«Я — шибанутый патриот»
В 2016 году обычный 55-летний томский столяр Станислав Кармакских стал исследовать историю семьи, и оказалось, что его прадед был полицейским в Нарыме. И охранял в ссылке Иосифа Сталина. До этого Станислав не интересовался особо политикой, так как был верующим человеком и считал, что это все «мирское». Но теперь он активно помогает музею «Следственная тюрьма НКВД», водит такси и рассказывает своим пассажирам о репрессиях. А в марте 2022 года был оштрафован за участие в антивоенном митинге.
— Почему вы стали интересоваться историей своей семьи?
Была у меня такая знакомая, и она однажды спросила: ты не знаешь историю своей семьи? Я тогда ответил, зачем мне это вообще надо? Вот придём к Богу, а там точно будет все про всех родственников. И что они думали, что за люди были, куда они потом попали и так далее. Она мне и говорит, что это нехорошо. И что только барашки не знают истории своей семьи. Максимум, кого знают — свою мать. Отца не знает, деда с бабой не знает. Ему это не интересно. Так меня это зацепило: сравнение с бараном. Пошел в архив. И много чего нашел. Мой родной прадед Титков Федор Нилович служил в полиции в Нарыме и охранял в ссылке Сталина. Я нашел в архиве рапорт, который прадед написал из-за побега Сталину. Хотел его найти послужной список, но не нашёл. Зато нашел его объяснительную на одну жалобу.
По характеру прадеда было трудно сказать, что за человек, потому что были свидетели, которые говорили, что он был жестоким человеком. Бил людей. Есть стенограмма, опрашивали жителей Нарыма, когда создавался музей политической ссылки. В это время как раз и интересовались Титковым. И один из местных жителей рассказал, что прадед бил людей. Садистом называли. Говорили, что остальные были попроще, а этот был жестокий. Но это только один говорил.
В 1920 году мой прадед был арестован и осужден к сроку в концлагере. Его досрочно освободили, как оказалось, благодаря помощи бывших политзаключенных, которых он охранял. Алексей Рыков помог ему скостить срок, а Яков Свердлов – устроиться в Совнархоз. После тюрьмы он работал на разных работах, видимо, ему ничего хорошего не давали. В 1930 году его поразили в избирательных правах и дальше о его судьбе я ничего не знаю. Я надеялся узнать больше о жизни прадеда, когда получал в ФСБ архивное уголовное дело, но оказалось, что тот не писал ничего лишнего. Чтобы потом ничего не нашли. А вот его брат Титков Серапион Нилович, мой двоюродный прадед, когда его забрали, все рассказал. О том, что брат служил полицейским надзирателем, а затем полицейским при Колчаке.
Кстати, в ФСБ взяли с меня три заявления, что я не буду мстить людям — потомкам тех, кто загубил моих родственников. Они этого до сих пор люто боятся. У меня в семье пятеро пострадали от советской власти. Двое погибли, а трое отсидели. Буду искать и про них все подробности. Ну, после этого и затянуло меня, пришел в музей «Следственная тюрьма НКВД», начал волонтерить. И жену даже там нашел.
— Волонтерить вы по-крупному начали, экспедиции организовывать, кресты ставить в память репрессированным?
— Однажды я сидел и смотрел ролики «Мемориала». И там что-то происходит, и там что-то делают. Я думаю, а вот почему мы экспедиции не делаем? Как раз в селе Палочка открылся «Центр памяти раскулаченных». Я с ними созвонился, появилась идея экспедиции: найти баржу, в которой перевозили спецпереселенцев. Про это потом фильм сняла ТВ2. В нашей экспедиции было 43 человека, в основном православная молодежь, из храма Александра Невского. Мы поставили кресты, нашли баржу, отслужили панихиду.
— Как вы думаете, что людей мотивирует заниматься историей памяти?
