«Оказывается, в XXI веке можно стереть с лица земли европейский город»

Глеб — независимый журналист из Ростова-на-Дону. В новой серии проекта «Очевидцы 24/02/2022» он рассуждает о том, почему стала возможна агрессия против соседнего государства, какую роль сыграли в этом пропаганда, общество и «внутренние враги», и почему никто в мире больше не может чувствовать себя в безопасности.

Расскажи о себе

Меня зовут Глеб Голод, мне 25 лет, я журналист из Ростова-на-Дону. Последние несколько лет я журналист-фрилансер, в начале марта 2022 года уехал жить в Тбилиси в связи с началом войны.

Ночью на 24 февраля я не мог уснуть, даже сказал своей девушке: «Ладно, давай попробуем поспать хоть как-то, потому что завтра будет война». Она сказала, что у нее такое же ощущение. Ночью я постоянно просыпался, смотрел новости и где-то в 7 утра мне пришло сообщение от друга из серии «Просыпайся, брат, война началась». Я повернулся, сказал: «Настя, война началась», и мы проснулись.

У меня было ощущение, что это очень надолго. Когда начался коронавирус, я подумал: «Это же не закончится через год». Очень хотелось, чтобы это закончилось через неделю, но было понятно, что это с нами очень надолго. И вот когда началась война, ощущение было еще хуже. Мне кажется, что-то еще можно было прогнозировать до войны, можно было предположить, что война будет, но сказать, когда она закончится, какой будет исход, какие жертвы, было нельзя. Я думаю, что и сейчас нельзя что-то прогнозировать и попасть в точку.

Твои первые мысли и чувства?

Первое время я испытывал ненависть. Так получилось, что в свой день рождения, 19 февраля, первое, что я сделал, — проснулся и поехал в пункт временного размещения для беженцев с Донбасса, которых эвакуировали. И уже примерно в тот день я понимал, что нас в ближайшее время ждет, потому что я видел, насколько отвратительно это было организовано, и не видел иных причин эвакуировать людей в такой спешке.

То есть организация была настолько плоха, что у водителей кончилось топливо, и они просто застряли посреди Ростовской области с детьми, женщинами и стариками. Никто не мог дать им топливо, и они не знали, куда им ехать. Другой причины кроме начала войны, чтобы устраивать такой ад для жителей Донбасса, которые итак последние восемь лет страдали, я не видел.

Почему ты уехал из России?

Я уехал, потому что поступила информация о том, что я в скором времени могу оказаться сначала в СИЗО, а потом и дальше. Я решил не испытывать судьбу, потому что все эти законы уже отменили профессию журналиста в России, просто выписали нам запрет на работу, и был вариант либо сидеть в России тихо или просто сидеть, либо уехать и продолжать что-то делать уже вне страны.

Как отнеслись к отъезду близкие?

Все окружающие меня близкие люди уже очень много лет говорили, что пора уезжать. Когда я рассказал, они все, конечно, очень расстроились. Это, наверное, было самое тяжелое в эмиграции — попрощаться со своей семьей, попрощаться со своими друзьями. Было ощущение, что это навсегда, и оно до сих пор есть. Но была какая-то немыслимая поддержка, то есть никто не отговаривал, даже не пытался, все говорили: «Круто» и даже «Давай быстрее».

Мы взяли билеты на 8 марта, и в тот момент как раз прошла информация о том, что может быть объявлена всеобщая мобилизация, закрыты границы. На меня прям орали: «Отменяй билеты, бери другие», даже предлагали денег докинуть, чтобы была возможность купить еще билеты. Но я сказал: «Успокойтесь», потому что был уверен, что никто никакие границы не закроет, и всю Россию никто воевать не отправит, по крайней мере в эти даты — так и получилось.

Почему в России многие поддерживают войну?

В России пропаганда очень много лет легализовывала насилие как явление, и то, что мы сейчас видим, — это всего лишь следствие бесконечной промывки мозгов по поводу того, что мы великая империя и должны расширяться, что «мы — русские, с нами Бог», что мы «можем повторить».

Мы видели это в течение очень многих лет, причем до 2014 года — вся эта история появилась еще в 2012-ом с перехватом инициативы «Бессмертного полка», с культом победы, насилия, смерти, несчастья, бедности, с мыслью, что мы здесь должны страдать ради собственного величия. Но я не думаю, что можно страдать ради какого-то величия, это какая-то подмена понятия, свойственная людям, которые смотрят телевизор, у которых нет доступа к иным источникам информации и которые почему-то в какой-то момент поверили во всю эту ужасную наглую ложь.

Есть ли у тебя близкие в Украине?

У меня в Украине есть знакомые и коллеги, близких друзей у меня там нет, но там есть родственники моей девушки, и мы знаем, что там происходит. По работе я сейчас занимаюсь в основном тем, что собираю свидетельства людей, которые там живут, в том числе из Киевской области, из Мариуполя, есть очень четкая картина того, что там происходит, и это, конечно, полнейший ад.

