Татьяна Станева — режиссер и общественный деятель из Киева. По национальности бессарабская болгарка, по образованию фольклорист. Основательница международного этнографического фестиваля документальных фильмов «Око», который уже два года вынужденно проходит в Софии. 24 февраля 2022-го Татьяна встретила в Киеве, фактически стала лицом Украины в болгарских СМИ, рассказывая о войне.

Расскажите о себе.

— Я украинская болгарка, рождена в Украине, в украинской части Бессарабии, в Одесской области. Я режиссерка, культурный и общественный деятель, основатель и директор Международного этнографического кинофестиваля «Ока». Фестиваль проводится уже четвертый год, и второй год он в изгнании. Мы, к сожалению, не можем проводить массовые мероприятия у нас в Украине. Мы собираем фильмы на профессиональной площадке Film Freeway со всего мира. В прошлом году у нас, например, были фильмы из Чили. И вообще из таких уголков земли, о которых я даже не подозревала, что они существуют, и не знала, чем дышат эти народы. И я все время повторяю, хотя многие считают меня наивной, что если бы у нас было больше такого кино, и люди смотрели бы больше таких фильмов, и больше таких фестивалей, то у нас меньше было бы войн. Потому что войны всегда на определённых фобиях строятся. А фобии строятся на отсутствии истинного знания о каком-либо народе. И когда ты больше узнаёшь, чем люди живут, как они живут, ты понимаешь, что у них другой цвет кожи другой разрез глаз, но они такие же люди, которые хотят просто элементарного человеческого счастья, быть защищёнными, иметь что кушать, чтобы все его родные были живы и здоровы, а все остальное это просто политика, просто выдумка, миф. Наш фестиваль развенчивает эти мифы.

Как для вас началась война?

— Я была в Киеве. В тот момент многие прогнозировали, рассказывали про 16 февраля. Двоюродный брат, с которым мы выросли, он женился на москвичке. Она приезжала на лето к нам в село, у них там родственные какие-то связи были. Он уехал в Москву жить, и мы поругались с нми ещё в 2014-м году. Но потом умерла тётя, он приезжал на похороны. Мы, понятно, обнялись. Вроде как стихла немножко в России эйфория относительно Крыма, а у нас боль относительно Крыма и вообще того, что творится на Донбассе. А потом, когда двадцать четвёртого это всё началось, естественно, я как журналист, как публичный деятель, я очень много писала, очень много говорила. И тут в Болгарии я стала практически лицом украинской войны. Мне так было больно, он позвонил папе и начал рассказывать. Хотя мой папа, он такой миролюбивый до ужаса, просто аграрий, который никогда ни с кем не ругался, не воевал, не хотел этого, но он тоже перестал с ним общаться. Хотя они очень близки были, очень, поверьте. Он даже больше похож на моего папу, чем на дядю. Папа с ним общался, говорил, что я убежала из-под бомб, которые вы посылаете на нас, и которые могли упасть на мою голову.

То есть, меня застала война в Киеве. Я проснулась к счастью, или к сожалению, не от сирен. Это зима, были закрыты окна, когда закрыты окна, очень плохо слышно. А плюс я до ночи писала проект, у нас как раз сезон грантовый начался, я писала заявку на грант, на кинофестиваль. Я очень поздно закончила, так как был дедлайн, и очень поздно заснула. Где-то я поспала 2–3  часа может быть, я проснулась от того, что у меня разрывался телефон. Прежде чем ответить, я увидела сообщения, и у меня просто от ужаса начали течь слёзы. Я не могла поверить. Но это случилось, и была паника большая первые дни особенно, и у меня в том числе. Я очень быстро мобилизуюсь, но при этом всем, я все равно положила в чемодан какие-то вообще непонятные вещи. Да, я поняла, что мы уже не можем выехать, потому что уже были большие пробки. Мы начали искать родственников под Киевом. И слава богу, что мы выбрали не Ирпенинское и Бученинское направления, потому что очень много киевлян так и думали, что цель – Киев, и бомбить будут Киев. То есть, они уехали в предградье, ну а мы в южном направлении получается ушли. Там частный дом, и нас оказалось 20 человек у тёти. Мы в подвале у неё прятались, спали в спальнях, но как только начиналась сирена, мы спускались ночью в подвал. Там было относительно легко переживать случившееся, потому что нас было много. Но мы постоянно вот так вот сидели, мы не ели, мы не спали. Я не пью алкоголь. Может, это плохо с какой-то стороны, потому что я не могла расслабиться. Зато жменями валерьянку выпивала, благо она у нас была. А потом нас 20 человек оказалось в доме, и мы не могли никакую еду купить, всё пусто просто. Была только та еда с собой, которую каждый дома прихватил, зато все прихватили алкоголь, это так интересно было. А, фляжку давай быстро, и вперед! Потом уже мы нашли какие-то крупы в магазине.

