Наталья — педагог из Барнаула. Работала воспитательницей, готовила детей к школе. Политикой не интересовалась, вполне доверяя телевизору, пока старшая сестра не подсказала, что есть и другие источники информации. После начала войны с Украиной решила из России уехать. Тогда ей было 25. Сейчас 27, живет и работает в Казахстане. О разрыве связи с семьей, инертности общества («Вернулась домой. Верила, что люди уже по-другому думают. А люди привыкли») и о том, что война не закончится с выводом войск («Из-за “патриотической” работы с детьми нормальное будущее откладывается на годы») Наталья говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Наталья, мне 27 лет. Я переехала из небольшого города Барнаула на Алтае. После 11 класса я поступила в педагогический университет, и вся моя деятельность всегда была связана с детьми. Я работала и в частном детском саду, и в государственном. Последние два года до переезда я работала педагогом в образовательном центре по подготовке к школе. Я очень люблю работать с детьми и понимаю, что еще не все реализовала в этой профессии, поэтому мне хотелось бы развиваться дальше. Переехала я в июне 2022 года, сначала в Грузию, но, к сожалению, там было сложно найти работу и нужно было ехать дальше. Выбор пал на Казахстан. Я слишком поздно поняла, в какой стране родилась и живу, и не учила языков. Так как я педагог, то по стереотипу «педагоги — не особо богатые люди» больших сбережений у меня не было. Я поехала в Казахстан по работе.

Почему вы решили уехать из России?

— У меня нестандартная ситуация: обычно едут либо парни, либо пары, либо семейные люди. Я же уехала одна, взяв только чемодан и кота. Я до сих пор не понимаю, как я на это решилась. В целом, я никогда не отличалась особым стремлением к необычным и нестандартным ситуациям. Я достаточно боязливый человек. Но получилось так, что вокруг меня не осталось тех, кто бы понимал и поддерживал меня. После 24 февраля как по щелчку я стала ощущать, что я и все мое окружение — по разные стороны [баррикад], поэтому было очень сложно существовать. Когда мне поступило предложение от родственников, живших на тот момент в Грузии, я решила, что надо попробовать, иначе я не смогу здесь жить.

Тяжело ли вам дался переезд?

— Да, и это до сих пор беспокоит. Буквально неделю назад после очередного разговора с родителями я почувствовала странное чувство: ты вроде знаешь, что там у тебя есть семья, дом, остались знакомые, с которыми ты проводила много времени вместе, но также есть ощущение какой-то уязвимости, что физически семья есть, но связи уже нет. Тебя не понимают люди, и это очень тяжело. Периодами это накатывает, но я стараюсь проживать эмоции, несмотря на то, положительные они или отрицательные.

Что вас удерживает от возвращения?

— Наверное, от возвращения удерживает то, что там нет той жизни, которая была. Она осталось в прошлом. Да, меня ждут родители, но чтобы я просто была поближе. В глобальном смысле я там уже не чувствую себя своей. Меня поддерживает моя родная сестра и мой лучший друг детства — это единственные люди, которые остались со мной. На протяжении нашего сложного пути переездов и расстояний мы поддерживаем связь, и это то, чем я очень дорожу.

Есть ли в российских школах преподаватели, которые могут защитить детей от пропаганды?

— Я надеюсь, что они есть. Очень хотелось бы в это верить. Я в студенчестве работала вожатой, тогда ко мне приезжали дети 9-10 лет. Прошло уже много лет, но с некоторыми мы до сих пор поддерживаем связь. Как-то до Нового года мне написала одна девочка, и я решила очень аккуратно спросить, как дела в школе, все-таки она в выпускном классе. Она мне записывает голосовое, которое очень меня расстроило и даже повергло в шок. Она говорит: «У нас в школе перед Новым годом проходит акция „Поможем солдату“ или что-то такое. У меня класс такой недружный, они прослушали эту информацию и пошли своими делами заниматься. Но я не прошла мимо, я купила носки, шоколадку и кофе». От этого сообщения стало очень тяжело, потому что я не знала, а вправе ли я как-то на неё влиять. Начнем с того, что сейчас это опасно — влиять на детей, находясь в России. Если вдруг такие педагоги есть, я ими восхищаюсь — это действительно очень смело. Мне-то, конечно, тут сейчас легко — я сижу в безопасности и работаю с детьми, родители которых позаботились о их будущем и вовремя уехали. У меня мама работает в детском саду, и я с ужасом жду сообщений о том, что у них приближается 23 февраля и какие у них будут мероприятия. Я очень хотела бы верить, что если бы не переезд, то я все-таки набралась бы смелости и не работала бы в государственной организации, но даже если бы я не уехала летом 22-го, то уехала бы позже.

