все эти маленькие поделочки, картинки, какие-то, я не знаю, засушенные цветочки, бирочки из роддома, носочки, все что хранит память семьи. Окей, мы два взрослых человека. У нас есть руки, ноги, голова, у нас есть дети, ради которых мы должны выстроить нормальную жизнь заново, и я просто не позволяла себе вообще впадать в какой-то даже намек на уныние. И потом уже, через время, пришло какое-то состояние, похожее на депрессию, на такую глубокую рефлексию. Но в моменте, во-первых, этот шквал задач которые надо было решить, чтобы заново выстроить просто нормальную жизнь.

Ваши первые мысли и чувства 24 февраля?

Какое-то жуткое отчаяние, просто какое-то невозможное отчаяние. Никогда в жизни такого не испытывала. Это не стыд. Это ужасная боль. Я никогда не могла это принять. Я не могла принять это как возможность решения конфликтов между людьми в большом смысле слова, между народами, между странами. С моей точки зрения, в современном мире все вопросы должны решаться за столом переговоров. Никаких человеческих жертв не должно быть. Не должны отцы уходить на войну и не возвращаться. Не должны мамы хватать своих младенцев и ехать в другую страну, в неустроенность, чтобы спасти их жизнь. Не должны бабушки хоронить своих внуков оттого, что кто-то разорвался на снаряде, в городе. В современном мире такого быть просто не должно. Опять же, болевой порог какой-то перейдён и мне настолько больно, что я уже даже это не чувствую. Не то что я не страдаю, я продолжаю страдать, но оно фоном идет…

Почему многие русские поддерживают войну?

Ну, если честно, то патриотический мотив мне непонятен вообще. Он… Я его никак… Я даже для себя его не могу объяснить. То есть что мы боремся за родину? Ну, ребята, наша страна пришла в другое государство. На вас никто не нападал. Жизнь в регионах крайне тяжелая, и люди видят насилие в своих семьях, люди видят насилие в своих старших семьях… Взаимоотношения между старшими поколениями, младшими поколениями… Они не выстраиваются на взаимоуважении и на, опять же, диалоге, на поиске общего языка. Иллюзорные имперские амбиции, что Россия это самая большая страна на карте мира и, что якобы у России есть какие-то права на какие-то другие территории. Отчасти с Крымом произошло ровно то же самое. Я никак не могла понять этой радости. То есть у меня опять же была принципиальная позиция. Я понимала, что я в Крым не поеду с момента, когда Крым стал «российский», потому что это территория другого государства, и вопреки всем возможным нормам международного права, большая страна решила, что ей можно взять себе кусочек территории, потому что она так считает. Это привычка подчиняться. Это опять-таки привычка не рефлексировать… Там прямая доставка мысли в мозг. Как её пропаганда родила, как её Сурков с Володиным и Кириенко обсудили, что вот такой надо посыл в голову закладывать, Эрнст это все благополучно в оболочку завернул какую-то, и Соловьев, Симоньян это дальше начали разносить. Люди не готовы мыслить, какие-то причинно-следственные связи в голове простраивать.

В пассивности россиян обвиняют книги Достоевского и Толстого. Согласны?

Во мне не отзывается обвинение в том, что книги сделали людей не могущими сопротивляться злу. Вот мне кажется, как раз отсутствие этих книг в должном объеме это отчасти и сделало. Потому что это была моя первая мысль, когда началась война, и какие-то мои друзья, знакомые, говорили о том, что испытывают сожаление по отношению к тем ребятам, которых отправили с российской стороны в Украину. Они плохо учились. Вот ребята которые согласились туда пойти, их выбор — взять автоматы, кого-то застрелить или нажать на кнопку на этом оружии, или же что-то сделать с собой, не фатальноея не знаю… Но опять же, выстрелить себе в ногу, отрезать себе палец, лишить себя физически возможности принимать в этом участие. Вот как раз книги для меня были тем материалом, которые я пропуская через себя делала какие-то выводы. То есть в каких-то ситуациях я не была. И мне не надо было в них быть, чтобы понимать, какой выбор в этой ситуации сделала бы я.