И там мы находились какое-то первое время. Но с нами была онкобольная женщина. Это мама нашего технического директора, нашего кинофестиваля. Её двадцать четвёртого должны были положить в больницу, на операцию. Естественно, не положили. А у неё остра фаза была рака, и а у с собой были только те лекарства, которые мы по сумочкам пособирали. Аптеки были закрыты тоже. Паника была, вы себе не представляете, какая это была паника и какой-то был хаос.

Собственно, когда уже деоккупировали и Ирпень и Бучу, и больницы полноценно начали работать, и не только раненных спасать в госпиталях, и беременных, а и плановые операции делать, мы маму отвезли.  Но уже было поздно. Словом, она в больнице скончалась. Я считаю, что это тоже жертва войны. Потому что, если бы не этот факт, её бы вовремя прооперировали, то был бы шанс. Может быть, она была бы жива сейчас, и была бы с нами.

Национализм для Украины — это проблема?

— Украинцы большие патриоты в целом, как народ. И это очень заразно на самом деле. Я была участницей двух революций, потому что я как раз была студенткой в 2004 – м году. И потом, в 2014-м увидела, как можно любить свою землю. У меня в принципе никогда не было вопросов относительно того любить, или не любить свою страну. Это как мать. Ты не можешь выбирать. Ты просто её любишь. Но я ещё и просто из такого региона, который вообще невозможно не любить. И страна такая, она какая-то магнетическая, Украина. Я понимаю, почему люди ее любят, почему жители своей страны так ее сильно любят.

Сложный вопрос относительно нацизма. Я вам просто фактами тогда отвечу, а вы додумайте сами. Я представитель нацменьшинства. Только когда Украина стала независимой, для нас стало возможным изучать, как украинский, так и болгарский язык. Я живой пример, я типичный пример того, как менялась Украина. Я одна из первых, кто учил болгарский, и это всё спонсировалось Министерством образования Украины. Поступая на фольклористику в университет Шевченко и защищая свою работу на тему «Календарная обрядовость болгар в Украине», я была там принята, как уникальное вообще явление даже, не как человек.

Во время Советского Союза было принято, было модно считаться советским человеком. Никто не идентифицировал себя как молдаванин, грузин, болгарин и так далее. Моя бабушка пережила голодомор, и все эти репрессии видела. Всё-таки продукты Советского Союза — это поколение моих родителей, которые относительно добрые годы Советского Союза пережили, и могут иметь какую-то ностальгию, а у бабушки не было ни иллюзий, ни ностальгии по Советскому Союзу. Вместе с Советским Союзом пришел голодомор на наши земли, и такой страшный голод, от которого сёла вымирали. Ну, и все эти истории, естественно, бабушка мне рассказывала. Она всё время говорила, – помни, кто ты есть. Она меня учила болгарскому фольклору. Может я поэтому такая ещё. У меня двойственные патриотические чувства. Я и за Украину готова воевать, и за болгар, всё болгарское в себе готова защищать, реально своей жизнью рисковать. Вот вам собственно ответ. О каком нацизме может идти речь?!

