Каждый найдет в себе частичку Путина

Ксения Букша — писательница и поэтесса из Санкт-Петербурга. В 2014 получила премию «Национальный бестселлер» за роман «Завод „Свобода“». Сейчас живет в Черногории. Недавно стала соавтором книги «На небе никого» о Второй мировой войне. Можно ли сравнить ту войну, и нынешнюю? Похожи ли фашистский и путинский режимы? Об этом Ксения рассуждает в проекте «Очевидцы 24 февраля»:

Расскажите о себе.

— Меня зовут Ксения, я живу в Черногории, в городе Херцег-Нови, уже год, раньше жила в Санкт-Петербурге. Я пишу книги.

У вас было предчувствие войны?

— Последние несколько недель было, потому что шло к этому делу, в общем-то. Все, конечно, думали об этой вероятности, как о не очень высокой, но, тем не менее, не думать о ней было тоже невозможно.

Вы написали книгу «На небе никого» о Второй мировой войне. Расскажите о ней.

— Это наш совместный проект с владельцем архива Артёмом Бондарем. У него было много фотографий из разных стран о Второй мировой войне, хотелось их показать. Издательство «Клаудберри» и магазин «Маршак» решили сделать проект и пригласить кого-нибудь, кто написал бы тексты, которые бы могли выгодно оттенять, показывать эти фотографии. И я, как мне кажется, справилась. Делала тексты, рядом с которыми эти фотографии хорошо зазвучали. Эта книжка получилась поразительной, такой книжки о войне в России нет. Из неё я использовала множество разных документальных свидетельств — писем, дневников — и делала рассказы по этим источникам, стараясь как можно меньше врать. Всегда же текст немножко не соответствует реальности. Но вообще, другого способа написать хорошую книжку, наверное, нет, особенно про Вторую мировую. Получилось много рассказов с разных позиций. Там есть голоса и американцев, и англичан, и немцев, и советских людей, есть и цыгане, и евреи, и поляки — много кто. Мне кажется, она очень хорошая, очень рекомендую всем: и взрослым, и подросткам, и детям тоже — несмотря на то, что там есть как будто бы совершенно не детские вещи. Там реально жесть, потому что это война. Я запрашивала из американских архивов, и для меня присылали, например, письма солдат. А очень многое взято из проекта «Прожито» — там уже есть целая масса дневников.

Можно ли сравнивать ту войну и эту?

— Можно сравнить всё что угодно. Теоретические аналогии я вообще не очень люблю, потому что они не полны и пользы от них людям не очень много. Они создают какой-то, как сейчас принято выражаться, нарратив, или какую-то сюжетность, или вносят какую-то драму. А драма — она ведь чем отличается? Тем, что у нее есть конец. А у нас еще пока что нет. Еще пока что не ясен смысл происходящего. То есть он ясен в целом, но непонятно, куда это все пойдет. Это начало всего или это конец всего? И начало чего? Я не о том, что злодеи это злодеи — это очевидно и понятно. Злодеи здесь понятны: это Россия и рашисты. Я о том, что, в принципе, строить аналогии — не очень хорошее занятие. Вот это начало такой битвы добра со злом — эпической, апокалиптической. Это борьба «ничего» против чего-нибудь. Борьба отсутствия будущего против какого-то будущего для земли. Вот эта русско-украинская война, эта экспансия, этот жестокий захват территории — это начало того, что мы можем увидеть дальше. Что будет дальше? Что именно? Как это будет развиваться? Будет очень много от чего зависеть. Но вот мне это кажется показательным, что черных лебедей будет прилетать все больше.

А режимы похожи — немецкий времен Второй мировой и российский сегодняшний?

