«Не может быть разных мнений по поводу убийства»
Татьяна Рязанова – из России. 37 лет, мама троих сыновей, сейчас живет в Тбилиси. Проводит консультации по родительству. Она прислала нам свою историю, а еще книгу – «Путь Сантьяго во время войны» – о том, как весной 2022-го она прошла паломнический маршрут длиной в 740 километров от Лиссабона до Сантьяго-де-Компостела. В 2019-м часть этого пути она прошла вдвоем с подругой и с тех пор мечтала пройти его снова. Татьяна осуществила мечту, в одиночку и без денег – и это помогло ей осмыслить происходящее с ее страной. Мы публикуем историю Татьяны и несколько фрагментов из книги. Если они вам понравятся, здесь вы можете скачать книгу целиком, а здесь (c VPN) и здесь (без VPN) написано, как вы можете поблагодарить ее автора.
– У моего среднего сына – ДЦП. Мы с мужем и сыном находились на лечении в Германии летом 2014-го, когда РФ оккупировала Крым, и были введены первые санкции. Санкции ударили по обычным людям: семье с больным ребенком, которая должна была приехать на лечение после нас, не выдали Шенгенскую визу. Я была далека от политики и занималась восстановлением своего особенного сына, но тогда сказала мужу: «Я не буду жить в стране, где у царя поехала крыша. Я не хочу, чтобы моя возможность лечить моего ребенка зависела от амбиций ополоумевшего КГБшника».
Прошло восемь лет. Я живу в Грузии. Работаю с родителями: помогаю воспитывать детей без дрессировки и насилия, с опорой на естественную силу родительства. Пишу в блоге, провожу консультации и родительские встречи. Но с 24 февраля мой блог уже не только о родительстве…
В марте-апреле наш дом в Тбилиси был перевалочным пунктом для всех, кто бежал из РФ: знакомых и незнакомых. У нас останавливались семьи с детьми, которые ехали в Турцию, и им нужно было несколько дней на передышку. У нас останавливались те, кто переезжал Грузию, чтобы выдохнуть, осмотреться и подобрать для себя жилье без спешки и не по цене самолета. У нас останавливались те, кому предстояло вернуться в РФ, и нужно было время, чтобы понять, как жить дальше.
В мае я прошла португальский Путь Сантьяго и написала об этом книгу. Это моя первая большая и серьезная авторская работа. Но по понятным причинам ни одна российская книжная площадка эту книгу сейчас не размещает. Я хочу с вами поделиться ею.
Как изменилась моя жизнь? Никак: я все также живу с детьми в Тбилиси, как и жила до войны. И в то же время моя жизнь, как жизнь любого мыслящего человека, изменилась кардинально.
Мое сердце болит за мою страну. Мое сердце болит от невозможности остановить чудовищное преступление, которое от лица русского народа совершается ежедневно. Мое сердце болит за украинцев, которые защищают свою землю, свои жизни, свое право на свободу. Я не могу жить так, как жила до 24 февраля, делать то, что делала, и писать о том, о чем писала. Идет война. Ежедневно сотни человек берут в руки оружие, чтобы убивать.
Я вижу своей единственной целью говорить, писать, кричать, повторять бесконечно и каждому: «Нет ничего ценнее жизни. Нет, не существует ни одной причины, способной оправдать и объяснить убийство. Война должна быть остановлена каждым конкретным человеком. Не бери в руки оружие. Не убивай». Об этом и книга.
Отрывки из книги «Путь Сантьяго во время войны»
– А в феврале началась война. Я смирилась с тем, что мечта не сбудется. Да и не до мечты стало. Мои друзья из Киева, Харькова, Одессы оказались заложниками армии «освободителей». Мои друзья из Москвы, Ижевска, Красноярска, Владивостока, Владимира оказались заложниками армии пропагандистов. Я оказалась заложницей своего российского гражданства. Ко мне приехала мама, мы сидели на лестнице моего дома, и я ревела белугой у нее на руках: «Как в это возможно поверить в XXI веке, мама? Как адекватные, взрослые люди в здравом уме могут оправдывать войну, мама? Кто эти тысячи людей, которые послушно берут в руки автоматы по чьей-то указке и идут в другую страну убивать и умирать? Кто их жены, кто их матери, мама?»
В марте я поставила крест на мечте. А в конце апреля поняла: если немедленно ее не осуществлю, то умру. Количество смертей и насилия в жизни перевалило за критическую отметку, и мне было совершенно нечего ему противопоставить. Один безумный президент угрожал всему миру ядерной войной, и у меня не было способа защитить от него даже собственных детей. Я не чувствовала себя в безопасности в собственном доме. В своей жизни я больше не контролировала ничего, я вернулась в состояние беспомощного младенца, голодного, напуганного, мокрого и орущего. Мой корабль потерпел крушение. Все, на что я пыталась опереться, мгновенно уходило под воду. Все, на кого я пыталась опереться, нуждались в опоре сами. Я пыталась опереться на самого близкого друга, но она сказала мне: «Где ты была 8 лет?» И тогда я схватилась за свою мечту.