Я всё время говорила о том, что Украина самая толерантная страна, которую вообще можно себе представить, которую я посещала в своей жизни. И мне кажется, именно поэтому она страдает. Слишком толерантной была – ну, на русском хотят говорить люди, ну пусть на русском. Даже эта украинизация, которую они пытались в начале девяностых делать, ввели украинский в школе. Не было никакого насильственного принуждения. В том смысле, что, например, если бы по-жёсткому всех учителей поменяли, и сразу преподавание на украинском велось, и сразу заставили бы всех учить украинский, то может быть, можно было бы расценить это как какие-то там нацистские действия. Но именно потому, что они этого не сделали, мы сейчас страдаем из-за этого. Путин как повод выбирает именно это, часто говорит об этом, о защите какого-то там условного русскоязычного населения. Это не война, это геноцид. Причём этим геноцидом Российская империя, потом советская власть занималась относительно нацменьшинств. А Украина была тогда нацменьшинством. Они занимались этим давно. Голодомором, репрессиями, убивали интеллигенцию, уничтожали украинский в школах. Так, чтобы человек забыл вообще, кто он. Ради чего воюют наши ребята сегодня? Они защищают не только территории, а защищают свою идентичность, потому что мы не хотим исчезнуть ни как народ, ни как государство, ни как вообще общество.

Для Болгарии вы фактически стали лицом Украины, рассказывая о войне местным СМИ. Можно сказать, что сейчас вы живёте на две страны?

— Я приезжаю в Болгарию исключительно делать проекты, работать. Я скорее живу на два места – между селом и Киевом. И, честно говоря, с двадцать четвёртого, я настолько много в разъездах, именно работая на информационном фронте, что я пыталась посчитать, была ли я где-то за всё это время, за эти 2 года, больше, чем 3 недели. Я живу на чемоданах, это очень утомляет. Иногда настолько устаёшь, как попугай одно и то же говорить, борясь с этой ложью.  Что я могу прокричать, так это «браво» РФии, что они умеют шикарно делать пропаганду, они шикарно вводят агентуру по всем странам. Я просто удивляюсь, потому что обычно, по законам медийным, чтобы посеять ложь нужно хотя бы 80% правды, чтобы в этой лжи было. И между этой правдой какую-то ложь посеять. А тут же стопроцентная ложь! Как умудряются стопроцентную ложь выдать за правду, и люди все верят!

Какие документальные фильмы об Украине вы бы посоветовали нашим зрителям?

— Ребята, которые были, киношники, наши коллеги, режиссёры, журналисты, они до четырнадцатого года занимались просто кино. У них была компания «УкрСтрим», они на Майдане начали стримить. После этого, когда случился Майдан, когда мы вроде как сдыхали этого прорусского чучела, Януковича и выбрали вектор совершенно другой, и вот мы думали, вот заживём,  но начинается Крым, начинается Донбасс . И они уходят сперва, как журналисты фиксировать, и там снимают и зелёных человечков, которые признаются, что они с российским паспортом, ну всё, всю оголенную вот эту правду. И в тот же момент они там понимают, что это не приносит пользы. То есть, жизнь разделилась на до и после. И они, чувствуя свою ответственность, идут добровольцами на войну, как солдаты. Там они в разведку ушли, потому что  были знакомы с техникой, дроны делали, первые беспилотники. Это были вообще рукодельные, рукодельные такие штуки, которые они запускали для разведки. Где-то до шестнадцатого года они были в окопах, потом их фильм про Майдан «Зима в огни» –  «Зима в огне», он есть на Netflix , был номинирован на Оскар от Украины в каком-то году. Их зовут в Канны, их зовут на Оскар, и их командир говорит: «Вы должны пойти». Потому что они видят такое равнодушие, что мир живёт абсолютно параллельной реальностью, закрыл глаза, оглох, ослеп, не хотел видеть, то, что происходит у нас тут, не хотели ругаться с Путиным. Командир говорит, мир должен знать правду, отправляйтесь туда. И они, отправляясь туда, и они понимают просто насколько вообще разделены два этих мира.

