Будущее России — «День опричника»
Алексею Дергачеву — 59. Лесоинженер. Жил в Тюмени, возглавлял ТСЖ, которое считал образцово-показательным из-за прозрачности работы. После начала войны уехал из страны. После объявления мобилизации решил, что возвращаться не будет: уверен, несмотря на возраст, риск, что придут по его душу, есть. Боится, что Россию ждет долгий период безвременья и реальность, описанная в «Дне опричника» Сорокина.
Расскажите о себе.
— Меня зовут Алексей Дергачёв, я из Тюмени, лесоинженер. Где-то в 1997 году я услышал про Ельцинско-Колевскую программу — тогда в Германии канцлером был Коль — подготовки русских инженеров. Когда я вернулся, получилось так, что сменился губернатор в Тюмени — был Рокецкий, стал Собянин. Собянинские приближенные сказали: «Кто тебя отправлял в Германию, к тем и иди, а у нас тебе нечего делать». Я занялся своим бизнесом, грянул 22-й год, 24 февраля, и я понял, что дальше уже ждать нечего. Попытался всё продать, семья уехала в Киргизию, я с ними, но потом получил визу сюда. Хотел заняться бизнесом, например, машины гонять в Киргизию или в Россию, как вдруг — мобилизация. Честно говоря, я боялся под неё попасть: у меня в военном билете стоит — «химические войска». Я в своё время чуть-чуть до Чернобыля не доехал. Не знал, как далеко товарищ Путин пойдёт, может, и по мою душу тоже. Я увидел для себя вариант задержаться на Западе и, может быть, начать жизнь по новой.
Почему многие россияне покорно приняли мобилизацию?
— Инфантилизм: убьют — ну и что? Люди абсолютно не ценят свою жизнь. Путин правильно сказал: «Если не на пьянке, то хоть там сдохнут с большей пользой». Для него, правда. У нас жизнь не ценится, никакого сочувствия, сострадания нет. В институте мы учили эту марксистско-ленинскую этику, философию вернее, что бытие определяет сознание. Может быть, у нас недостаточно комфортное бытие? Оно же собачье, в общем-то, полусобачье. Нет инфраструктуры, за исключением Москвы и нескольких крупных городов. Все остальные — перебьются. Если что, бараки постройте — перезимуете. Наверное, так люди мыслят. Они никогда не видели лучшей доли. Я помню, отец — он умер, кстати, в начале 22-го года, немножко до войны не дожил — съездил в Германию в 80 каком-то году. Приехал к своим родителям — моим дедушке и бабушке. Они спросили: «Ну что там, Витя, как народ-то живет?» А он говорит: «Ой, если бы вы видели хотя бы то, что они едят, хотя бы раз попробовали, вы бы не задавали мне вопросов». Вот так народ жил — слаще морковки мало что пробовали.
Зачем Путину война?
— Это вызвано недалекими причинами и комплексами, а вовсе не какими-то высокими и искренними мечтами о величии русского народа. Я считаю, что это низменные инстинкты. Месть, что ли, за то, что его не послушали, не приняли, не оценили, не поклонились вовремя. То есть это чисто блатные мотивы.
Немало россиян выступает за войну с Украиной. Почему?
— Видимо, так называемый имперский синдром в их парадигме понимания мира: «Русский народ не может проиграть. Если уж что-то случилось, надо задавить любой ценой, любым количеством жертв». А то, что Путин не прав — такой мысли даже не допускает. Люди мало в школе читали, мало учили историю, считали, что все это не про них. Салтыков-Щедрин прав: «Разбудите меня через сто лет, и в России ничего не изменится — так же пьют и воруют». Я не знаю, почему так. Наверное, климат, огромное пространство — выкристаллизовалось авторитарное правление. Ордынский, что ли, способ существования. В головах у людей нет зависимости между демократией и достижениями цивилизации, хотя она прямая. Человек не может творить в клетке — это противно его природе. Он может творить только в свободном обществе, когда будет уверен даже не в том, что получит какое-то достаточное вознаграждение за свою деятельность, а когда будет уверен, что его дети будут и дальше жить в свободном обществе и смогут так же творить.
