Майя Гусева — дата-журналист. Родом с Белгородчины, росла в Старом Осколе. В 17 переехала в Москву — училась на историка в МГУ, потом в ВШЭ на дата-журналиста. С 2017 по 2022 была муниципальным депутатом.

Из России уехала в апреле 2022. Сейчас живет в Германии, занимается проектом Edit Wars, который «деконструирует нарративы российской пропаганды». Каковы эти нарративы, почему люди так легко им верят и должны ли судить пропагандистов как военных преступников, Майя Гусева говорит в проекте «Очевидцы».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Майя Гусева, я дата-журналист, работаю с русскоязычным медиа в изгнании. Родилась в Белгородской области, в Старом Осколе. В 17 лет я переехала в Москву, так как поступила в Московский государственный университет, там получала первое историческое образование, пыталась сделать академическую карьеру. Потом оттуда ушла. С 2017 по 2022 год была муниципальным депутатом в Москве. Во второй раз получала образование уже в Высшей школе экономики по дата-журналистике. Из России я уехала в апреле 2022 года, сейчас нахожусь в Германии, так как получила сюда гуманитарную визу.

Как ваша жизнь изменилась после 24 февраля 2022 года?

— Во-первых, я уехала из страны. Я бы не сказала, что это было неожиданным решением, потому что за год до полномасштабного вторжения мой муж тоже уехал из страны. Когда начались протесты в поддержку Алексея Навального, мы выступали вместе со всеми протестующими, поддерживали эти акции. На него завели три административных дела, что у нас в стране грозит превращением их в уголовное преследование. Он был вынужден уехать. На тот момент он уже не жил в России, потому что мы не думали, что в ближайшее время система изменится настолько, чтобы он смог безопасно вернуться, но и не думали, что станет еще хуже. Я внутренне готовила себя к эмиграции, но война внесла коррективы в мои планы. Я готовилась уезжать позже, не бросая все, не прощаясь со всеми родственниками во внутренней истерике.

Почему в 2017 году вы захотели стать муниципальным депутатом?

— У меня муж был муниципальным депутатом, когда мы познакомились. Я была вовлечена в районный активизм, и мне показалось это интересным и важным. Я поняла, что самое главное сейчас — пытаться строить демократические процессы в России даже на низовом уровне, даже в условиях закостенелой системы, которая не приемлет молодых, новых, открытых, инициативных людей. Я шла от фракции КПРФ, так как в районе мы были уже достаточно известны как активисты. Мы проводили очень активную кампанию в 2017 году против реновации, которую затеял Собянин. Мы ходили, разговаривали с жителями района, объясняли им суть законопроекта, который пытаются протащить, почему им это может быть невыгодно, почему это нарушает их права. Мы были известны в районе и вызывали определенное раздражение среди местной администрации. Решение пойти от фракции, которая позволяет не собирать подписи жителей, было продиктовано тем, что мы понимали, что нас могут не зарегистрировать по подписям. Мы собирали команду, ведь на тот момент на районном уровне партийная принадлежность никаким образом не воспринималась с политической точки зрения. Это был инструмент для того, чтобы прийти к людям.

Общаясь с людьми, что вы о них поняли?

— Я не скрою, что по итогам своего депутатства в 2022 году пришло некое разочарование, потому что когда случилось полномасштабное вторжение, у меня еще длился срок, и мы с рядом депутатов выступили с антивоенной позицией, официально опубликовали название, которое собирались принять на уровне совета депутатов. Я почему-то ожидала, возможно, это было наивно, что нас поддерживает большинство жителей, но они либо отмалчивались, либо некоторые более активные жители восприняли нас как предателей. Пропаганда столько лет накачивала население, а мы старались не акцентировать внимание на политической части, пытались вовлекать людей в гражданское участие через районные проблемы, и из-за этого, когда случилось полномасштабное вторжение, появился резонанс – они стали воспроизводить исключительно те же нарративы, которые использовала власть. Для меня это стало определенным разочарованием. Я, конечно, не могу сказать, что это были все жители, которые с нами работали: активисты продолжали нас поддерживать, и часть жителей действительно сказала нам «спасибо» за нашу позицию, несмотря на то что она на тот момент уже была вне закона.

Расскажите о проекте, которым вы занимаетесь.

— Я уехала, понимая, что хочу что-то делать, но находясь в более безопасном месте, и потому присоединилась к команде Edit Wars. Для нас это была возможность влить куда-то свои усилия, сделать то, что мы умеем в рамках какого-то проекта. В 2022 году мы получили поддержку на реализацию проекта Editwars.org – этот проект посвящен деконструкции российской пропаганды. Мы хотели показать, как через пропагандистские нарративы российские СМИ пытаются зомбировать аудиторию. Edit Wars — это база данных, она фиксирует все заголовки СМИ, количество их исправлений и когда редактор или журналист их внес. Интересно смотреть на первые месяцы полномасштабного вторжения, когда вступил в силу закон о фейках и люди начали внутренне цензурировать себя. Наша основная цель: показать в том числе европейской аудитории, как это происходит, почему люди не сопротивляются так, как они ожидали, почему массово не выходят на митинги. Да потому что они живут в пузыре, из которого очень тяжело выбраться. Мы показываем, какие нарративы использует и на какие сантименты давит российская пропаганда, чтобы и европейцы не попадались на те же манипуляции. Наш проект был организован в художественном ключе: на основе наших анализов нескольких пропагандистских нарративов были проведены аудиовизуальные инсталляции в Бремене, мы провели выставку Propaganda Narrative soundscapes, сейчас на основе этого исследования открыт дашборд в Haus der Wissenschaft в Бремене, его даже можно посетить в настоящий момент.

Каковы основные нарративы пропаганды?