И чтобы вы понимали, их же побратимы с их же бригады, скидываются для того, чтобы они могли доделать этот фильм. То есть, ценность этого фильма вообще тяжело переоценить. Начинается уже полномасштабное вторжение, и туда входят и эти кадры. И им удалось этим двоим друзьям – ребятам, удалось показать генезис войны от четырнадцатого года до 24-го февраля двадцать второго года. Показав причины и следствия, показав ложь Путина в прогрессии, от «нас там нет» и «мы никогда не будем нападать на Украину, да вы что, как вы можете», до абсолютно противоположного. Всё, что он говорил «мы не», он сделал. И когда я смотрела этот фильм, я несколько раз останавливалась, я плакала. Я, мне хотелось вырвать от боли, у меня реально были рвотные позывы, и я впервые в жизни такое испытала относительно фильма и вообще в жизни. Насколько мир был равнодушным, и благодаря этому равнодушию, по причине этого равнодушия, случилось полномасштабное вторжение. Героями не рождаются, героями становится. Точно также и зло. Оно не падает с неба, раз и упало. Это мы позволили ему быть таким, это мы дали ему прогрессировать, это мы виновны, всё общество мировое, в том, что мы взрастили Путина, и всё его вот это ядро.

Как думаете, смогут ли украинцы в обозримом будущем простить россиян? 

— Я была воспитана в очень консервативном селе, в добром, где мы даже не закрываем на ночь калитки, чтобы вы понимали насколько у нас всё открыто. Мы очень открытый народ, вообще Украина в целом. Приветливый, достаточно солнечный, особенно наш край внизу, там очень гостеприимные люди. Я думаю, многие россияне успели это испытать, приезжая в Украину. Так сделать больно, я не знаю сколько должно пройти поколений, чтобы вообще мы могли восстановить какой-то диалог. У нас была песня на открытии фестиваля – «Прости, что я не умею прощать».  О войне, естественно. Я думаю, что многие украинцы молятся такой молитвой перед богом, потому что нести ношу непрощения, ношу ненависти – это тоже тяжело, потому что это тебя съедает в первую очередь, не врага. Когда мне говорят, – ну всё равно надо прощать, отвечаю, что надо прощать тех, кто просит прощения. Сегодня россияне не просят прощения у нас. Они тешатся в чатах, что убили ещё столько-то укров. Знаете, я не могу себе представить, насколько надо обесчеловечиться, чтобы этому радоваться. Я могу радоваться бавовне, как мы ее называем, что уничтожена логистика. И я очень рада, что все-таки наши военные, несмотря ни на что, не позволяют себе бомбить мирные города.

Хотя оснований для отмщения уже достаточно. Потому что, это делает их героями, это честный бой. Они сохраняют человеческое лицо. Я не знаю, как объяснить то, что делают те, кто дают приказы, те кто их реализовывает, те кто этому радуется. Ну какие это люди? Я сама хочу получить на это ответ. Дайте мне ответ. Я не понимаю, как можно вчера петь на одной сцене, торговать в одном моле, иметь какую-то общую историю, общие какие-то ценности. Как можно радоваться тому, что ты сегодня их убиваешь?

Как изменилось украинское общество за время войны, и готово ли оно к тому, что воевать придётся не месяцы, а годы?

— Мы не думали, что мы можем так ненавидеть. Разозлить даже те регионы, которые всегда тепло относились к России, даже после 2014 -го. Это Харьков, это вся слобожанщина, это южные регионы, которые, как-то так сложилось, а это не как-то так сложилось исторически, это тоже была насильственная русификация настолько проведена на этих землях, что люди потеряли сознание, кто они. Что поменялось? Во-первых, мы уже ничего не боимся. Если у Путина была цель нас испугать, поверьте, это работает совершенно по обратному. Я даже боюсь, что я ничего не боюсь, потому что всё-таки страх дан богом, как инстинкт самосохранения. Чтобы ты там от чего-то ушёл. А у нас лают сирены, падают бомбы. А мы уже так, – ну, ебанет, так ебанет, прости. Ты просто устаёшь бояться.