Я жила в безумном мире, где преступления назывались подвигами, а преступники – героями, где ленивые люди с рыбьими глазами сидели в теплых квартирах и кушали из телевизоров сытную, пережеванную кашицу последних новостей. Этот мир засасывал меня как вонючая трясина. Ну ведь не может так быть везде?
И тут же появилась мысль: «А как мне, русской, будет в этом другом мире? Говорят, там все против меня, там все меня ненавидят». Пусть. Если это действительно так, я хочу знать, каково это – быть в ответе перед всем миром за преступления, которые твое правительство совершает от твоего лица. Я хочу показать этому миру себя – русскую, гражданку России, которая против войны, против насилия, против убийства, против оккупации, какими бы благородными целями они ни оправдывались, какими бы словами ни прикрывались. А если это не так? Если мир вовсе не против меня, если никто меня не ненавидит и не презирает? Как же мне хотелось увидеть, что это не так!
А еще мне хотелось увидеть красоту и вечность. Война закончится, я закончусь, человечество закончится, а океан останется. Жизнь останется. Рождение и умирание. Великолепный, совершенный цикл – растения, насекомые, цветы, деревья, смена времени суток. В этой красоте я хочу суметь перенести свой фокус внимания и собрать себя по кусочкам.
Тогда я еще не могла объяснить, но, наверное, самым главным моим желанием было – перестать даже пытаться контролировать то, что контролировать все равно не получается. Признать то, что уже произошло («моя страна развязала войну», «мои близкие охвачены империалистическим мороком», «я ежик, я упал в реку»), и позволить всему происходить дальше («пускай река сама несет меня»). Довериться миру, даже если это доверие убьет меня. Позволить миру заботиться обо мне, даже если это совершенно не входит в его планы. Только собравшись с силами, я создам заново все, что разрушено.
Мы сидели с Гио в аэропорту, обнявшись. Я не могла подобрать слова, чтобы объяснить, почему оставляю его и детей и улетаю в Португалию, без денег, без плана, без обратного билета. И тогда я сказала ему: «Знаешь… иногда мне кажется: я дойду, и война закончится».
На паспортном контроле в Лиссабоне я тоже боялась, что меня не впустят в страну. До конца срока действия моего загранпаспорта – меньше четырех месяцев, до конца моей Шенгенской визы – меньше трех недель. Но офицер на паспортном контроле только спросил меня:
– Что вы будете делать в Португалии?
Я ответила:
– Я пройду Путь Сантьяго.
– Сколько дней вы будете идти?
– Восемнадцать.
– Сколько километров ваш путь?
– Семьсот сорок.
И на несколько секунд мы с ним молча уставились друг на друга. Затем он спросил:
– Вы в отличной форме?
Я улыбнулась:
– After Camino it will be so.
– Счастливого пути! – улыбнулся он в ответ, поставил въездной штамп и протянул мне мой паспорт.
В этот момент я кажусь себе очень счастливой. Я вижу себя на вершине счастья, ведь я осуществила мечту: я на окраине Лиссабона, я начала свой Путь Сантьяго, иду бодрым шагом вдоль Атлантического океана, безумно красивого, я полна сил и вдохновения. Меня впустили в Португалию. Да, так и есть, любимый ребенок Бога, не иначе.
Я с любопытством смотрю по сторонам. Много людей вокруг занимаются спортом. Их не волнует, как они выглядят для других. Их занимает то, что они делают для себя. Они бегают, едут на велосипедах, играют в пляжный волейбол. У них не идеальные тела, они не сошли с картинок спортивных журналов. Их одежда удобная, она не сковывает движений, она ничего не обтягивает и не подчёркивает. Они полностью в своём занятии, в движении, в игре. Они живут жизнь. Они слишком заняты жизнью, чтобы оценивать, хорошо у них получается или не очень, чтобы сравнивать себя с другими. А оценивать других им и в голову не приходит.
Это наблюдение так меня увлекает, что я сажусь на скамейку напротив небольшого пляжа. Пляж песчаный, но со всех сторон закрыт большими валунами. На нём – человек пятьдесят. Семьи с детьми, пары, компании друзей. Я сразу обращаю внимание на то, что на пляже нет ни одного человека, который прямо сейчас смотрел бы в экран своего телефона. Кто-то по телефону говорит, но это совсем другое. Никто не листает новостную ленту, никто не сидит в социальных сетях, никто не интересуется жизнью в картинках, которая ничем не пахнет и не имеет к ним никакого отношения. Люди заняты жизнью. Слишком заняты, чтобы воевать (даже словами, даже в своих телефонах).
