В России из людей делают болванки

Артем Банников – актер и музыкант, лидер известной в Томске группы «Последний из мАгикан». В день начала войны – 24 февраля – у него был спектакль. Так совпало, что ставили «Коллекционера», персонаж этого произведения похитил девушку и силой пытался заставить себя полюбить. Когда Артем Банников вышел на сцену, он не понимал, почему все не остановилось, почему пришли зрители, почему он сам играет в спектакле. О музыке, театре и образе мыслей сторонников войны Артем Банников рассуждает в проекте «Очевидцы 24 февраля».

Расскажите о себе.

— Я человек с творческими задатками, которые всё никак не могу развить. Люблю театр, хотя слово «люблю» тоже такое себе. Я люблю музыку, люблю кино. Мне нравится выражаться на языке театра, на языке музыки.

Мои стрелы лечат хвори,
Мои копья мироточат,
А мечи растят младенцев,
Мои цепи плодоносят,
Ведь мама, мама, я плохой солдат.
Забери меня назад.
Я не буду воевать,
Жизнь святую предавать.

Как война изменила вашу жизнь?

— Я не могу сказать, что война не изменила мою жизнь. Первые недели у меня лились слёзы. Я, видимо, был в таком шоке, в котором находится слабый, ничего не могущий сделать человек. То есть я осознаю ситуацию, но повлиять и подействовать на неё не могу. Это слёзы бессилия. Мне, наверное, в первый раз за всю мою жизнь стало по-настоящему жалко людей. Все смертны — это понятно, но чтобы их так уничтожать в мясорубке, превращать в фарш, перемалывать непонятно ради чего… У меня не было сил, я не Матросов, чтобы лечь и закрыть этот дот, да его и невозможно уже закрыть, потому что летят не пули, а ракеты. Это было довольно близкое к помешательству состояние. Я ходил, всё понимал, видел людей, разговаривал. Мало того, 23-го было объявлено: «Мы придём, возьмём всё, что наше», а 24-го у меня спектакль в театре «Версия». И я шёл в театр и думал: «Блин, надо просто выйти к людям и сказать: „Ребят, простите, но вы же все в курсе, что происходит, правильно? Вы же в курсе, что началась война, что мы пошли на братьев“». Причём пошли с позицией, что имеем право решать их проблемы. Сейчас мы придём и решим всё. Большие братья пришли младших лечить. Больные коросты, изъеденные оспой лица — всё это уродство пришло наводить красоту. И я шёл в театр и думал, что сейчас выйду на сцену скажу, что, конечно, никакого спектакля «Коллекционер» не будет. Кому сейчас нужны проблемы человека, который схватил бабу и тянет из неё жилы? Войну объявили! Жена мне говорит: «Ты особо не петушись, выйди, сыграй им что-нибудь». А в голове не помещается, как в такой момент можно что-либо играть? То есть я выхожу и говорю: «Она такая клёвая, я за ней долго следил. Вы знаете, она как бабочка». А в это время там летят пули и снаряды. И тут сидит 500 человек: «Да-да, какая она клёвая, как клёво артист играет» или «Как плохо артист играет». Это, видимо, мой непрофессионализм, мне казалось, что эта игра с реальностью несовместима. А [нрзб] говорит: «Нет, Артём, не надо», и Наташа говорит: «Выходи, ну ты чего, полный зал народу». Нас в спектакле двое — я и актриса — и я её спрашиваю: «Ты уверена, что мы сейчас выйдем и будем что-то играть?» — «Мы же профессионалы» — «А, ну ладно. Окей, мы профессионалы. Всё, господа, „The Show Must Go On“. Поехали покойнички!» К шоку, страху и бессилию добавилось ещё и то, что жизнь как будто продолжается. У меня сразу в голове кадры из «Кабаре», где у них висят свастики, но жизнь идёт. Да, кривая, горбатая, уродливая жизнь, в которой только сильный может победить. Мы теперь так живём. Для меня это было маленьким откровением маленького актёришки, что можно не останавливать спектакль. Хотя по уму я понимаю, что в этот день нужно было остановить всё: трамваи, троллейбусы, автобусы, заводы, театры, киноплощадки — всё что угодно. Остановить и сказать: «Наши дорогие президенты, министры и прочая братия, остановитесь-ка. Иначе остановимся мы, и без нас вы ничего не сделаете».

Почему вы уехали из России?

— Потому что в данный момент мы не можем жить в Росси как граждане России, потому что они как бы согласны с тем, что происходит. Я говорю «как бы согласны», потому что знаю много людей, которые категорически не согласны. Другое дело, что выразить это — значит либо присесть, либо получить штрафы, либо получить другие неприятности. И поэтому многие молчат. Мы с женой решили, что пришла пора, надо ехать и смело обрубать концы. Вернуться в другую Россию никогда никому не поздно. А если она не изменится, то и возвращаться туда никакого смысла нет. То, что происходит и происходило на протяжении этих 20 лет, из разряда Джорджа Оруэлла и Замятина. Это то, что мы когда-то проходили в школах. Социальный эксперимент, в котором из нормальных людей делают болванки, и эти болванки ходят с раскрытыми глазами и кричат «Ура!» на всё. «Ура!» на то, что кого-то убили. «Ура!» на то, что где-то кого-то изнасиловали. «Ура!» на то, что где-то танками уничтожили полгорода. «Ура!», всё время «Ура!». Но это не «Ура!»

Есть ли у вас близкие люди, которые поддерживают войну?

