Число исследователей с научной степенью в России за десять лет упало на 20%, посчитали «Ведомости» с опорой на данные Росстата. Докторов наук и кандидатов наук стало меньше во всех федеральных округах. Кто-то меняет научную аффилиацию – переезжает за границу, другие вообще уходят из науки. При этом государство, несмотря на президентские призывы «остановить утечку мозгов», само выдавливает исследователей из российского научного поля, выяснили журналисты проекта «Окно».

Согласно данным Росстата, в 2024 году в научных организациях работали 89 586 исследователей со степенью (−20% к 2015-му), из них 21 705 докторов (−23%) и 67 881 кандидат (−19%). Росстат считает научные кадры по фактической занятости: раз в год все организации, которые выполняют научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) – вузы, НИИ, коммерческие компании – сдают форму 2-наука и показывают, сколько исследователей у них фактически работает на конец года, в том числе, сколько среди них кандидатов и докторов.

В 2024-м НИОКР вели 4 157 организаций (государственные, бизнес, вузы и НКО). Суммарная цифра исследователей по стране последний раз официально подтверждена за 2023 год – 338,9 тыс. человек, за 2024-й Росстат пока не публиковал полные итоги.

«Заткнуть меня не удалось»

Российская наука долго приходила в себя после провала 1990-х. В конце концов нефтяные деньги дошли и туда, хотя затраты на отрасль оставались в пределах одного процента ВВП. Главный видимый рывок пришёлся на научные публикации. Согласно данным Scopus (крупнейшая международная библиографическая и цитатная база данных, индексирует научные публикации), число статей российских авторов выросло с 39,7 тыс. в 2010-м до 129 тыс. в 2021-м – в 3,3 раза. Россия поднялась до 10-го места в мире по публикационному потоку к 2021 году (сейчас опять упала). Этому помогли точечные государственные программы 2010-х: было создано 345 лабораторий с участием, в том числе, нобелевских лауреатов, заработал университетский проект «5-100», который хоть и не вывел российские вузы в топ-100 глобальных рейтингов, но усилил международные связи.

К тому же наука становилась популярной. Такие научпоп и образовательные проекты, как Arzamas, ПостНаука, N+1 собирали на своих каналах миллионы просмотров, расцвел жанр ток-шоу с участием интеллектуалов. Государство само пиарило инновационную повестку и модернизацию через фонд «Сколково», подписавший соглашение с Массачусетским технологическим институтом в 2010 г. 2021 год был официально объявлен Годом науки. А 2022-2031 годы должны были стать Десятилетием науки и технологий.

Однако параллельно шла подготовка к войне. Авторитетные публичные фигуры с научными степенями, критично настроенные к режиму, в этом случае становились лишними.

Кандидат исторических наук, исследователь в области публичной политики и прав человека Дмитрий Дубровский почувствовал давление еще до начала войны с Украиной. Он работал в Высшей школе экономики по программе Public Policy and Human Rights и как раз в начале 2022-го ждал решения конкурсной процедуры по должности, параллельно готовясь выехать на стипендию в Лондон.

В «вышке» тогда уже вовсю шел процесс «зачистки либералов» – еще в 2020-м под лозунгом «реорганизации» прошли массовые непродления контрактов и «оптимизация» факультетов, к примеру, ликвидировали кафедру конституционного права, а известных профессоров (Елену Лукьянову, Ирину Алебастрову, Елену Глушко и др.) отстранили от преподавания или уволили.

Ректором в 2021 году был назначен Никита Анисимов.

– Насколько мне известно, Анисимову было буквально сформулировано, что он должен прийти в Вышку и зачистить «это гнездо либерастов». А поскольку я был отчасти замечен в качестве такового, вот меня и зачистили, – рассказывает Дубровский.

В феврале 2022 года он уже знал, что его «не рекомендуют» к занятию должности люди, которых, как говорит Дмитрий, он никогда в жизни не видел и которые ничего не знали о его работе. Он пытался связаться с членами ученого совета, объяснить ситуацию, думал о том, чтобы оспаривать фактическое увольнение. И так случилось, что ученый совет, где Дмитрий получил окончательный отказ в назначении, был 24 февраля.

– То есть я сижу онлайн на этом ученом совете, и в этот момент рассказывают, что происходит начало военных действий, – вспоминает он. – Когда началась война, я решил, что я уже совершенно не хочу ничего выяснять.

