«Как школа связана с войной»

Рустам Курбатов — основатель негосударственного лицея «Ковчег» в Подмосковье, организатор онлайн-школы «Ковчег без границ». В его школе называли войну войной, пытались говорить с детьми о происходящем. После написанного Рустамом поста о 9 мая, на него написали донос. Его называли предателем в «Бесогоне» Никиты Михалкова и на канале «Царьград ТВ». После этого Рустам Курбатов уехал из страны. Нужна ли русская культура в эмиграции? Должна ли у детей остаться возможность учиться на своем языке? Связана ли школа с войной? Об этом мы поговорили с Рустамом Курбатовым в новом эпизоде «Очевидцев».

Расскажите о себе.

— Только несколько слов, потому что я мало чем занимался в жизни. Все 30 лет после того, как закончил университет, до начала войны в Украине, я делал школу. Школу в Подмосковье. Называется «Лицей Ковчег». Вот это была такая попытка частной, негосударственной, независимой школы. Вот, собственно говоря, единственная запись в моей трудовой биографии.

Что изменило в вашей жизни 24 февраля 2022 года?

— Многие говорят, это водораздел.

Да, это, наверное, больше, чем водораздел. Я думаю, что никто в это не верил, никто не мог представить, по крайней мере, из тех людей, которых я знаю. И поэтому, я не знаю, как слова подобрать. Шок, катастрофа, крушение всего. Утром 24 февраля я в Фейсбуке прочитал пост одного из своих учеников, который живет в Украине. Он написал: «Нас бомбят. Почему вы молчите?» Понятно, что в этой ситуации нельзя было молчать. Конечно же, единственное, что мы могли тогда, казалось, сделать, это хотя бы говорить про то, что да, это началась война. И первое, что мы сделали в школе, в старшей школе прошли по классам и сказали, да, ребята, это война. Потому что, понятно тогда уже было, что это не надо называть другим словом. Это война, войну начала Россия, и мы будем открыто говорить про это. Это вот такая первая реакция была на 24-е февраля.

Полномасштабному российскому вторжению предшествовали 8 лет прокси-войны. Как вы оценивали происходившее после 2014 года?

— Что я делал эти 8 лет, да, как историк? Конечно, все было понятно. То, что просто Украина хотела быть свободной и хотела быть частью Европы. А Россия очень не хотела этого. Вот это простое объяснение, и в общем-то, эта позиция, она никогда не менялась.  На протяжении восьми лет не было никаких ни иллюзий, ни других мнений. Всё это было, действительно, вполне ясно, только никто не мог подумать, что это закончится войной.

Была ли в движении к войне точка невозврата?

— Наверное, Крым. То есть, первое такое потрясение, во что нельзя было поверить, это Крым. Можно было представить, что Россия будет вмешиваться в какие-то дела на Майдане, что как-то будет влиять разными серыми технологиями. Но чтобы вот так взять и, так сказать, оттяпать Крым, это было, конечно, неправдоподобно, это было невероятно. Хотя уже да, ведь мы понимаем, что до этого и Северная Осетия была, и Абхазия. Но так вот, откровенно, это был просто запредел. И потом Донбасс, конечно же.

Что произошло в вашей жизни после 24 февраля?

— В феврале еще были какие-то иллюзии о том, что можно что-то говорить. То есть, думалось, что мы можем детям, не говорить прямо так вот о войне каждый день, что это война, война, но по крайней мере вообще-то реагировать на эту ситуацию. Как-то надо подумать о том, что мы теперь по литературе будем проходить, что по истории, о каких ценностях говорить. Обсуждать больше всякие общие дела, учить, учить демократию. Понятно, что какая тут уже демократия, да? То есть казалось бы, что вот это еще можно обсуждать, во всяком случае, с родителями можно было обсуждать. Но вы же знаете, как это все быстро закручивалось и заворачивалось. Первый раз пришли предупредили в школу, что не надо ни о чем говорить. Высказывания в социальных сетях. Понятно, школа ведь большая, 500 человек, были какие-то родители, которые, так скажем, эмоционально относились к этому. Доносы начали писать. А потом, вот эти майские праздники. Майские праздники, ну, вы же понимаете, как готовилась эта война. Война готовилась на почве победы в Великой Отечественной войне. Как будто эта мысль насаждалась нам в голову о том, что эта война с Украиной – это продолжение той самой Великой Отечественной войны. А дальше этот весь топот и гопот парадов. И не хотелось очень шумно отмечать 9 мая. И написал я о том, что в этой ситуации кажется, что это больше семейный праздник, что надо вспомнить своих бабушек, дедушек, что мы воздерживаемся от шумных мероприятий, потому что очень трудно найти соответствующую тональность. Ну а здесь уж совершенно просто, видимо, люди были в возбужденном состоянии. Это не понравилось очень.

