Быть каплей воды, которая точит камень

Евгений Антонов – шеф-редактор Paper Kartuli в Тбилиси. В 2016 году переехал из Новосибирска в Санкт-Петербург, чтобы стать журналистом. Пока учился, стал работать в питерском издании «Бумага». В 2019 году Евгений получил журналистскую премию «Редколлегия» за материал о том, как петербуржцы доказывают в суде, что им подбросили наркотики.

Евгений считает, что каждый должен делать то, что в его силах, чтобы война быстрее закончилась. Об одиночестве в эмиграции, о том, почему в Грузии работают митинги, а у нас нет – Евгений Антонов рассказал «Очевидцам».

Расскажите о себе.

— Привет, меня зовут Женя Антонов, я из Новосибирска, в 2016 году переехал в Петербург поступать в вуз. Я решил, что для того, чтобы научиться журналистике, нужно работать, поэтому в сентябре пришёл стажироваться в «Бумагу» и с тех пор остался в компании корреспондентом-новостником. Однажды выиграл «Редколлегию».

Почему вы уехали из России?

— На самом деле это достаточно долгая история. Уезжал я 3 марта. Я очень доверяю Кириллу — гендиректору «Бумаги». На карантин по коронавирусу мы уходили в феврале. Когда 24 февраля началась война, я не думал о том, что куда-то придётся уезжать или что-то подобное. Потом нас собрали обсудить закон о фейках и то, что сейчас всё может усугубиться. Кирилл сказал: «Я вам советую в ближайшее время уезжать». Я подумал, что если Кирилл говорит, то надо: «А когда это ближайшее время? Смотреть билеты на неделю, на завтра, на послезавтра?» — «Нет, ближайшее время — это сегодня ночью». Эта планёрка была у нас где-то в 5 часов дня, а в 4:20 ночи я улетел.

Вы руководите в Грузии изданием Paper Kartuli, которое было создано питерским изданием «Бумага». В чём был смысл создания нового медиа?

— Во-первых, был очевидный запрос. Я редактор с 23-го марта, до этого на моей должности были другие ребята. Идея Kartuli появилась ещё в марте: мы видели, что очень много людей переезжают в Тбилиси, и что необходима какая-то коммуникация. С этой точки зрения мы долго обдумывали концепт, что такое Paper Kartuli. Это не экспатское медиа, мы не пишем для экспатов. Мы региональное медиа в полном смысле этого слова — пишем на грузинском и на русском. Наша главная цель — находить точки соприкосновения местных жителей и экспатов, которые — и это уже факт — здесь и их много.

Вы освещали митинг 7 марта в Тбилиси против закона об иноагентах. Можете сравнить свои ощущения от последних митингов в России и в Тбилиси?

— Я работал на всех митингах в Петербурге, начиная с 2016 года: и на навальновском, и против передачи Исаакия РПЦ. Во-первых, я был достаточно сильно удивлен, что митинги работают. Здесь закон об иноагентах как минимум отложили. Кажется, ни один митинг, который я освещал в Петербурге, не возымел того эффекта, которого от него ожидали организаторы. Были только рядовые кейсы вроде Исаакиевского собора, где власть все-таки решила пойти на попятную. В Тбилиси был газ, его использовали против протестующих, но это средство массового разгона. Я сам попадал под газовую атаку — очень неприятно, больно, глаза слезятся, слизистая жжется. Я помню, что в 2021 году я просто стоял и снимал задержание на Сенной площади в Петербурге. Стоял один около скамейки, прибежал ОМОНовец, толкнул меня в эту скамейку, впечатал и убежал дальше. Здесь такого прямого, частного нападения я не видел.

— Как вы считаете, почему грузинам удалось отбиться от закона об иноагентах, а в России его тихо проглотили?

Я думаю, что здесь очень-очень много факторов, и я не политолог, чтобы об этом рассуждать. Имеет место и самоорганизация общества, и политический режим, который в Грузии сейчас напоминает российский, да ещё и усугубляется. Наверное, сказались масштабы: здесь проходил очень массовый митинг — 100 тысяч человек в столице. В Москве тоже проходили массовые митинги, но Москва не вся Россия.