Он переехал в Прагу, и по удачному совпадению его стипендию перенесли туда же. Дубровский сначала отработал полгода в одном из местных think tank’ов (организация или группа экспертов, созданная для исследования и консультирования в области политики, экономики и социальных отношений), затем перешёл в Карлов университет. В апреле 2022 года Дмитрий получил статус «иноагента», который делает невозможной работу в российских вузах и НИИ.

– Я никакой наукой не перестал заниматься, напротив. Я, скорее, даже стал заниматься ею больше, потому что теперь я делаю большее количество и исследовательской, и преподавательской работы. Так что, если они хотели меня заткнуть, то это не удалось, – говорит Дубровский.

О миграции российских ученых можно судить на основе библиографической и цитатной базы данных Scopus. Согласно подсчету основной страны аффилиации авторов, в 2022 году из России уехали 1 465 ученых, и 1 938 – в 2023-м, приток же составил 672 и 618 соответственно (чистый минус – порядка 0,8% активных исследователей в год). При этом председатель Сибирского отделения РАН Валентин Пармон говорило том, что страна потеряла 50 тысяч научных сотрудников за последние пять лет.

Смена научной аффилиации – обычная история, но как правило не в пользу России. Исследователи из Корнеллского университета просмотрели все публикации с российской аффилиацией за 1996-2020 годы – это 2,48 млн статей и более 659 тыс. авторских профилей. Они отследили перемещения учёных по смене страны в адресах публикаций и выяснили: мобильны были всего 5,2%, но именно на них приходится 28% всего массива статей. В конце 1990-х и начале 2000-х Россия устойчиво теряла исследователей (в 2000-м на каждую тысячу учёных приходилось 21,4 уехавших и 12,7 приехавших), к 2014-му баланс кратко выходил в плюс, но к 2018-му снова стал отрицательным. При этом уехавших в среднем больше и они цитируются чаще, чем приезжающие. Сильнее всего проседали нейронауки, decision sciences (управленческая аналитика и исследование операций), математика, биохимия, фармакология. Заметны потери исследователей также в химии, computer science (информатика), химинженерии, материаловедении, психологии, медицине и физике.

«Надо упираться ногами и руками»

Российские ученые, вынужденные уехать из страны под давлением или в связи с войной, начинают работать в иностранных университетах или даже создают свои.

Свободный университет был основан еще в 2020-м бывшими преподавателями ВШЭ – Еленой Лукьяновой, Кириллом Мартыновым, Виктором и Юлией Горбатовыми. Сегодня он предлагает десятки курсов по праву, социальным наукам, гуманитарным и естественным дисциплинам, у него собственные издания и магистерские треки. Только за зиму 2024-25 там прочитали 71 курс и обновили две магистерские программы. Проект стал настолько популярен, что был признан в РФ «нежелательной организацией», потеряв после этого часть преподавателей и студентов из России, но не волю к жизни.

Параллельно в Черногории заработал Faculty of Liberal Arts and Sciences (FLAS) в Будве, созданный российскими преподавателями. FLAS основан осенью 2022 г., государственную аккредитацию Черногории получил в феврале 2024-го, обучение идёт на английском, русском и черногорском языках. Декан – филолог Марина Калашникова; среди руководителей направлений – Виктор Вахштайн (Social Theory & Sociological Research), Динара Гагарина (Digital Humanities), Елена Шмелёва (Cross-Cultural Linguistics). FLAS запускает летние школы и бакалаврскую программу либеральных искусств с европейской системой зачётов.

Осенью 2022-го возникла также инициатива Smolny Beyond Borders при поддержке Bard College. Это онлайн-курсы, публичные лекции а с 2025 года – ассоциированная программа для перемещённых студентов.

Но есть и те, кто сознательно остается в России, несмотря на невозможность легальной работы.

Юлия Галямина – кандидат филологических наук и в прошлом московский муниципальный депутат. Она из известной ученой семьи: мать, Ирина Геннадьевна, – кандидат технических наук, профессор Тимирязевской академии, отец, Евгений Петрович (1933-1991) – доктор наук, работал в Московском гидромелиоративном институте. Сама Юлия защитила диссертацию про африканский язык сангай и про его глагольную структуру – чистая наука, оторванная от любой социальной проблематики, говорит она.

