«Не смогу любить их так же, как раньше, если окажется, что им все равно»

Денису Чернову 41. Учился и осваивал профессию программиста в Томске. Сейчас живет в Сиэтле и работает QA инженером. После нападения России на Украину он не находил себе места. В итоге Денис отменил поездку по скандинавским странам и провел отпуск в Люблинском центре гуманитарной помощи.

– Я занимался тестированием программ в томском офисе американской фирмы. После аннексии Крыма офис закрыли, но перед этим предоставили сотрудникам возможность переехать для работы в США. Как и многие коллеги, я уехал. Хотя перед этим долго сомневался. Здесь в целом все неплохо, но чем позже уезжаешь, тем сложнее найти друзей в чужой стране.

До войны мы с женой один или два раза в год ездили в Томск. Нас тянуло туда, да и сейчас тянет. Как только текущий режим падет, с удовольствием переедем обратно.

24 февраля я не мог поверить в то, что происходит. Когда появились новости о начале войны, здесь был вечер. Мы собирались на концерт нашей любимой группы. Очень ждали его. Говорю жене: «Может, не пойдем никуда? Однозначно, не концертный настрой». Но мы пошли и действительно не получили никакого удовольствия. Потому что вместо того, чтобы слушать песни, каждые 2 минуты просматривали новостную ленту.

Мне сложно описать свои чувства после начала войны. У меня здесь был приятель из Украины, его родители живут в Киеве, и я не решался ему написать. Прекрасно бы его понял, если бы он не захотел со мной больше общаться. В итоге я все-таки позвонил, мы поговорили.

Это был самый обычный разговор: «Как твои родственники, все ли у них в порядке? Как ты сам?» Просто переживаешь за человека. При этом как будто хочешь сказать: «Это не я». Хотя чувствуешь причастность: «Да, это моя страна кидает бомбы на твою страну». У меня до сих пор сумятица в душе. Каждый день пытаюсь себя убедить, что это вот-вот закончится, как и война. Но война не заканчивается, и все это, кажется, надолго.

Большая часть моих друзей сейчас не в России. Но есть и те, кто остался и испытывает ту же боль, что и я. Им хуже всего. Они чувствуют себя в кольце врагов с беспощадной пропагандой, звучащей из каждого утюга.

Мои родители живут в Казахстане. Первое, что я умудрился сделать в первые дни войны – разругался с папой. И даже не потому, что он за войну, а я против. В какой-то момент нашего разговора он сказал: «Да сдались тебе эти хохлы?» После чего я ответил: «Ну все, до свидания».

На мой взгляд, это проявление безразличия. Это и есть наибольшая проблема. Все эти события были на повестке в марте, апреле, мае, потом все затихло. Большинству людей в России и в остальном мире все равно.

У меня было несколько недель в Европе. Собирался путешествовать по скандинавским странам, но понял, что лучше помочь людям, чем наслаждаться достопримечательностями. И отправился в гуманитарный центр помощи украинцам в Люблине (самый большой в Европе склад «гуманитарки» для украинцев). Узнал об этом месте благодаря выпуску Дудя о комике Диме Романове. В этот центр привозят посылки с гуманитарной помощью со всей Европы, потом переупаковывают и отправляют в Украину. Нашел ссылку, написал туда: «Ребят, нужны ли вам еще волонтеры?» Я знал, что там работают в основном украинские беженцы. Мне казалось, что если начну писать на русском, то они обидятся. Поэтому, раз уж я из Сиэтла, строил всю нашу коммуникацию на английском.

Я приехал в мае. Такой нагрузки, как в первые месяцы, уже не было. Половину времени мы сидели и ждали машин, которые требуют разгрузки. Меня удивило, что несмотря на видео Дудя, я оказался первым русским, который приехал в этот сортировочный центр. Остальные – украинцы: женщины, ребята-подростки, которые по возрасту еще не могут служить, изредка – взрослые мужчины из тех, кто эмигрировал давно. Обнаружил, что большинство волонтеров общаются между собой по-русски, и тоже перешел на русский. Никакой агрессии по отношению ко мне не было. Мы разгружали фуры, переупаковывали коробки и загружали обратно. Управлять погрузчиком меня обучал 17-летний паренек, он успел полгода проучиться в университете.

С Украиной все будет хорошо. Из разговоров в центре я понял, что украинцы – куда больше оптимисты, чем мы. Не знаю, брали ли они меня в расчет, но тема войны в разговорах всплывала довольно редко. И еще реже она всплывала в болезненно негативном ключе. Мне, сидящему рядом, казалось, что я переживаю больше. Возможно, потому что они отчасти уже пережили случившееся с ними.

В итоге я приехал, чтобы помочь, но, по сути, они бы прекрасно справились и без меня. Поэтому большой вопрос, кто кому помог. Наверное, от работы там мне стало чуть легче, но ровно на тот момент, пока я работал. Думаешь: «Наконец-то, я могу что-то делать». Но потом то самое мучительное чувство возвращается.

Наверное, это чувство вины. Хотя настоящие виновники – руководство России, они затеяло все это. Я ходил на митинги в конце нулевых. Может, надо было быть более политически активным, но не знаю, изменило бы это хоть что-то.

Людей, согласных с этой войной, больше, чем несогласных. Возможно, мы могли бы переубедить таких людей в своем окружении? Мне стремно отвечать на этот вопрос самому себе.

Да, в моем окружении есть люди, которых нужно переубеждать. Но делаешь ли это ты, Денис? Нет, черт побери. Боюсь потерять друзей и не спрашиваю их. Потому что, очевидно, я не смогу любить их так же, как раньше, если окажется, что им все равно. Поэтому я спрашиваю только тех, в ком я уверен.

В России большинство – люди, у которых изначально мало что изменилось в жизни. Подумаешь, визы перестали давать! Им нужно как-то себя сберечь. Они оградились от войны, максимально дистанцировались, и это приводит к безразличию. Для меня это самое страшное.