Вы бы хотели вернуться в Россию? Что должно для этого произойти?

— Я думаю, там много взаимосвязанных процессов. Мне кажется, что если не будет угрозы уголовного преследования для независимых журналистов, то значит и многое другое изменится, и тогда я, конечно, хочу вернуться.

Зачем Путину война?

— Это очень комплексный вопрос. Безусловно, у него есть какие-то свои представления о том, как устроен мир, и они достаточно далеки от того, каким видим мир мы. Мне кажется, в этом есть и мания величия, и очень нестандартные философские идеи, которые у него появились. И ещё это отклик нашего советского прошлого.

Верите ли вы в светлое будущее России?

— Мне кажется, что все проходит. Нет ситуации, которая не может полностью разрешиться. Вопрос в том, сколько времени на это уйдет. Задача многих-многих жителей России и внутри страны, и за границей, это быть каплей воды, которая точит камень. Не знаю, сколько на это уйдет времени, не знаю, сколько капель воды уйдет, сколько наших усилий потратится, но думаю, что для моих детей, моих внуков уже будет, конечно, не самая светлая Россия, но более светлая, чем сейчас.

Одна из ваших статей посвящена пропагандистским выставкам «Россия — моя история». Как вы считаете, насколько действенна эта пропаганда, и почему люди так легко покупаются на неё?

— Мы все не особо серьёзно относились к пропаганде и считали, что они просто что-то там кричат в своём телевизоре, а оказалось, что это работает. Мне кажется, пропаганда действует только на часть телезрителей, на часть России. Конечно, есть уверенные z-ники — псевдопатриоты в своём понимании. Я думаю, что пропаганда имеет комплексный эффект: когда ты не видишь других точек зрения в своей социализации, не возникает идея: «А, может быть, война — это плохо?» У моих друзей есть дети, которые сейчас идут в школу, и непонятно, как с ними говорить о политике. Нужно ли десятилетнего ребёнка втягивать в это, говорить, что Путин преступник, что война преступна? А как у него будет складываться социализация с другими детьми, как он будет с ними общаться, возникнут ли у него проблемы, хотя от политики он ещё далеко? Мне кажется, когда ни у кого нет другого мнения, пропаганда начинает работать — работают эти информационные пузыри.

Что, на ваш взгляд, может остановить войну?

— Такая простая история, как жизнь по совести. У каждого своя точка приложения — где и на что он может повлиять. И если совесть подсказывает, что в данном случае нужно влиять, то это нужно делать. У всех очень разное положение, у всех разные риски. И нельзя, как мне кажется, обобщать всех до одного, что все должны заниматься активистской деятельностью, журналистской, идти в политики. Каждый, наверное, знает, что он может делать, и хорошо, если он это делает.

Чего вы сейчас больше всего боитесь?

— У меня как у человека, который уехал из России примерно полтора года назад, достаточно сильно сместился фокус. У меня есть общечеловеческие страхи: усугубление ситуации, продолжение войны, угроза ядерной войны и так далее. Но есть и частные страхи, связанные конкретно со мной, с моим личным опытом. Наверное, я боюсь одиночества. В этом плане хорошо, что я работаю в Paper Kartuli, потому что, как мне кажется, это общая проблема у экспатов, у эмигрантов, которые давно уехали из России. Очень сложно найти единомышленников, друзей, знакомых, и тем более интегрироваться в общество. Я верю, что миссия Paper Kartuli по нахождению этих точек соприкосновения, по попытке создания комьюнити — рабочая и будет реализована.

О чём вы мечтаете?

— Есть, опять же, общечеловеческие мечты: хочется, чтобы эта война закончилась, хочется, чтобы Россия стала демократической страной, но мы только идём к этому. Я за последнее время понял, что важно не забывать о себе. Мы все всё равно столкнёмся с кризисами. Для меня сейчас первично, чтобы семья была здоровая, чтобы мои друзья, которые здесь находятся, знали, что они могут получить поддержку, и чтобы они хотели её получать. Чтобы, наверное, они сохраняли в себе Человека с большой буквы.