Вы возглавляли ТСЖ в Тюмени. Какую роль играют низовые инициативы для самоорганизации общества?
— Может, смешно такое говорить, но это как модель государства. У нас была независимая власть, которая распоряжалась всем, и абсолютно независимая ревизионная комиссия. Вот как в законе написано, так мы и сделали. То есть эти люди не лезут в управление — мы с ними на берегу об этом договорились: «Ребята, вы никуда не лезете. Вы просто считаете деньги и проверяете соответствие наших решений тому, что выполнено». Ревизионная комиссия — это не пустой звук. Они действительно все проверяли и публиковали — у нас выходила газета. Процентов 90 недовольных вопросов просто отпадали. И что мы сделали? Поменяли насосное оборудование: на верхних этажах был слабый напор воды — он стал нормальный. Мы провели ремонты — стало более современно. Сделали детскую площадку. Причем это без спонсорских, депутатских, предвыборных, выборных денег. Это собирали люди. Они видели, что деньги тратятся на что-то, и им было не жалко. Не, ну жалко, конечно, но они доверяли. Очень важно критическое количество инициативных людей. Если это количество есть, то все не безнадежно, а если его нет — безнадежно. Можно сделать всё: проложить водопровод, метро, можно Сингапур построить, но если нет народа, то ты это не построишь. Нужно посадить дерево, траву? Надо собраться и сказать народу: «Ребята, давайте жить вот так». Если народ отреагирует, хотя бы 50%, то жизнь сразу улучшится. Пусть вы не посеете в таком количестве траву, не проложите такого количества дорог, но все равно будет лучше, чем сейчас. Это распространяется на город, на микрорайон, на страну. Я считаю, что тут нет ничего сложного.
Ваше отношение к вопросу личной или коллективной вины?
— В принципе, я никакой вины не чувствую за собой — это понятно. Когда я встречаю украинцев, которые враждебно настроены к русским, и ко мне в частности — хотя я их совсем немного встречал — я с ними не спорю. Ну, оскорбили меня и оскорбили. Я считаю, что конкретно я или весь русский народ не заслужили, но что украинцам еще остается делать? Если, допустим, я жил бы в Украине и на нас напали, то я, наверное, так же относился бы.
Война надолго?
— Если брать аналогии столетней давности, то весьма — 10, 20, 30 лет. Говоря о 20-30-летнем сроке, я подразумеваю новое поколение — как Моисей по пустыне водил своих. Чтобы мозги не были засорены. Каким-то чудом, как бы тяжело ни было, в России всегда вырастала культурная молодежь. Может быть, и на этот раз вырастет, и они опять попробуют заново, еще раз, уже, наверное, в третий, построить что-то. Но не в ближайшее время. Есть такой образ: мы отчалили от берега, на котором жили, и вроде был он рядом, но его уже не достать, он изменился. Там не будет по-прежнему.
Что ждет Россию?
— Россию опять ждет долгий-долгий период безвременья. Возможно, она опять разлетится на куски. Бесспорно, в восточной части будет большое влияние Китая — и экономическое, и политическое. Я не знаю, осталось ли в российском народе еще критическое количество тех, кто способен опять собрать единое государство — практически вся думающая Россия сейчас выехала за границу. Если будут условия для возвращения, тогда я верю в возрождение. А если не будет условий, возобладают такие как Пригожин. Прочитал несколько книжек Сорокина, например «День опричника», или Войновича — «Москва-2042». Сценарий — один в один. Я в нем сначала сомневался, но к 2014 году мне стало понятно, что всё близко к этому сюжету. Тех же ЧВК сейчас несколько штук, разброд в армии, отсутствует монополия на насилие — уже начинаются какие-то разборки, при этом страшная деградация образования, культуры.
Вернетесь в Россию, если режим Путина падет?
— Семья моя вряд ли захочет туда возвращаться. Что-то делать, кому-то служить и так далее — я считаю, что дважды в одну воду не ходят. Я сделал в ТСЖ сколько мог для своего масштаба, для уровня своей личности — шашкой помахал. Считаю, что что-то я сделал, мне есть что в актив записать. Убежать из страны легко, а вернуться в нее — очень сложно.