На вас написали донос?

— Наверное, это донос называется. Написали, написали, да. Подключили там каких-то этих самых, Царьград, Никиту Михалкова, Бесогона этого. Возбудили генеральную прокуратуру, которая возбудила там чего-то еще. Покатилось, покатилось, какой-то депутат кричал прямо с передовой. Депутат Государственной Думы кричал с передовой на Донбассе, что это высшая мера, измена Родине и так далее.

«Я предлагаю господину, собственно, господином его называть не хочется, предлагаю этому животному сменить родину. Я предлагаю Рустаму Курбатову поменять гражданство, потому что родина у него явно не Россия. А его деяние содержит все признаки, на мой взгляд, преступления, которое называется «измена родине». И эта измена тем более тяжкая, что он пытается в своем духе воспитывать наших детей».

Я не Навальный, не Кара-Мурза. Я не готов пойти по статье «измена родине». Я понимаю, что это такое. Я уехал из страны.

 Вы продолжили заниматься любимым делом. Чем школа «Ковчег без границ» отличается от «Ковчега»?

— Без всякого пафоса, просто другого ничего делать-то не умею. Я учитель почти 40 лет, и я могу только языком работать, могу только детям какие-нибудь истории рассказывать, я историк. Поэтому большого-то выбора не было, чем заниматься.

Я мог бы, конечно, так пафосно или патетически ответить на вопрос, что я верю в спасительную силу образования, что мы должны сейчас создать новую школу для новой России, объединиться, думать о будущем. Но, честно говоря, я несколько иронически могу говорить о том, что образование как-то может повлиять, что-то может изменить. Это такое незначительное воздействие. Человек как-то очень сложно устроен, он может быть образованным, может всё знать, понимать, и всё равно оставаться нехорошим человеком. Поэтому вот так вот повлиять, изменить, образовать человека – всё-таки, я не хотел бы в таком русле думать и говорить.

Вот я умею что делать? Я умею делать школы, вести уроки – вот две вещи. Поэтому другого ничего не оставалось, сделали тут дистанционную школу, онлайн, «Ковчег без границ». Что, мне кажется, здесь интересно, я хотел бы сказать, знаете, вот три года назад, до ковида, если бы мне кто-то сказал, что онлайн, я бы в лицо смеялся, я в это не верил, думал, что это совершенно невозможно. Вот как-то так, школа – это школа, я здесь – ты здесь. Ковид, конечно, изменил всё, и мы поняли, что можно так работать. Там очень много минусов, но есть один плюс, который складывается из этих минусов – это замечательные ученики, которые со всего света, с обоих полушариев собрались. И учителя, которые тоже неизвестно где живут, в разных странах. И вот это вот собрание учеников и учителей в одном Зуме – это, конечно, фантастика. Это просто чудо. Это то вообще, о чём можно мечтать. А минусы все знают, какие минусы. Поэтому да, конечно, онлайн образование – это большой прорыв.

Вот сделали эту онлайн-школу «Ковчег без границ». То есть что это такое? Объединились преподаватели высшей школы, высшей школы экономики, в прямом смысле этого слова, которые вышли в отставку, так скажем, после начала войны. Которых уволили. Преподаватели «Вышки», РАНХИкса, «Шаненки», но также там есть адвокаты, правозащитники, переводчики, писатели, 30 человек, вот мы объединились. Замечательные люди, просто какие-то особые люди. И, в общем-то, они никогда с подростками дела не имели. Для них это что-то такое новое, новая профессия, они студентам преподавали. Ну вот взялись преподавать старшеклассникам. Для них, для всех это был большой такой вызов, научиться говорить об истории, философии, логике, литературе на языке 14-летнего подростка. И я хочу сказать, что интересно, вот эти 30 человек, я же фактически никого из них не видел в лицо, я никого их них не знаю почти, и, наверное, никого не увижу, не узнаю, может быть, кто-то там будет приезжать мимо Черногории. Но они, в общем, стали друзьями для меня, хотя возраст уже к шестидесяти. И в 60 лет трудно новых друзей приобретать. 