Насколько опасна пропаганда в детском саду?

— Это опасно, это страшно, это ужасно. Это к вопросу о том, надолго ли все затянулось. Надолго. Всё не закончится выводом войск или сменой режима и власти. Люди, которые сейчас там живут, взрослые, но всё это распространяется и на детские сады. Очень многие верят и читают ложную информацию, а дети подвержены давлению взрослых, которые говорят, что все это хорошо, что надо идти воевать, давайте мы будем помогать. Это ужасно, это страшно. Я понимаю, что из-за вот такого отношения к детям, такой патриотической работы возвращение к нормальному, светлому, как мы все мечтаем, будущему откладывается на многие-многие годы.

Можно ли в будущем «перепрограммировать» детей, отравленных пропагандой?

— Мне кажется, будет очень сложно. Я действительно долгое время не понимала, что происходит, не читала новости. Ну, все же хорошо, у нас же все хорошо. Фоном шла информация о том, что Россия всегда выступает в миротворческих целях, высылает гуманитарную помощь и так далее. Где-то в 21-м году я начала смотреть интервью Гордеевой, Дудя, читать «Новую газету», и стала понимать, что то, что говорит телевизор или старшее поколение, и то, что реально происходит за окном — это все-таки немного разные вещи. Я была совсем взрослым человеком, мне было 22-23 года, но у меня уже произошел этот перекос. Я долго не могла в это поверить, не могла поверить в то, что 24 февраля изменит жизнь на до и после. А это дети. Мне кажется, даже если все-таки произойдет какое-то изменение, если им будут говорить, что все это неправда, им будет очень сложно в это поверить, и нужна будет большая работа не только педагогов, но и психологов. Как мне сказала один психолог: «Сейчас ПТСР есть у многих — как у военных, так и у людей, которые просто задействованы в этом». То есть так или иначе будут травмы, и неизвестно, к чему это приведет. Возможно, будет очень много суицидов на фоне того, что реальность не будет совпадать с тем, в чем жили дети. Я рисую очень грубые картины, потому что на самом деле слабо верится в светлое будущее. Не придет волшебник и по щелчку не вернет все обратно. Он не скажет: «Все хорошо».

Насколько легко вам дается эмиграция?

— В целом, мне нравится. Ты живешь, знакомишься с другими людьми, появляются какие-то активности, которых раньше не было. Я не так давно стала ходить на танцы и на тусовки, стала встречать много людей, помогающих мне чисто эмоционально вывезти все, что происходит. Но, конечно, часто я понимаю, что я все-таки не у себя, а в гостях. Буквально несколько недель назад я ходила со знакомой на стрельбу. За все это время я впервые после переезда встретилась с такой ситуацией, что парень-инструктор говорил только на казахском. Среди моих знакомых в основном казахи, но мы говорим на русском, либо на частично русско-казахском — когда ты долго слушаешь казахскую речь, ты привыкаешь и уже чуть-чуть начинаешь понимать. А тут инструктор говорит только на казахском, и в этот момент я поняла: «Хоть мне тут хорошо, но я в гостях». Когда ты думаешь о будущем, очень страшно понимать, что, допустим, я уезжала, когда мне было 25, а сейчас мне уже 27. Время идет очень быстро, и надо думать, куда же двигаться дальше. Думая, куда и как дальше, утыкаешься в финансовый вопрос. Да, он улучшился, но все еще сложно, потому что в России у меня была своя квартира, а здесь мне приходится её снимать. И ты не понимаешь, на что нужно копить: на переезд или вдруг у тебя выпадет пломба, и нужно будет тратиться на лечение. Есть моменты, которые все-таки заставляют задуматься. С одной стороны, я стала свободней, но, с другой стороны, я стала тревожнее из-за этих мыслей. У меня есть знакомые и на Филиппинах, и в Аргентине, и в Сербии, и в Чехии, и все они стремятся куда-то дальше, а ты понимаешь, что у тебя нет такой возможности — ехать куда-то дальше. Тебе пока нужно выйти на уверенное плато, чтобы потом куда-то ехать, а время-то идет… Все эти мысли заставляют переживать.