— Для тех, что со мной ездил в экспедиции, поводом стала личная история. Несправедливость власти, несправедливость государства. И мысль, мол, зачем ворошить прошлое, мол, лес рубят – щепки летят, очень оскорбляет тех, что скорбит по своим предкам, которые умирали с голоду. Кто-то не воспринимает эту реальность, не понимает, что это было очень страшно. Если кому-то охота посмотреть, как это было, почитайте про любые концлагеря, это было тоже самое. И еще страшнее. Мне всегда была интересна реакция подростков: когда они ехали туда, и когда обратно. Туда – сначала хи-ха, ха-ха, какая-то баржа. А когда вернулись, говорили, что это ужасно. Никогда больше. Было 10, а выжило только двое. Это ужас. Зацепило их сильно.
А вот местные историю репрессий воспринимают по-разному. Есть те, для кого, опять же, это личная история, есть те, что приехали уже позже при леспромхозах, и они это никак не воспринимают. Многие вообще сталинисты. Потому что это деревня, они смотрят телевизор, так как заняться больше нечем.
А для местных чиновников? Я бы назвал это биполяркой. Вроде как есть закон о реабилитации, а с другой, они смотрят телевизор и понимают, что вектор меняется. Что мы идём в другую сторону и репрессированные опять враги, и что все было правильно. И вроде поможешь, а вдруг выйдет боком.
— Вот вы затронули закон о реабилитации, памяти жертв репрессированных. Но, как мы видим, все это теперь потихоньку уничтожается. Почему?
— Потому что у нас до сих пор имперская психология. Если мы хотим быть крутыми и быть лучше всех, то должны всё, что в стране было лучшее, возносить на щит. Если ничего не было, то его выдумать. А плохое – страшное и лютое — замалчивать, как будто бы этого не было. А если не получается замалчивать, то надо придумать обоснование: мол, так было надо. Я же теперь вожу такси и с людьми разговариваю. Недавно со мной как-то ехала женщина, и я начал рассказывать про сталинские репрессии, а она возмущаться. Я и спрашиваю, скажите, если русский народ такой мирный, то как мы из Киевской Руси оказались на Аляске? Она молчала, молчала, а потом сказала: так надо. Таким стальным тоном. Люди придумывают это, чтоб им не было так печально жить. А пропаганда берет это на свой щит и из людей выдавливает то, что хочет выдавить.
Еще как-то ехала со мной женщина и говорит, что война нужна, мол, посмотрите на мальчиков. Они ногти красят, волосы отращивают и приталенные рубашки носят. Позор, а не мальчики. Я и говорю: что, вы хотите этих мальчиков-ботаников запихать в окопы, чтобы они стали брутальными, волосатыми и бородатыми, православными и многодетными? Их там убьют, и больше ничего. Брутальностью не рождается мужское в мужике. Это рождается через ответственность, когда ты берешь ответственность за свою семью, страну, за город, за работу. Но не через мордобой, через мордобой рождается волчья стая.
— И почему так действует на людей пропаганда?
— У людей работает аберрация памяти: хорошее помним, а плохое стараемся забыть. И не у всех работает критическое мышление. Людям проще согласиться с этим, а не бунтовать. Чтобы тебе по голове не прилетело. Однажды мне один пассажир прям так и сказал: родился в Мордоре, будь орком и не выпендривайся. Но когда с людьми начинаешь разговаривать, то иногда заставляешь их думать. Я начинаю говорить, что если все хорошо и так надо, то зачем у нас уничтожили изобретателя Катюши. Зачем казнили половину конструкторов Т-34. И у людей возникает вопрос: а зачем? На этом можно работать с зомбированными людьми. Теми, кто еще не потерял способность слушать.
А людям надо во что-то верить, если они не будут гордиться своей страной, то им будет кисло жить. Потому что они понимают, что есть в чем покаяться. Что есть чувство вины и так далее. Но власть как говорит: у вас не получится привить нам чувство вины. То есть преступник говорит, а я не буду каяться, я все сделал правильно. А может проще сделать: покаяться и жить нормальным человеком.
— А вы всегда так думали, интересовались политикой? Или каждый, кто начинает заниматься репрессиями, тот начинает интересоваться и политикой.
— Знаете, я не всегда ею интересовался. В 1995 году я пришел в церковь и стал верующим. Активным был, мы ездили по области, проповедовали, строили дома молитвы. И считал, что политика – это все земное. Что все это не нужно, бог сам разберётся. И мы все должны к Богу людей звать, а когда люди придут к Богу, то они станут правильными. И вся гадость прекратится. А политика – это тупиковый путь. Ну и зачем это всё надо? И до 2016 года я так думал. А потом вот, история семьи, участие в митингах.