Но параллельно Юлия активно занималась политикой, так что первые серьезные проблемы почувствовала еще в 2019-м, когда баллотировалась в Мосгордуму. Из Высшей школы экономики ее попросту уволили. В РАНХиГС – пока держали, несмотря на возбужденное в 2020 году уголовное дело по «дадинской статье» (23 декабря 2020 года Тверской суд Москвы осудил её на два года условно).

– Когда началась война, многие мои коллеги сказали, что они уезжают и увольняются, звонили мне: что, ты тоже увольняешься и уезжаешь? Я говорю: с чего вдруг? У меня студенты, и я считаю, что это просто неправильно, уезжать и увольняться, когда тебя не выгнали. Надо держаться до последнего, пока тебя не будут выпихивать насильно. И то, надо сопротивляться и упираться ногами и руками, – говорит Галямина.

К осени 2022 года ситуация выглядела штатно: ей согласовали курсы на новый учебный год. Но 30 августа вдруг позвонили и объявили, что все лекции отменены. При этой ей продолжали платить зарплату, а официально уволили только в декабре 2022-го.

– Я подала в суд, и суд меня восстановил на работе, мне выплатили компенсацию, при том, что меня к этому моменту уже признали иноагентом, – рассказывает Галямина корреспонденту «Окна».

Первая инстанция восстановила её на работе и присудила 115 тысяч компенсации, поскольку судья увидел явные нарушения трудовых процедур.

– Мне иногда даже кажется, что это был специальный саботаж сотрудников РАНХиГСа и отдела кадров, потому что они ко мне все очень хорошо относились, – смеется Юлия.

Позже прокуратура обжаловала решение, и апелляция его отменила, однако деньги обратно с неё не потребовали – требовать должен был вуз, а он не стал подавать иск.

Статус иноагента, полученный в сентябре 2022 года, закрыл ей возможности продолжения академической карьеры в России. Какое-то время Галямина преподавала в Свободном университете, однако и эта возможность отпала после признания вуза «нежелательной организацией».

При этом уезжать из России Юлия категорически не согласна. Она сократила свою публичную активность, чтобы не нарываться на неприятности, но остается в Москве.

– Понятно, что наше государство – просто репрессивное. Оно выдавливает людей, которые думают как-то по-своему и участвуют в политической деятельности, становятся открытыми, поднимают голос свой, – резюмирует Галямина. – Если ты хочешь заниматься исследованиями, анализом, гуманитарной мыслью ты должен быть свободен – свободен в дискуссии, в том, что ты думаешь, что ты пишешь, что ты говоришь. Иначе эта телега не едет. Как говорил Кант, имейте мужество мыслить публично. В гуманитарном мышлении очень важна публичность. Можно изобрести машину времени где-нибудь в гараже, а вот гуманитарная мысль всегда связана с коммуникацией. Познание – это всегда политический процесс. Не может быть гуманитарное знание вне политики. Оно само по себе есть политика.

По ее словам, сегодня гуманитарные науки в России фактически ушли в подполье: дискуссии продолжаются, но не публично, люди вновь переходят на эзопов язык. Сама она ходит на все конференции, но не выступает и не представляется, если берет слово с места.

– Меня больше волнует вопрос, а почему люди, которые могли бы остаться и сопротивляться этому, учить студентов, добровольно складывают лапки? – задается вопросом Юлия Галямина. – Падают раньше выстрела. Еще можно работать, а они уже не работают. Я знаю множество людей, которые продолжают работать. А есть те, которые говорят: у нас такой протест, мы просто бросаем тех, кого мы приручили. «Это моя позиция гражданская» – да нет, гражданская позиция – это продолжать заботиться об этих людях и пытаться прорваться через все ограничения со своим голосом!

«Рациональный выбор – не идти в науку»

Российские эксперты, перечисляя причины оттока кадров из НИОКР, начинают с экономических причин – платное обучение, а потом низкие зарплаты ученых.

Юлия Галямина проработала в МГУ с 2009 по 2019 год, и за это время ее зарплата поднялась с 14 до 18 тысяч рублей. В РАНХиГС она получала 40 тыс. за полставки – которые потом магическим образом превратились в четверть ставки, при том, что и объем работы, и объем оплаты не изменились. Но зато в отчетности ее зарплата (в пересчете на полную ставку) с 80 тыс. рублей выросла до 160 тысяч. Примерно так вузы и отчитываются о выполнении пресловутых «майских указов».