Есть мнение, что низкий уровень жизни в России обесценивает саму жизнь. Согласны?

— Мои родители живут в пригороде и, допустим, последствия урагана обычно такие, что они три дня сидят без света. А это еще и выходные, и никто не поедет помогать. И вот люди сидят без света и, соответственно, без газового отопления. Помню, что когда проводили газ, говорили: «Ребята, у нас теперь будет газ. Все будет классно». Но нет, проблемы не исчезли. Например, закрываются отделения школ для детей с нарушением слуха, потому что нет финансирования — кто-то где-то что-то забрал, вот финансирования и нет. Всё очень бедно. Плюс от этого люди не могут себе позволить куда-то поехать. Люди не могут посмотреть мир даже за пределами села, даже увидеть город, хотя он находится в 70 километрах. Это очень смешная история: мы с другом встретились возле Байтерека и пошли мимо высоких зданий. Мы идем, и я говорю: «Смотри, какая красота. Могли бы мы подумать, живя в Озерках, что через некоторое время мы с тобой будем тут ходить и смотреть на эти высокие здания». А он говорит: «А представь, что мои знакомые думали, что тут люди в палатках живут. Я отправляю им вот эти все виды, а они пишут: „А ты точно в Казахстане?“» Алтай и Казахстан — это же близко, но люди мыслят настолько примитивно и не хотят узнавать что-то новое. У них нет возможности. Это бедность, когда человек не может потратить 10-15 тысяч на билет на автобус с пересадками и доехать куда-то. Это ужасно. Поэтому проще верить в то, что говорят по телевизору. Очень странно, что телевизор стал основным источником информации, хотя интернет же есть.

Почему телевизор не стал для вас основным источником информации, как для ваших друзей?

— Потому что у меня есть прекрасная старшая сестра, которая мне постоянно говорила: «Надо все-таки чуть-чуть думать. Попробуй вот тут почитать. Посмотри вот тут. Как тебе такое?» Это очень странное чувство сохранилось до сих пор: ты идешь, уже зная всю историю, на противоположной стороне улицы полицейский, и у тебя появляется какая-то дрожь. Даже здесь такое было. Возле «Экспо» ставили елку перед Новым годом, мы с друзьями пошли гулять на открытие. Приехала машина, из неё разгружают вот эти решетки. Я прохожу мимо и мне как-то некомфортно, хотя я понимаю, что меня сейчас не закроют, я ничего не выкрикиваю и вообще — нахожусь в безопасности. А у тех, кто остался, у тех, кто принимает информацию только с одной стороны — это хорошо, это порядок. А я вот не чувствую, что полицейский, идущий рядом, не причинит мне какого-то вреда. Может быть, он и не причинит, может, просто пройдет мимо. Но я видела, что даже в небольшом городе, в Барнауле, были задержания. Кстати, наверное, это стало переломным моментом. До этого я очень мало смотрела, читала и понимала, но вот я работаю — я помню это очень хорошо — приходят новости и я читаю: «Закрыли главную площадь и ещё одну улицу». А что случилось? Давайте посмотрим. Когда я поняла, что произошло, я решила, что надо все-таки брать новости из разных источников. Также я стараюсь смотреть и то, что слушают мои родители, чтобы понимать, с чем мне потом придется общаться, хотя это ничего не меняет. А родители, к сожалению, настолько лишены критического мышления, что цитатки из всем известных передач периодически в их диалогах проскальзывают.

Пытались переубедить родителей?

— Да, и неоднократно, но, к сожалению, это не увенчалось успехом. В марте 2022-го года у нас состоялся первый разговор с мамой на эту тему — мне было интересно узнать ее мнение. Почему-то я верила, что она скажет, что происходят ужасные вещи, давайте будем объединяться и вместе проживать этот путь. Но мама сказала: «Все так и должно быть. Это не мы — это Запад».

Родители не одобрили ваше решение уехать?