— И в каких митингах вы участвовали?
— Участвовал, последний – антивоенный — 6 марта 2022 года. После него меня и оштрафовали, и я после этого на митинги не хожу, потому что там следующая статья уже уголовная. Стараюсь не попадаться. Кстати, из-за этого штрафа мне запретили организовать крестный ход в память об одной томской репрессированной. Мол, ты на карандаше. Сказали, что мы его не согласовали, и вообще ничего нельзя дискредитировать. Мы едем крестным ходом, в память репрессированных людей, в память Татьяны Томской. Вы что считаете, я везде с плакатом хожу? Но на всякий случай запретили. Причем пришли к началу велопробега, около станции Томск – II.
— Да, на том антивоенном митинге многих задерживали. А вас как задержали?
— У меня была в руках репродукция картины Верещагина «Апофеоз войны». Мимо меня полицейские ходили, косились, но не трогали. А других вытаскивали, кто с плакатами был. Внутри меня голос такой, подленький, начал говорить, ой, слава богу, не меня. Неохота было иметь проблемы с полицией. А потом девочку – школьницу вытащили, и после этого я подошел к полицейским, показал им эту картину и говорю: это наше будущее, если мы не остановимся. Полицейские переглянулись и такие: что, берем? Берем. И пошли. Так я и оказался в кутузке. А телефон не брал, и жена потом по новостям увидела, что меня задержали.
Полицейские тогда вели себя идеально. Душки такие невыносимые. Отвезли нас в отдел полиции Ленинского районе. А он на Каштаке, где расстрельный полигон. И я давай читать им лекцию читать. Ну и меня дольше всех продержали, с сотрудниками центра «Э» пришлось общаться. Они же тоже пришли, начали одного парня спрашивать: как ты сюда попал, где живешь, может быть, тебя сюда заслали. А он им все рассказывает. И начали раскручивать парня. А я такой: ребята, 51-я статья. А эшники мне: что ты сказал, мы сейчас тебя в обезьянник утянем. Позже, когда стояли в очереди за протоколом, я к одному в коридоре подошел и сказал: вам будет потом дико стыдно за то, что вы делаете сейчас. Он меня спросил: у тебя там родственники, что ли? Я сказал да, родственники жены. Ну и он ко мне интерес потерял и ушел.
Кстати, когда мне приносили предостережение о недопустимости проведения велопробега, то среди них оказался майор, который меня задерживал. При встрече заулыбался: я вас, Станислав Юрьевич знаю, я вас на митинге арестовывал. Нашел чем хвалиться.
— Уезжать из России не планируете?
— Я полгода прожил в Швеции. Прекрасная страна, прекрасные люди, всё замечательно, но я шибанутый патриот и человек старой закалки. Это моя Родина и я никуда отсюда не уеду. Я не смогу просто жить в другом месте. Я не вижу себя нигде, кроме России. Даже при всех нынешних выкрутасах нашей страны, хочется, чтобы здесь было нормально, и детям моим нормально и всем.
Кстати, именно в Швеции у меня появилась идея заняться скворечниками. Сейчас я ими мало занимаюсь, остатки только продаю. Так, вот, в Швеции в каждом дворике есть металлические фонарики, со свечками внутри. В виде домиков, замков средневековых и так далее. Я начал делать фонарики из фанеры, но из них получалась кормушки. Поэтому перешел на скворечники. У меня есть скворечник – столяр, звездочет. Есть скворечник в образе Сталина. Есть два скворечника:сотрудник НКВД , убивающий заключенного. На эту пару зуб точат постоянно, пишут доносы, мол, это оскорбляет наши чувства. Меня пытались убедить его снять, но я на тормозах этот вопрос спустил, и они отстали.
— Как вы думаете, что будет с Россией?
С Россией все будет нормально, только боюсь, что нескоро. Все-таки мы очеловечимся, будем нормальными людьми, если, конечно, Христос не придет раньше.