В корпоративном секторе зарплаты в разы выше, и современная российская молодежь просто не выбирает науку.

– Мой внук, ему 18 лет скоро исполнится, сейчас учится 11 классе, в очень престижной школе, куда он с большим трудом пробился, благодаря собственным мозгам. И я хорошо знаю его одноклассников, и к чему они стремятся, – рассказывает Ольга П. из Санкт-Петербурга – Из 30 человек в его классе очень мало кто выбирает для поступления специальность, которая затем ввела бы их в науку. Наукой они заниматься не хотят. Они выбирают специализации, которые позволят им потом работать в хорошо оплачиваемых сферах: атомной энергетике, горнодобывающей промышленности.

Сама Ольга ушла из науки еще в конце 90-х. Она защитила диссертацию по микологии и преподавала микробиологию и иммунологию в Военно-медицинской академии. Это были те годы, когда по всему городу приходилось собирать посуду из молибденового стекла, а электродами и реактивами обмениваться с коллегами из других институтов. Работать без оборудования, без наглядных материалов было невозможно, вспоминает она: «Знаете, на доске рисовать, как выглядят микроорганизмы, это довольно унизительно для преподавателя».

– Научная система России не успевала в своем реформировании и развитии за остальными экономическими секторами внутри страны и за развитием академического рынка за рубежом, – говорит Ольга Орлова, главный редактор издания T-invariant (рассказывает о проблемах академического сообщества).

Речь идет не про внезапный обвал (после начала войны), подчеркивает она, а про долгий тренд – российская наука теряет кадры с 2015 года. Причина в том, что до начала войны российская высшая школа была ориентирована на глобальный рынок.

– Молодые люди, которые связывали свою карьеру с академической жизнью, знали, что в глобальный рынок гораздо легче вписаться на начальных этапах, – говорит Орлова. – Российские студенты, благодаря разным программам, получали возможность после бакалавриата уезжать в иностранную магистратуру, после магистратуры уезжать в аспирантуру. И чем раньше ты войдешь в эту глобальную научную реку, тем легче тебе там будет плыть. Если ты, скажем, уже доктор наук в России, то сделать международную научную карьеру почти невозможно. А когда ты еще молод, то это легче. И поэтому ориентированные на науку люди старались уезжать раньше.

Мобильность крайне важна в науке, однако в случае России она получалась односторонней, отмечает Орлова, поскольку «условия работы были неполноценны и несоизмеримы»:

– До 22 года Россия была ориентирована на то, чтобы приезжали зарубежные ученые. Но условия для нормальной работы создавались единицам, именитым ученым, которых приглашали как уже состоявшихся заведующих лабораторий, людей с высоким индексом цитирования. А сказать, чтобы Россия была привлекательна для иностранных аспирантов или постдоков – такого не было. В России практически не было таких позиций, которые называются «постдоки» на международном рынке – когда человек защищает диссертацию, ищет временные позиции в разных университетах и начинает самостоятельную научную деятельность. В России это было законодательно невозможно – взять в академический институт молодого иностранного специалиста. И в этом смысле Россия была участником глобального рынка, но не равноправным, и поэтому в основном шел отток молодежи.

Война забетонировала этот тренд. В мире нет примеров успешного научного сотрудничества со страной, которая находится в изоляции и под международными санкциями, подчеркивает Орлова. А в случае России изоляция двойная: власти сами запрещают гражданам коммуникации с «недружественными странами», где сосредоточен костяк мировой науки.

– Если ты начинающий ученый и ты знаешь, что в твоей области самые сильные научные центры расположены в каких-то штатах в Америке, в каких-то странах Европы и еще где-то в Китае, а тебе говорят: теперь не смотри на Запад, все, что ты будешь знать про мировую науку, будет приходить к тебе через китайский университет. Есть те, кто на это согласился, и они остались, и они работают, но очень многие говорят: нет, извините, нам такая кастрированная научная коммуникация не подходит. И с началом войны многие молодые ученые, которые связывали свою жизнь с академической карьерой, покинули страну. Те, кто закончил бакалавриат, поехали в магистратуру, те, кто закончил магистратуру, поехали в аспирантуру, те, кто был в аспирантуре, бросили российскую аспирантуру и поступали заново в аспирантуру зарубежную, чтобы просто уехать, чтобы не быть в изоляции, как ученые.