— В моей жизни было несколько маленьких человеческих шоков. Война — это стихийное бедствие. Как ни крути, что не говори, что мы всем управляем — нет, никто ничем не управляет. Было несколько открытий, когда я ожидал, что человек «наш» или хотя бы антивоенно настроенный. Если говорить о лексиконе, то кто такой «наш»? Это человек, который хотя бы говорит о том, что любая война — это плохо. «А, может быть, это всё профанация, и как без войны?» Ну, как-то надо. можно же, например, торговать, а не воевать. Можно было, наверное, Великой России сделать всё красиво, чтобы ребята из Украины сами сломя голову побежали говорить: «Ребята, возьмите нас, мы тоже хотим, чтобы у нас всё было так же клёво, чтобы у нас были свои электромобили, чтобы у нас были свои великие деньги, которые победили всю Америку». Но никто же этого не сделал. Среди моих очень близких людей есть даже те, кто говорил: «Ты не знаешь всего, Артём». Я знаю главное: если я со всего размаха выбиваю дверь и говорю: «Ну-ка иди сюда. Где там жена, где деньги, где тут что у вас?», то вы мне сразу скажете: «Нет, Артём, это пять лет, это хулиганка». А какой сейчас образ России? Первое, что приходит в голову, что лежит на поверхности: треники, майка алкоголичка, пара нашего любимого томского пива в кегах, семечки. Получается так? Другого лица у России сейчас нет.

Почему так много людей в России поддерживает войну?

— Я, честно говоря, не считаю, что их много, хотя знаю, что эти люди всё-таки есть. Это не так, что: «Мне кажется, что все боятся, поэтому…» Нет, есть реальные люди, я с ними сталкивался. Я ехал в посёлок Молодёжный — примерно час езды на автобусе из Томска — в пазике битком набитом этой нашей Россией. Я себя тоже к этому делу причисляю. Понятно, что история войны — главная тема у всех, маленькими группками все шу-шу, присушу — всё это жужжит. Сзади меня две бабульки прямо мне в темечко: «Тыр-тыр-тыр, да это НАТО, да они подавятся там, да раздавятся, да мы их порвём, разорвём. Тыры-пыры-восемь-дыр». Я еду уже 30 минут, и в какой-то момент не выдерживаю. Понятно, что это что-то психологическое — в тебя внедрили крючок, и по уму надо бы немножко податься, чтобы его вырвать. А я в другую сторону рву — разворачиваюсь и говорю: «Слушайте, всё понятно, но кто первый начал? Давайте так поговорим: кто ударил первый?» — «А ты что? Может быть, хохлы тебе нравятся?» — «Вообще-то да. А что в них плохого? Почему они мне не должны нравиться?» — «Да ты, может, шпион». И началось это бурление. Мне и смешно, и вместе с тем немножко противно, потому что я понимаю, что мои оппоненты — пожилые люди. Мы в разных весовых категориях. Они прожили жизнь в совке, совок для них самое главное, то, что когда-то было великой империей добра, как они считали. На самом деле она оказалась империей зла, как у Пелевина сказано: «Которую мы потом променяли на маленькую банановую республику зла. Бананы, которые поставляются из Швеции», примерно так у него. Мне мерзко, стыдно и я думаю: «Зачем я вообще этот разговор начал, зачем?»

Как вы считаете, что должны делать люди, которые против войны?

— По крайней мере, самое главное — не участвовать в этом. Очевидно, что не надо идти на фронт. «Я против войны, но все равно иду на фронт». Ребята, я против, я не могу. Хотя на это, конечно, нужно мужество.

Вы верите, что Россия может быть свободной, демократической страной?

— Я очень верил Алексею Навальному. На все, что он говорил, я думал: «Так и есть. Почему мы этого не делаем?» Когда он ездил по детским площадкам, это же вообще смешно — человек выходит без охраны. Я своими глазами видел его, его жену — они спокойно шли обедать. Ему кричат: «Алексей Анатольевич», он ему: «Привет». Это позиция открытого человека. Супротив: даже попы на черных гелендвагенах ездят с ФСО. Попы, которым Христос говорил: «Ребята, лишние ботинки — нафиг, сумку — нафиг, встали и пошли, кого в десна целовать, кому язву зализать. Пошли, пошли». И даже крестики свои золотые поднимают и опускают. Уж казалось: те, кто должен костьми лечь и говорить: «Нельзя, ребята, он же сказал не убий». Христос говорил «не убий» не кому-то там, не марсианам, не венерианцам, а вам. Если мы кресты носим, значит нам он это говорил. Все шиворот навыворот.

Чего вы боитесь больше всего?

— Паяльника, извините, в попу боюсь. Потому что чтобы ни говорили, когда тебя хватают, зажимают и засовывают — все. Любой «Агент 007» заканчивается на паяльнике. Любой. И опять же: боль, человеческое унижение — это позиция силы. Насколько нужно быть сильным, чтобы другая сила тебя не сломила?

Царь Ирод устал,
Уже не греет вино.
И кровь младенцев давно
Его не трогает чувств.
Царь Ирод устал,
Ему уже все равно,
Что где-то среди толпы
Мутит воду Иисус.
Царь Ирод устал,
Он позабыл свой гарем.
Он не решает проблем,
Он постоянно в сплину.
Царь Ирод устал,
Ему уже все равно,
Что он давно проиграл
Свою с Иисусом войну.
Царь Ирод устал,
Его руки слабы,
Над ним хохочут рабы,
Он плохо спит, мало ест.
Царь Ирод устал,
Ему уже все равно,
Что на Голгофе Иисус
С улыбкой поднял свой крест.
Царь Ирод устал,
Уже не греет вино.
И кровь младенцев давно
Его не трогает чувств.
Царь Ирод устал,
Ему уже все равно,
Что где-то среди толпы,
(Где-то среди толпы)
Мутит воду Иисус.