Это совершенно удивительные люди, которые очень остро переживают всё, что произошло, которые имеют в себе силы говорить честно очень неприятные и, в общем-то, больные вещи для многих людей, и которые готовы работать. Для многих это, конечно, такой свет в окошке, потому что они не имеют возможности больше преподавать, а они преподаватели. Знаете, здесь ещё большой такой вопрос, ну по крайней мере, он первые месяцы не то, что меня мучил, что тут может мучить, а просто стоял передо мной — это, надо ли сохранять русский язык, делать ли образование на русском языке? Вот мы находимся в Черногории, у меня внуки. Может быть, дети, внуки должны пойти в черногорскую школу и учиться на черногорском местном языке, или на английском языке. Может русский язык здесь останется семейным языком, такого устного общения на кухне. Может, надо вообще полностью перейти на английский язык? Но, как бы, с другой стороны, может быть, и на русском, почему бы и нет? Ведь мы не несём какого-то русского мира сюда, что очень важно. Никаких этих российских ценностей. Более того, я не сильно даже обеспокоен сохранением российской культуры. Я не думаю, что сейчас мы должны вообще думать об этом, потому что все вот эти так называемые патриоты, они имеют последнюю козырную карту в своём рукаве, – это русская культура. У вас там на Западе гомосексуализм, а у нас что? А у нас пушки. А у нас, блин, русская культура. Да, вот этим заканчивается обычная дискуссия.

Поэтому, честно говоря, тезис о том, что надо сохранить русскую культуру, какое-то новое слово сказать, это всё ерунда. Сейчас дело не до этого, я не думаю, что мы должны беспокоиться об этом. Многие русские эмигранты, смешное слово, релоканты, очень обеспокоены сохранением русского языка, русской культуры. Нет, я думаю, что дело не в этом, дело в том, что просто дети, подростки имеют право получать образование всё-таки на своём родном языке. Если это язык русский, то никуда здесь не деться, и поэтому, если на этом родном русском языке мы будем говорить о неких других ценностях, ну прямо скажем, о европейских ценностях, собственно, почему бы нет?

Понимаете, вот как много людей живут в Европе, особенно в Германии, и остаются путинистами, и крайне правыми, а живут десятилетиями. А, собственно говоря, почему? А может быть, стоит их детей учить на родном языке, на русском языке, но другим вещам? Ещё хочу сказать по поводу гуманитарных наук, потому что «Ковчег без границ» – это, в общем, явно гуманитарная школа. Это философия, логика, критическое мышление, история, филология, античная культура, социология, права человека, политология, ну подобные вещи все.

Школа, она, в общем-то, конечно, не напрямую, но связана с войной. Я мог бы, конечно, очень громко, так красиво сказать для прессы, что вот это советское образование привело к тому, что началась война, что школа повинна в войне. Это отчасти только так, это не напрямую, это был бы очень красивый такой спекулятивный лозунг. Но тем не менее, да, школа причастна, потому что всё-таки школа формировала, форматировала человека на протяжении 11 лет, по крайней мере, поэтому она что-то такое там наформатировала.

И какие уроки, в общем-то, так в целом получили юноши и девушки? Это уроки послушания, умения слушаться, неподвижно сидеть и слушаться, урок немыслия, то, что можно не думать, можно просто повторять, слушаться и повторять. И уроки, так если громко сказать, нелюбви, уроки отторжения всего взрослого, недоверия к учителю и к взрослому человеку вообще. Всё это начинается, наверное, если не с первого, то со второго класса. Вот эти все уроки, ясно, что они были негативные, и, конечно, мы их усвоили. И вот то, что мы имеем, это то, что мы имеем в результате.

Если техническое образование, физика, математика, я здесь не буду спорить, наверное, действительно, у нас самая лучшая школа в мире, олимпиады и прочее, прочее, то гуманитарного образования, в общем-то, и не было у нас в европейском, нормальном смысле слова. А то, что там есть, то лучше бы этого не было вообще. Конечно, если с чего-то начинать, но надо начинать с истории, с философии, с этики, с критического мышления. Если уж так говорить патетически, то, надо думать о том, какая школа будет потом, после войны. И самое грустное будет, если закончится, война, а школа не извлечёт никаких уроков из этого. И мы опять вернёмся за те же парты, те же инспектора, по тем же программам, те же методические всякие рекомендации и планирования, и прочее, прочее, прочее. Вот если это все вернется, то значит это грустно.

Вы видели новый учебник истории для 11 класса? Что больше всего поразило?