— Всегда что-то с чем-то сравнить можно. Все злодеи друг на друга похожи тем, что они жестокие, тем, что они пытают, убивают. Я даже еще обобщу: не то, что любой злодей похож на какого-то злодея, а даже мы в себе можем найти частичку этого — частички Гитлера, частички Путина. В этом смысле зло в человеке — оно такое, как похожие детальки Лего. Только у одного одна деталька, а другой весь из них сделан. Ну и, конечно, больше различий, чем сходств. Фашистский режим молодой был, бодрый, борзый. А здесь что? Здесь старичье какое-то. Видите, это не эйджизм, просто имеется в виду, что это люди, которые не видят будущего — не в плане возраста, а в плане стены перед ними, которую они ставят вместо будущего.

Что бы вы посоветовали россиянам?

— Я ужасно сочувствую россиянам, которые в России. Очень сочувствую, потому что я не представляю себе, как бы я была на их месте. Очень большое давление, очень тяжело. И тех, кто пытаются по поводу них как-то ругаться, я вообще не понимаю: как это можно — ругать людей, которые под таким давлением, многие из которых стараются еще и что-то делать в этой ситуации. Когда ты постоянно в реальной опасности, если ты просто вышел с чистым листом бумаги куда-то на улицу, как можно вообще-то кого-то не то что обличать, а даже что-то говорить про это. Что там им советовать? По поводу них можно только помолиться. Сказать что-то такое: «Ребята, живите, выдерживайте. Мы с вами мысленно вместе». Я пытаюсь сказать, что в России люди не могут говорить. Понятно, что это все равно особо не имеет пользы, прока и ценности, веса… Ну, все-таки эти слова должны быть сказаны, мы все время пытаемся говорить. Те, кто может, находятся за пределами России, потому что здесь нас за это не садят.

Чего вы боитесь?

— У меня неопределенность очень высокая, но чтобы страх… Я не знаю. Мысли в такой парадигме уже очень давно — просто как уже сказали, о таком могли думать только городские сумасшедшие — вот я одна из них. Я как раз человек, который все двухтысячные говорил: «Да, он скоро начнет это». Мне говорят: «Да не начнет он это». По поводу остальных вещей тоже, когда я в 2008-2009-м году говорила про глобальное потепление, на меня смотрели с такими усмешками, улыбками. Это была очень маргинальная тема. Сейчас смотрите — уже не маргинальная. Мы уже видим репортажи из Европы, что там пересыхает, и где какое лето. Мы уже понимаем, что это уже входит в не маргинальную повестку. [нрзб] Я не хочу говорить: «Мы же предупреждали». Вообще да, с неопределенностью надо теперь жить, она будет еще выше, нам придется ее выдерживать. А куда нам деваться? Это должны быть не страхи, это должно быть вот это постепенное вхождение в нас. А что делать? Мы будем в ней жить, пытаться друг другу помочь.

Что ждет Россию?

— Мне кажется, что неопределенность очень высокая, но она, как всегда при неопределенности, в обе стороны высокая. Может быть такое, что умрет Путин, что после него не воцарится Пригожин и Кадыров, может интервенция — я не знаю что. Что может быть еще? Ну, разные сценарии, которых мы даже вообразить себе не можем. Какая-то цепь событий, какой-то каскад событий, который в какой-то точке вытолкнет этот шарик из железа. Ну, бог его знает. Бывают чудеса.

Готовы ли вы вернуться в Россию и при каких условиях?

— Я вообще не хотела уезжать из России, совершенно точно нет. Я всегда говорила: «Это моя страна, сами выметайтесь куда хотите, я буду жить здесь. Я люблю Питер, буду здесь делать все, что нужно». Но у меня был некоторый такой маржин-колл, стоп-лосс, где уже ты перестаешь думать о том, что ты делаешь. Но, конечно, если я увижу, что меня там действительно не посадят, то я приеду и буду там жить. Не знаю, сколько лет должно пройти, чтобы я перестала этого хотеть. Пока я не понимаю: через 20 лет, например, приеду я уже или нет? Не знаю. Да, мы все фантазируем, что мы получаем некое известие и просто сразу же хватаем сумки и мчимся в аэропорт. Такие фантазии бывают.