«Эй, люди в танках и интернетах, откуда у вас столько времени, чтобы воевать? Вы когда жить успеваете?» Я отчетливо вижу пустые дыры, когда представляю себе воюющих людей. Они заполняют эту пустоту громкими лозунгами, идеями, великими целями. Настолько великими, чтобы достичь их было невозможно, а жизнь положить – не жалко.
Их жизнь пустая, им скучно. И жить такую жизнь незачем, и беречь в ней нечего. Это про тех, кто нападает и разжигает войну. Те, кто сейчас защищается, защищают вот эту самую жизнь. Возможность лежать на пляже, купаться, пить пиво на закате, ходить под парусом, обнимать свою женщину. С ними все ясно. А вы, кто нападает? Ради чего вы воюете? Ради чего вообще живете? Потому что приказали воевать, вот и воюете? Потому что когда-то родили, вот и живете?
Вот русские мальчишки-срочники сейчас с оружием на украинской земле. Что им сказали? Что надо защитить родину от врага? Надо быть достойными памяти дедов? Надо быть настоящим мужчиной, бесстрашным героем? Стыдно отказаться, сложить оружие, стыдно пойти против командира? В их головах не осталось места на логику, здравый смысл, возможность услышать в себе человека. Только узкая щель для инстинкта «держаться стаи» и твердое знание «только так я смогу выжить, только так я буду в безопасности».
Нет, это не оправдание поступков. Это всего лишь попытка понять мотивы. Ведь какой бы ни была политика государства, какие бы лозунги и призывы ни звучали с трибун, не президент сидит в каждом танке, не президент запускает ракеты, не президент ведет на расстрел мирных жителей во двор частного дома. Солдаты. Каждый отдельный солдат. Что в голове каждого такого солдата?
Я пытаюсь за каждой балаклавой разглядеть человека и понять, что именно привело его на эту войну. Где тот поворот, то событие в жизни, которое, если отмотать назад, если переиграть, еще может все изменить? Ведь никто, ни один человек в мире, не родился с желанием убивать или причинять боль. Никто, ни один человек в мире, не родился готовым умереть – ни ради какой идеи, ни за какую великую цель.
У дороги была небольшая парковка. На ней стояло несколько машин, и двое ребят укладывали вещи в багажник. Мы поздоровались. Это особенность всех туристических троп, не только паломнического пути. Ты здороваешься со всеми, кого встречаешь. И все здороваются с тобой.
– Вам далеко? – спрашивает один из ребят. Кончики усов у него закручены вверх как у мушкетера.
– Я иду Путь Сантьяго от Лиссабона. Но мне еще далеко, сегодня первый день.
– А откуда вы? – мужчина с усами дружелюбно улыбается, а мое сердце мгновенно срывается в пропасть.
Я из страны, которая развязала войну. Из страны террористов, насильников и убийц. Из империи оккупантов, которые хотят вернуть свободу всем странам вокруг, наградив своим покровительством. Я из страны рэкетиров и «крыш», из страны 90-х. Я еще так близко к войне и своим переживаниям, что не могу вспомнить про свою страну ничего другого.
– Я из Грузии, – я в первый раз произнесла это вслух. Я не соврала, это правда. Я приехала сюда из Грузии и обратно в Грузию вернусь. Там моя семья, мои дети, мой мужчина. Именно с этой страной я связываю своё будущее. Но в этот момент я все равно почему-то чувствую такую грусть, будто мой поезд только что тронулся от перрона, на котором остались все родные, близкие, память. Я смотрю в окно вагона, лица мелькают, поезд едет быстрее, и все это остается там, там далеко, уже не со мной. А я в вагоне, я еще никуда не приехала, я еще по-настоящему нигде не живу. Но все уже оставлено, у меня уже ничего нет.
– Гамарджоба! – радостно говорит мне парень по-грузински и добавляет на чистом русском, хитро прищурившись:
– Но ты не похожа на грузинку.
Я улыбаюсь. Что поделать, вокзал оставлен, город оставлен, поезд в пути, но свое лицо я везу с собой и свое происхождения везу с собой, это мой багаж, это все, что у меня есть.
– Я русская, – отвечаю я ему. И в этот момент замечаю, что не чувствую той острой боли, которая возникла, когда он только спросил из какой я страны. Я – русская, и мне легко быть русской, также как легко быть светловолосой или конопатой. Это просто я, я такой родилась. А страна проживания – это выбор. Я никогда не выберу жить в современной России, с ее нынешним царем и его трусливыми подданными.