— Вчера я обсуждал его онлайн на круглом столе. Значит, знаете как, у меня алиби, я не читаю ничего, у меня плохое зрение. Я его не видел, я его не читал, читать не буду. Это будет смешно звучать, но мнение имею. Это известная грустная фраза. Но я слышал очень подробные обсуждения этого учебника, детальные разборы. Но в целом я хочу сказать, он не заслуживает ничего, абсолютно. Он не заслуживает ничего, понимаете? Идёт война, на войне как на войне. И учебник написан по прямому распоряжению нашего верховного главного командующего. Путин еще за несколько лет до этого, прямое распоряжение дал выработать этот культурный стандарт. Этот стандарт как раз и вылился теперь уже в свою эту крайнюю извращенную форму. Этот учебник не заслуживает абсолютно ничего. Те формулировки, которые я слышал, это проявление крайнего невежества. Ничего там нету с историей общего, ничего.

Что делать нормальному учителю истории в России в такой ситуации?

— Сложный вопрос. С одной стороны, я бы мог отшутиться и так традиционно ответить, что надо закрыть дверь классной комнаты, замазать жвачкой камеру, и говорить честно, потому что всегда, собственно говоря, так и делали. Но сейчас ситуация другая, и мозги воспаленные, и люди очень любят писать доносы, есть ученики, которые готовы это записывать на телефон и потом рассказывать своим родителям и другим компетентным органам. Поэтому, конечно, надо быть просто очень осторожным. А как? Каждый, конечно, должен найти меру возможности, и всё зависит от класса, от города, от обстановки. Иногда, может быть, стоит просто о чём-то не говорить, это уже будет понятная позиция учителя. Я не знаю, что я бы делал сейчас в России, если бы я остался. Если бы на меня вот это дело не пошло бы, я остался бы, конечно, в стране, что-то я преподавал бы. Ну да, вот, так сказать, все мы платим молчанием за это, к сожалению. К сожалению, вот такой обет молчания. Это очень тяжело, это очень унизительно. И это молчание будет иметь тяжелые последствия для нас, для всех. Потому что мы привыкнем к этому, мы усвоим этот урок, это двоемыслие. И для меня это вопрос, собственно, почему это так, всё это стало возможным почему? Собственно, 30 лет назад, вы же помните, вы же знаете, что верили, верили. И когда в 92-м году сделали мы эту школу, ведь какое время было, верилось, что всё возможно, что Россия будет нормальной европейской страной. Что делать-то было? Школу делать! Конечно, школу! Всё началось, перестройка началась со школы! Если помните, учителя-новаторы, и всякое прочее, миллионы людей у телевизора. Потому что понятно, что отсюда всё вырастет. И тогда вот даже вопросов не было, а чем ещё заниматься. Школа. Только школа может изменить что-то. В каком-то смысле, конечно, можно было бы и сейчас так ответить на этот вопрос. Да, 30 лет прошло, всё опять перевернулось, свернулось. Остался только один ответ на вопрос, что делать. Да, школа, школа. Ну а что ещё мы можем делать?

Верите ли вы в демократические перемены в России?

— Я не верю. И я ни в чем не уверен. Я только могу надеяться. Потому что, надо на что-то надеяться. На что я могу надеяться? На то, что война закончится. Война закончится победой Украины, в этом я уверен, потому что другого быть не может. А что касается России, я не представляю, что может быть. Мне кажется, что, конечно, лучший вариант для России была бы хорошая, правильная федерация или конфедерация. То есть, это другая конституция, это то, что называется upgrade государства, это другой договор, другие отношения между субъектами. Но это почти фантастическая ситуация, это всё равно что верить, что инопланетяне прилетят и спасут нас. Поэтому я не могу ни во что верить. Я могу только надеяться, что вот этот путь – это не будет разрушение страны, и не будет смертей людей. Не будет гибели большого количества россиян. Вот на это я могу надеяться. А будет ли эта страна одна или это будет несколько стран на территории надежной России? Я не могу ничего сказать. Я не знаю, что лучше. Я не знаю. Я не знаю, как это возможно. Я думаю, что никто про это, наверное, не знает.

Вы могли бы вернуться?

— Вернуться? Ну да, конечно же, вернуться. При каких-то условиях. При смене режима, за которым последуют серьезные структурные изменения. Потому, что одной смены режима недостаточно. Мы же понимаем, что даже если другие люди будут наверху, то кто останется внизу? Те же самые люди. Это здрасьте, я приехал.