— Первый называется «Мифические нацисты». Так российская пропаганда пытается создавать образ коллективного, а не персонализированного врага: вот какие-то нацисты в Украине, мы пришли освобождать Украину от них. Российская пропаганда снова использует нарративы холодной войны, сопротивления Западу и прочие устоявшиеся клише, которые активно использовались в прошлом столетии. Использует нарратив о том, что Россия не одна, что у нее есть свои союзники в виде Китая и каких-то отдельных европейских стран, поддерживающих сомнение России в современном миропорядке. Нарратив, связанный с санкциями, мы называли «Замерзшая Европа» – он появился в начале полномасштабного вторжения, когда европейские страны вводили санкционный режим в отношении России. Российская пропаганда реагировала на это, пытаясь переместить ответственность за экономические последствия с войны на эти санкции, что это не мы пострадаем от этих санкций, а сами европейские страны. Интересный момент – упоминание слова «газ» в контексте Европы встречается в большем количестве, нежели упоминание внутренних процессов газификации страны. Мы воспользовались базой данных GDLT, которая собирает заголовки всех СМИ с 2018 года, отфильтровали эту базу данных, отобрали российские СМИ, которые либо поддерживаются государством, либо в условиях цензуры вынуждены перепечатывать эту информацию, проанализировали всё с помощью инструментов машинного обучения и других инструментов анализа, выявили какие-то основные паттерны и соотнесли их с событиями, с самим контекстом заголовков, с тем, что происходило в первые полгода войны.

К каким основным выводом вы пришли? Пропаганда работает эффективно, попадает в целевую аудиторию?

— Она работает эффективно. Мой личный опыт общения с россиянами, которые остались или живут сейчас там, показывает, что они эти нарративы воспроизводят. Даже россияне, которые поддерживают войну не активно, даже антивоенно настроенные люди могут воспроизводить нарративы про нацистов, коллективный запад, про «вы там замерзнете» и так далее. Несмотря на то, что российскую пропаганду не раз ловили на публикации откровенных фейков, типа биолабораторий в Украине, эти фейки не дают большого резонанса или результата. Мы смотрели, как вёл себя фейк про биолабораторию, и он прожил буквально месяц, а потом про него все забыли. СМИ сейчас его не воспроизводят, хотя на это, видимо, была сделана большая ставка. В основном российская пропаганда пытается использовать те события, которые имели место, но она манипулирует ими так, как ей выгодно.

Почему россияне оказались так подвержены пропаганде?

— Я очень долго думала об этом. Мне кажется, главный ответ в том, что у многих россиян не развито критическое мышление. Очень многие не проверяют источники информации, с которыми работают. Они могут публиковать или репостить информацию, и у них даже не возникнет вопроса о том, а кто опубликовал эту информацию, а проверенная ли она, а достоверна ли она. Эта слепая вера, наверное, является советским бэкграундом, когда у нас был один источник информации, и большая часть населения доверяла тому, что печатают в газетах. Просто остался этот паттерн. Я понимаю, что критическое мышление не воспитывают в людях даже на уровне среднего или высшего образования. Когда ты видишь какую-то информацию, у тебя в первую очередь должно возникать сомнение в этой информации, а потом ты должен проанализировать то, как эта информация влияет на твое мнение по тому или иному вопросу.

Война надолго?

— Возможно, все идет не то что к миру, это слово в контексте сегодняшней ситуации сложно произносить, но к заморозке конфликта, что, конечно, и для россиян, и для украинцев не является разрешением этой ситуации. Это просто остановка, мы поставим это на паузу, и Путин продолжит находиться в Кремле, продолжит совершать военные преступления как по отношению к соседним странам, так и по отношению к своим же согражданам. Я для себя приняла ситуацию так: война в ближайшее время не завершится так, как мне бы хотелось, и надо адаптироваться к этим условиям, пытаться делать то, что я умею, и не рассчитывать на близкий во времени результат.

Война идет почти в прямом эфире, очень много документального видео и, казалось бы, правда – на поверхности. Почему же в мире так много людей, которые верят именно Путину?

— Я, наверное, могу сказать про Германию, потому что я здесь живу и периодически с этим сталкиваюсь. В основном те же нарративы, про которые я рассказывала, воспроизводят люди, которые потребляют русскоязычный контент, те люди, которые говорят или знают русский язык. Поэтому я считаю, что это эффект работы пропаганды, которая здесь до недавнего времени цвела, пахла и активно работала. Если мы не предпринимаем никаких действий, то она сама по себе будет приводить к такому эффекту. Люди, которые потребляют этот контент, воспроизводят его, наследники того же контекста, что и мы: это либо люди, выросшие в Советском Союзе и переехавшие в Германию, либо люди, жившие при ГДР. Мы видим, если посмотреть статистику по Германии, какие регионы и общины поддерживают это. Может быть, эта проблема была связана с интеграцией этих людей. Ещё я не хочу исключать, что среди тех, кто не имеет отношения ни к советскому, ни к российскому прошлому, тоже есть люди, которые подвергаются пропаганде. В целом, наверное, можно говорить о том, что на мировом уровне вопрос развития критического мышления не настолько хорошо проработан, как мне бы хотелось.

Должны ли пропагандисты понести ответственность за то, что они сделали?

— Я думаю, что эти люди причастны к военным преступлениям, потому что они создают контекст, в котором это становится нормой. Юридический процесс в их отношении должен быть такой же, как и в отношении солдат и людей, принимавших решение о нападении на Украину.

Какое будущее ждет Россию?

— Мне кажется, что сейчас даже среди людей, посвятивших изучению России всю свою жизнь, никто не может дать точный ответ на этот вопрос. У меня есть только надежда. Я бы хотела, чтобы на карте нашей планеты существовала демократическая Россия.