Агрессия украинцев по отношению к Россиянам вполне понятна, ее по понятным причинам очень много, и это все обосновано, но в личном общении я с таким не сталкивался. Я сталкивался с определенными вопросами с их стороны, но чтобы мне сказали идти туда-то, такого никогда не было.

Они все понимают и сами очень страдают в том числе из-за того, что происходит в России, что меня удивило, потому что весь ад и ужас выпал на их долю из-за того, что Россия не смогла справиться с этим ужасным режимом, который у нас возник в последние 20 лет, и в итоге этот режим вышел за пределы России глобально — уже не так, как это было в Сирии и в Украине в 2014 году.

И при этом они до сих пор спрашивают, когда мы с ними общаемся, например, когда я беру интервью у человека, он говорит: «А это в России вообще кто-нибудь прочитает?», и когда я ему говорю, что это, скорее всего, прочитает много людей, что здесь есть люди, которые на его стороне и хотят это закончить, они, если уместно так сказать, радуются, потому что надеются, что в России остались такие люди. Потому что, по моим ощущениям, им кажется, что мы тут все промытые зомби, которые поддерживают войну и хотят их уничтожить.

Лично сталкивался с плохим отношением?

Лично с плохим отношением я не сталкивался ни разу. В основном, когда мы общались с людьми, они были очень дружелюбно, очень гостеприимно настроены. Если это были люди, с которыми надо было пообщаться, несколько раз я видел, что они смотрят с подозрением, что они чем-то недовольны, это было в первую неделю. Сейчас все окей, даже надписи «Fuck Russia», «Russians, go home» в огромных количествах сменились надписями «Fuck Putin».

Кто виноват, что жизнь миллионов разрушена?

Не хочу уходить в историю о том, что мы «провалились как нация» от модных московских хипстеров, которые любят об этом говорить и писать в разных колонках в западных изданиях в том числе. В первую очередь в том, что происходит, виноват, конечно, Владимир Путин, но и народ тоже. Понятно, что власть в течение многих лет очень технично делала народ все менее свободным, все более промытым, и когда нам говорят, что мы не свергли Путина, и теперь он устроил это, понятно, что мы не могли его свергнуть, у нас не было такой возможности.

Средний человек в России живет на зарплату в 30 тысяч рублей, работает в каком-нибудь магазине, у него еще ребенок, часто это мать-одиночка, которой нужно купить в школу учебники, ребенок растет, работа круглые сутки — какие митинги, какое свержение? И так живет большая часть людей, они живут в бедности. Все-таки мне кажется, что свержение власти — это какая-то привилегия что ли.

В России очень хорошо разделили вот этот момент: чтобы не было голодного бунта, но и революции свободы тоже не было. У нас это оказалось невозможно, и поэтому произошла война. Но то, что так много людей игнорировали все события начиная с Крыма и Донбасса в 2014 году, что никто не выходил на антивоенные митинги, их было очень мало, и убийство Немцова тоже не вызвало какого-то глобального резонанса, и потом это все кончилось отравлением и посадкой Алексея Навального, за которого тоже вышло достаточно мало людей — это все привело к тому, что стала возможна война в Украине — потому что внутренние враги у Владимира Путина закончились, и в этом как раз виноваты только мы.

Как следствие, Владимир Путин обнаружил для себя возможность атаковать соседнее государство. Я думаю, что теория коллективной вины здесь вполне оправдана, но мне не очень она нравится в целом, потому что, будем мы чувствовать себя виноватыми, хорошо, а вот коллективная ответственность, мне кажется, важнее. Вопрос не в том, как мы будем себя чувствовать потом — понятно, что очень плохо, потому что мы видели пример Германии в прошлом столетии — а в том, что мы будем делать для того, чтобы эту вину искупить. Это вопрос ответственности, а не ощущения стыда и так далее.

Следишь ли ты за новостями из России и Украины?

Я на достаточно долгое время отказал себе в каком-то позитивном контенте. Была какая-то попытка реабилитации, когда мы сюда приехали, было тяжело, был какой-то депресняк по этому поводу, мы подумали, что надо попробовать развлечься и попытались посмотреть смешной сериал «Засланец из космоса». Год назад он был прямо искрометным, хотя я не люблю комедии, но на этом сериале смеялся. Мы выдержали полчаса.

Стало физически плохо от того, что происходит не экране, — не потому что это было как-то скверно сделано, а потому что это совершенно не попадало в настроение, как и ни одна хорошая новость, ни один добрый фильм, не попадает, не бьется с общим чувством. Хотелось бы, чтобы это изменилось через какое-то время, но пока не получается абстрагироваться.

Какая история из Украины тебя потрясла?