— Изначальная реакция была: «Ты что? Нет, конечно». Я сказала: «Ну, это не обсуждается. Я уже все решила. Позвольте мне поступить так, как хочу я». Так как я сказала, что уезжаю в марте, а уехала в июне, на тот момент, когда я приехала прощаться, они сказали то, что я хотела услышать. Мама сказала: «Ну, попробуй», папа сказал: «Вперед. Знай, что если что, тут у тебя есть мы». Прошло несколько месяцев, и меня впервые назвали предателем. Как-то все не складывается, и периодически бывают разговоры о том, что я должна вернуться, хотя они знают, что я ничего не прошу. Я даже не вступаю в эти диалоги. Я определила темы, которые не хочу обсуждать, потому что иначе это будет очень сложный разговор. Эмоционально потом я буду это очень тяжело переживать. Я как будто всё отпустила, но все равно, когда мне сначала пишут: «Я тебя люблю», а потом говорится такая чушь — пересказывание слов из телевизора — я больше верю в слово «предатель», чем в «я тебя люблю».

Большинство россиян действительно поддерживает эту войну?

— Я бы очень хотела верить, что нет, но, к сожалению, могу сказать по своему окружению — уехал только один человек. Мы же следим друг за другом в социальных сетях, и все всё поддерживают, всем всё нормально. Даже мой учитель по истории поддерживает, представляете? Я в прошлом году летом ездила на недельку к родителям. Случился порыв, и я захотела домой. На эту мысль меня навели дети. Я пришла на работу в сад и встретила мальчика из России, он несколько месяцев жил в Казахстане. Он пришел и говорит: «Я скучаю по маме». Я говорю: «Давай мы позвоним маме». Он вот так вот сел, обнял меня и заплакал. Я пытаюсь посмотреть ему в глаза, как-то поговорить, а он обнял меня и говорит: «Я хочу домой. Я хочу к маме» — «Я тоже хочу домой. Я тоже хочу к маме». Я купила билет, взяла отпуск и поехала. Я почему-то надеялась, что приеду, а там люди думают по-другому. А люди привыкли и не замечают. Причем это те люди, которые изначально не поддерживали и сомневались. Они говорят: «Молодцы ребятки, они же нас защищают. Вот у меня уехал парень, его мобилизовали, он молодец, нас защищает». Я говорю: «А от чего, от кого?» Мне это непонятно. Как так можно? Слишком много времени был включен «Первый канал»? Наверное, к сожалению, не было альтернативы. Поменять мнение очень сложно, к тому же это люди старой закалки, к чему-то новому они всегда относятся с агрессией. Когда я приезжала к родителям, я просила их не обсуждать политические темы, и ехала я с каким-то очень позитивным настроем, с полным принятием. И буквально с порога мы начинаем всё это обсуждать — я стала инициатором. Наверное, от того, что человек тебя не принимает, не пытается даже подумать о том, что тебе это может быть неприятно. По мне, это неуважение. Ты можешь не соглашаться со мной, но я тебя понимаю и принимаю — вот этого не происходит. Хотя у меня есть такой случай: одна знакомая сказала, что через год после начала она помирилась с отцом. Её отец сказал: «Я был неправ. Сейчас я смотрю иные новости и сравниваю всё с тем, что слушал раньше. И, конечно же, я целиком и полностью на твоей стороне, дочь».

О чем вы мечтаете?

— К сожалению, моя мечта, наверное, не сбудется. Моя мечта — это наладить отношения с родителями, прийти к пониманию и доверию. К сожалению, это мечта. Ещё я мечтаю увидеть свою сестру. Сейчас мы живем в разных странах, и это так странно, что мы встречаемся в Астане. Я в целом человек очень переживательный, и мне только повод дай — я такие сентиментальные истории расскажу. Мы раньше жили где-то в небольшом селе, а сейчас живем в разных странах, и на какое-то мгновение приходим в ресторан здесь, в Астане, а потом снова разъезжаемся и неизвестно, когда встретимся. При прощании мы говорим: «Увидимся», но когда и где увидимся — мы не знаем. Так сложно планировать. Конечно, я мечтаю о том, чтобы поскорее закончилась война. Год назад я написала письмо себе в будущее. Я впервые это попробовала. Первое, что я написала: «Надеюсь, что война уже закончилась». Я читала это в октябре 23-го года, до этого я прочитала новости, и подумала: «К сожалению, нет».