Вдобавок в последние годы конкуренция усилилась в разы – за счет новых стран, которые массово вышли на академический рынок, прежде всего, это Индия и Китай.

– В Индии просто много народу, и там очень растет образование. Соответственно, индийские студенты-аспиранты составляют очень существенную конкуренцию на мировом рынке. Китайские аспиранты и студенты составляют, наверное, главную конкуренцию на мировом рынке. В Китае живет больше миллиарда. Вот из этого миллиарда вам достаточно одного миллиона образованных, мотивированных китайцев, и этот миллион просто сметает все. И поэтому российским студентам, постдокам, аспирантам очень трудно конкурировать с ними, – говорит Ольга Орлова.

– Академическая работа – это самый тяжелый и соревновательный бизнес, который вообще существует на планете, – подтверждает Дмитрий Дубровский.

Они с коллегами подсчитали: из тысячи студентов, которые поступят в этом году на все факультеты политологии, профессором станет лишь один. Такой статистики нет ни в одном бизнесе, говорит он.

– Рабочих мест крайне мало, гуманитарное и социальное знание в мире в целом сокращается. Оно трансформируется слегка в сторону digital humanities, big data анализы, комбинируется с natural science, с high-tech. Но в целом в гуманитарном и социальном знании преподавательских, исследовательских позиций становится меньше. Да и количество рабочих мест тоже падает. Это очень тяжелый рынок. А в России это отягчается еще и тем, что тихо ползет вниз финансирование R&D, research and development (Научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы). И денег становится меньше, и рабочих мест в мире становится меньше, и перспектив вообще меньше. Поэтому рациональный выбор – не идти в науку, это совершенно правильно. Люди уходят в бизнес, люди уходят в производство.

При этом, считает Дубровский, трата своего времени, персональные инвестиции в высшее образование, аспирантуру, получение научной степени – в любом случае оправданы:

– Человек с научной подготовкой – хороший бизнесмен. Посмотрите, какое количество советских физиков стало прекрасными современными бизнесменами, от Дмитрия Зимина начиная. Это всегда оправдывается. Другое дело, что это для науки потеря, но тут уже вопрос общества и государства, насколько ему нормально. Для человека главное, чтобы этот выбор был свободным: когда ему перестало нравиться то, что он делает, и он начинает заниматься чем-то другим. А вот если это вынужденная история, тогда это беда, разумеется.

Дополнительный фактор давления – уголовные дела против ученых, которые возбуждаются по «экономическим» статьям или за госизмену (в случае научного сотрудничества с иностранцами) – если информация о них становится известна в сообществе молодых исследователей.

– Нам известно, что в тех научных организациях, где были возбуждены такие уголовные дела, это оказало самое тяжелое воздействие на молодых сотрудников. Кто-то решил оставить науку, кто-то старается уйти в тематики, не связанные с прикладными исследованиями, а в чистую теорию или фундаментальную науку. Однако надо заметить, что пока в России не было ни одного показательного публичного уголовного процесса против ученых. Все держится в тайне. Или процесс закрыт, и об этом вообще не сообщается. Или, даже если дело не закрытое и не связано с госизменой, российские сми его практически не освещают. И молодежь чаще всего не знает, насколько массовый характер теперь носят эти дела. Смысл ровно в том, чтобы ученые в одном регионе не знали, что творится в другом регионе или даже в соседнем институте. Тогда люди не солидаризируются и остаются беззащитными, – говорит Ольга Орлова.

Россия по-прежнему инвестирует в научные исследования и разработки в разы меньше лидеров глобального мира. В США расходы на НИОКР составили 892 млрд долларов в 2022-м и оценочно 940 млрд долларов в 2023-м, что составляет 3,43% ВВП. При этом основной мотор науки частный сектор: 78% всех трат даёт бизнес. В Китае в 2024 году на НИОКР ушло 3,613 трлн юаней (рост +8,3% за год), а доля в экономике достигла 2,68% ВВП. Россия на этом фоне заметно позади: внутренние затраты на исследования и разработки в 2023-м составили около 1,6 трлн руб., или 0,96% ВВП. Две трети российских НИОКР финансирует государство.