Помню две фотографии: первые дни войны, когда статую Иисуса Христа выносят из храма и грузят в прицеп фуры. Ну и, конечно, кадры из Бучи, особенно этот маникюр, по которому опознали женщину, и кадры из Мариуполя — довольно показательно, потому что, оказывается, в XXI веке тоже можно стереть с лица Земли европейский город абсолютно безвозвратно. От этого, конечно, какие-то совершенно апокалиптические ощущения.

Чего ты боишься?

Я боюсь, что это все никогда не закончится. Особенно, когда Алексей Арестович говорит, что война будет продолжаться до 2035 года. В это не хочется верить, но, учитывая то, что он когда-то уже спрогнозировал большую войну с Россией, думаешь: «А вдруг чувак прав». Я очень сомневаюсь, мне кажется, это такой же фантастический сюжет, как ядерная война, но я боюсь, что это не закончится никогда, что это перекинется на остальной мир, я почти не сомневаюсь, что будет Третья Мировая война, но этого бы очень не хотелось.

А вот в плане безопасности, кстати, наоборот: если раньше, когда я жил в России, каждый шорох заставлял меня вставать с кровати, даже если я уже почти спал, и идти проверять, что там никого нет, то после войны стало как-то все равно. Мне кажется, что нет больше в этом мире такого понятия как «безопасность», пока в нем идет война, здесь, рядом с нами, в Европе.

Если раньше мы могли говорить о какой-то безопасности, то сейчас, сколько я общаюсь с людьми, никто не исключает варианта, что их страна будет следующей. Недавно разговаривал с японцем, и спросил, как к этому относятся в Японии: для них это далекая война или они за ней следят. Он сказал: «Нет, конечно, мы следим, мы вспомнили, что у нас есть территориальный конфликт с Россией, и думаем, что нас тоже могут атаковать». Никто в мире не чувствует себя в безопасности: здесь, в Грузии, люди считают, что Владимир Путин следующими может захотеть «освободить» их. Так же считают в Молдавии, так же считают в Финляндии.

Что с Россией не так?

Не могу сказать, что с нами конкретно не так. Я думаю, прежде всего, люди видели ряд этих «исторических» речей Владимира Путина, где он историю рассказывал на свой собственный манер и лад, как она ему больше нравится. Во-вторых, я думаю, что вообще то, как в России преподают историю, это большая трагедия. Я школу закончил сравнительно недавно, как раз восемь лет назад, в 2014 году. И я помню, что, несмотря на довольно хороший уровень преподавания в целом, всю жизнь упор делался на войну.

Мне кажется, когда люди живут в каком-то бесконечном культе войны, смерти за Родину, идеи, что мы должны всех победить, что враги сдохнут, а мы попадем в рай, это очень сильно влияет на их мозг, ломает его. Сейчас дети в школах поют: «Если главный командир позовёт в последний бой дядя Вова, мы с тобой», это очень популярная песня в особенно патриотических школах.

Когда людям вот так капают на голову всю жизнь, что они — нация-победитель, что они победили нацистов, а других достижений у них нет, исключая полет Гагарина в космос, они хотят новых побед. Но когда экономика очень слабая, когда нет каких-то мирных побед, когда не развиваются наука, экономика, гуманитарное образование — как еще они могут побеждать? Они могут пойти убивать других людей. Наверное, в их голове это выглядит так: если ты кого-то убил, то ты победитель, ведь убили не тебя.

Эта категория насилия, которая почему-то легализована так сильно в России, — это и есть ответ на вопрос, что с нами не так, потому что мы так и не смогли от него отказаться в пользу созидания, в пользу чего-то светлого и мирного. Мы всю жизнь трясем оружием и говорим, что «можем повторить» что-то, что было 80 лет назад, когда люди были совершенно другими, жили в абсолютно других парадигмах, при других идеологиях, от которых мы уже много лет как отказались.

Вернешься, когда режим Путина падет?

Конечно я вернулся бы, когда режим падет. Но если мы говорим о волшебстве, было бы прикольно, если власть сменилась бы не на аналогичную, а на прямо противоположную с идеями мирных реформ, улучшения жизни граждан. Чтобы в России не только в Москве была хорошая доставка, хорошее метро, а люди бы уезжали в Грузию, но потом возвращались, потому что тут нет Вкусвилла, а в Москве вообще другой уровень комфорта.

Хотелось бы, чтобы всю Россию сделали комфортной и свободной страной, чтобы люди могли просто жить в мире, чтобы у них был парламент, чтобы они могли голосовать и выражать свою волю, могли о чем-то спорить. Тогда я, конечно, вернулся бы и был абсолютно счастлив. Это моя страна, я пишу на русском языке очень много лет, и мне этого очень не хватает, хоть я и здесь продолжаю писать по-русски. Я был бы очень рад вернуться даже в свой город, на самом деле, потому что я скучаю именно по нему. Надеюсь, что это волшебство нас однажды ждет, но, к сожалению, думаю, что не скоро.