– А вы? – спрашиваю я, понимая, что такого чистого русского произношения не может быть у португальцев.
– Мы из Украины, – отвечает мне усатый. Секунду мы молча смотрим друг на друга. Это как у животных: учуяв незнакомый запах, им важно понять, кто перед ними. Его следует опасаться? От него надо бежать? Его можно съесть? Что он представляет – угрозу, ценность, добычу? Я поворачиваюсь к нему спиной и кладу ладонь себе на шею:
– Смотри.
– Ого! – усатый широко улыбается и говорит своему другу:
– Игорь, смотри, у нее герб Украины на шее.
Я не знаю, что моя татуировка значила для них. Но в тот момент я поняла, что она значит для меня. Это знак, что я своя. И не только для украинцев, в дома которых ввалились солдаты моей страны. Для всего цивилизованного мира, в котором сохранились простые и базовые ценности: война – плохо, убивать – нельзя, чужое – не твое.
Официант возвращается из ресторана практически мгновенно. Вместе с ним выходит девушка-администратор (или старший официант). Она держит изящными тонкими пальцами мой креденсиаль. И спрашивает меня на чистом русском без малейшего акцента:
– Вы из России?
Она стоит прямо, она смотрит на меня пронзительно. Нет, не с вызовом, не с гневом, не требовательно. Но пронзительно так, что от ее прямого, отрытого и ясного взгляда я теряюсь, вытягиваюсь по струнке и отвечаю:
– Я из Грузии.
Это правда. Но я не хочу ей врать, я чувствую, что именно сейчас, именно ей должна сказать правду, и тут же добавляю:
– Но я русская».
Ее взгляд будто становится мягче, но в нем появляется такая боль, что я не могу передать никакими словами. Я спрашиваю ее:
– А вы?, – но в тот момент я уже знаю ответ.
Она отвечает мне с гордостью и горечью: «Я из Украины», – и добавляет: «Украинка».
И в этот момент между нами рушатся стены, не остаётся ни ресторанных правил, ни политических разногласий. Мы говорим на языке, который не понимают другие официанты рядом с нами. Мы переживаем то, что ни один из них сейчас не переживает.
Мы смотрим друг на друга как живой человек на живого человека. Не может быть разных мнений по поводу убийства. Мнения могут быть о просмотренном фильме или о прочитанной книге. Об убийстве людей не может быть мнений. О войне не может быть мнений. Война – преступление. Убийства – преступления. Совершающие преступления, поддерживающие и ведущие войну – преступники, которые должны быть наказаны. Остановлены и наказаны. Сначала – остановлены.
Мы смотрим друг на друга, долго и грустно, будто каждая из нас думает в этот момент о том, как и почему потеряла свою родину. И вдруг она решительно говорит мне:
«Хотите воды? Зайдите в туалет, умойтесь, оставьте здесь ваш рюкзак,» – стреляет глазами в растерянных официантов, будто пригвоздила взглядом к их местам. Одному из них что- то говорит на португальском. Когда я выхожу из туалета, он приносит мне стакан воды.
Ближайшее место для ночлега я могла найти через 22 километра, следующее – только еще через 37. Останавливаться через 22 было расточительством, идти 59 – безумием. Я вышла из городка Сан-Педру-ду-Моэл влюбленная в его круглые улочки. Было пасмурно и свежо, идти было легко, дорога снова шла по прямой (Estrada Atlantica, вдоль федеральной трассы – удобные велодорожки с амортизирующим покрытием).
В одном месте я вижу, как ярко-зеленые ростки проросли сквозь асфальт. Толстый слой асфальта, несколько сантиметров, вспучился над ними и просто лопнул. Ростки были хрупкие, тонкие, острые как стрелы. Любой из них я могла вырвать с корнем или легко переломить двумя пальцами. Но эти ростки порвали асфальт. Они тянулись к солнцу из- под земли, и асфальт треснул. Я снимаю рюкзак, сажусь на корточки и любуюсь их силой.
Просто знайте, Украина победит в этой войне. То, что сейчас ее душит – как асфальт. Тяжелое, мощное, твердое, но мертвое. А Украина – хрупкая, но живая, и потому сильная. То, что ее душит – мертвечина, она воняет. А то, что сопротивляется мертвечине – дышит, и с каждым вдохом все сильнее вспучивает асфальт. Правда победит. Жизнь победит. В природе не бывает по-другому. Живое всегда побеждает мертвое. Живое возрождается, у мертвого – уже никаких шансов. У живого есть будущее, у мертвого – только прошлое.
Я поднялась и закинула на плечи рюкзак. Сжала зубы. Сколько стеблей погибло под асфальтом? Сколько еще погибнет, если чудовищный обезумевший асфальтоукладчик не остановится прямо сейчас?