Испытываете ли чувство вины?

Если честно, то нет, не испытываю, нет. Потому что, живя в России долгие годы до отъезда, мы просто разговаривали, глядя в глаза, лично, не абстрактно, не в соцсетях, а вот с живыми людьми. И вот у меня в какой-то момент сложилось ощущение, что у них эта часть восприятия просто отрублена. Вот это ощущение «моя хата с краю», и меня пока это не коснулось, я даже думать об этом не буду — это очень распространенное ощущение. Оно таким тонким слоем размазано. И когда ты уже буквально вот так говоришь: «Ребята, у вас отнимают парк. У вас в парке строят стадион. Нам надо что-то сделать. Мы все организуем, вам единственное, что надо сделать это просто прийти в выходной день, в хорошую погоду, на 30 минут, просто побудьте там». Это очень маленькое действие, оно никаких не требует затрат, ни душевных, ни особо физических… Это просто надо взять, прийти и побыть. Плюс одна человеко-единица на протесте. Выразить свое несогласие. Но этого не происходило.

Что не так с Россией?

Проблемы воспитания, мне кажется. Нет этого в крови, вот этого ощущения того, что от тебя вообще что-то зависит. И нету гражданского общества выстроенного правильно. Оно просто отсутствует. И вот эти крохи маленькие, которые там пытались зародиться, их конечно очень легко было задавить. Потому что каждый человек, который пытался что-то сделать, он ожидал, что это будет вовлекать какой-то круг людей, но этого не происходило. Некоторые люди отчаивались, переставали это делать. Надо быть очень сильным и цельным внутри, чтобы несмотря на вот это равнодушие окружающих, продолжать делать то, что ты считаешь нужным и важным. Причем, ты считаешь это нужным и важным не для себя, а для всех, кто вокруг тебя.

Что вы почувствовали после объявления мобилизации?

Для меня — вопрос: «А что вы хотите? Ну что, что вы ждете?» Вы столько лет мирились с таким количеством плевков в вашу сторону, когда ваши права попирались в большом и малом, что вы сейчас хотите. Да, вы — пушечное мясо. Я искренне надеялась, что это вызовет бунт в России, в российском обществе, что это не будет принято, скушано в очередной раз. Этого не произошло.

Что делать?

Я не пустила бы сыновей на войну. Мне кажется, что люди, у которых есть возможность уехать, но они не уезжают, молчаливо соглашаются с тем что происходит. Мне очень повезло, потому что мои друзья поголовно выехали. Грузия, Армения, Аргентина… То есть люди готовы были бросить все, просто чтобы не быть частью этого. Не за свою шкуру опасаться, не за то что с ними что-то случится, а просто не быть даже связанными с этим. Стараться сохранять спокойствие, трезвость, трезвость мысли, принимать правильные решения для себя, стараться быть в безопасности максимально. Ну, что я могу сделать — я могу помогать беженцам здесь. Вот в том объеме, в котором я могла помогать тем семьям, которые я знала или тех которых я не знала… Мы ходили в беженский центр, мы относили вещи. Что я делала от себя? Я не видела, чтобы так кто-то делал еще. Когда я отдавала эти пакеты с вещами я говорила: «Идите я вас обниму». Это ужасно — когда ты должен уехать из своего дома с ребенком под мышкой.

Вернетесь в Россию?

Да я приехала бы, потому что у меня есть видение как, у меня есть энергия, у меня есть желание дообъяснить это тем, кто это не понимает. Мне совершенно не безразлично, абсолютно. Мне совершенно не все равно. У меня нет иллюзии, что падет режим Путина и начнется какой-то мир с радугами и единорогами в России. Это будет опять же очень сложное время, и это будет время построения нового общества, с новых основ, опять же, с попыткой поиска общего языка, выработки общих ценностей, соблюдений этих ценностей, неукоснительного соблюдения. Ну, в Конституции же написано «свобода собраний». Но то, что происходит, мы все знаем. Поэтому, написать это одно, а следить надо всем миром… Я имею в виду, всем обществом следить за тем, чтобы это соблюдалось и ощущать несправедливость, когда это не соблюдается, вот что важно.