Что бы вы сказали своим соотечественникам?

— Украинцам я бы сказала так, – вспомните ситуацию Христа в пустыне, когда он был искушаем дьяволом. Он реально был голоден, он реально хотел кушать, и он мог превратить камень в хлеб. Физически мог. Он себе не позволял, не мог позволить себе это сделать, по духовным причинам. На втором году жизни мы все очень устали. Устали бояться, устали прятаться, устали бежать, устали воевать. И самое страшное, что мы отправляем туда наилучших, самых смелых, самых. Вы себе не представляете, сколько коллег ушло моих, киношников, журналистов. Бросили камеры и ушли воевать, и были убиты. Вы понимаете, сколько лет нужно для того, чтобы взрастить одного киношника профессионального. Говорят, незаменимых людей не бывает. Бывает. Бывают незаменимые люди. Каждый профессионал своего дела он по сути незаменим. Уходит с одним человеком целая эпоха, целый космос, целая вселенная. Иногда хочется поддаться искушению сдаться. Перестать говорить, превратить камень в хлеб, и наконец-то покушать. Я же имею право, я же просто человек, я же просто хочу кушать. Вот всё-таки надо добыть до конца, если это не так, я отказываюсь вообще жить. Все законы жизни, они построены на том, что добро должно победить зло, иначе я просто не знаю, зачем жить. Я не знаю, во что верить тогда.

 Что бы вы сказали россиянам?

— Я не знаю, что сказать. Мне кажется, все уже было сказано. И если смысл говорить. Мне кажется, бесполезно. Там только хирургия поможет, реально. Все, что будет говориться, это как мазь на онко-опухоль мазать. Да её надо просто вырезать. Я даже не знаю, как лечить эту болезнь. Вот этот империализм, шовинизм, который ещё больше взращивать такими войнами с детства Я бы сказала вот что, – вы вскармливаете свой шовинизм, – вот мы замочили ещё одного укра, но знайте, – зло всегда было побеждено.

В сказках, в Библии, все мы в конце концов передстанем перед богом, я человек верующий, и я знаю, что жизнь очень справедлива. И я знаю, что мне иногда непонятно, у меня очень вопросов много к богу, честно. Я не понимаю, за что нам так много выпало страданий, но мне один священник сказал так, – наверное бог избрал вас остановить это зло, и победить его, и уничтожить. Потому что никто другой не был так смел это сделать. Я вот так пытаюсь относиться к этому, чтобы у меня не было диссонанса в голове. Потому что, это очень бьёт по вере. И я говорю, – окей, господи, если ты нас считаешь такими смелыми, я сейчас не знаю, что может помочь этой войне, если она идёт на истощение, я единственное о чём прошу, просто сделай чудо, я надеюсь на чудо. Только я знаю, что когда ты выбираешь, – мне бабушка ещё говорила, когда не знаешь, как поступить, поступи правильно. Когда у тебя есть сомнения, как поступить, потому что иногда хочется неправильно поступить, поступи всегда правильно. Это всегда вознаграждается, в какого бы мы бога не верили бы, и может быть, даже атеисты вообще ни в кого не верят, но это не отменяет закон сеяния и жатв. Вы посеяли столько зла, что невозможно, чтобы оно не вернулось. Вы запустили процесс саморазрушения. Вы его запустили, и я боюсь представить, каким страшным он будет для народа России. Страшно, что ещё и щепки в нас могут полететь, вот что страшно. Потому что, к сожалению, нам не повезло с соседом. Называть зверьми я не могу, потому что звери так не поступают. Потому что, у них есть заложенные инстинкты материнства, вожака, у них тоже есть свои законы. Нарушать все законы, сеять хаос и зло по всему миру, и ждать, что это тебе обернётся добром, ну это невозможно. Это по всем законам религии, жизни, вообще это невозможно. Я очень надеюсь, что все-таки мировое сообщество не поддастся искушению превратить камень в хлеб, потому что выбирая хлеб ты можешь потерять и хлеб и свободу. Выбирая свободу, ты обретаешь все.