«Если вернуть россиянам самоуважение, то естественным образом проснется и гражданская активность»
Нам написала Влада (имя изменено). Ее подробное письмо о том, как нуждаются в уважении и доброжелательности люди в России, и как им этого не хватает. Рассказала, как переубедила маму, поддерживая теплые отношения и потихоньку «сея семена сомнений».
— Мне захотелось поделиться своей историей борьбы за умы и сердца близких людей, чтобы рассказать: маленькие победы добра над злом все еще возможны.
Завязка моей истории не уникальна: мои родители, по крайней мере мама, украинка по национальности, в начале войны восприняли ее с огромным энтузиазмом и риторикой в духе «весь мир сделаем русским». Родители мужа, частично украинцы, и другая моя родня, полностью украинцы — с осторожностью и тревогой, но в целом поддерживая идею «защиты Родины от опасности». Муж, к счастью, всецело против. Соседи, с некоторыми из которых мы были весьма дружны — неизвестно. Особенно те, кто эмигрировал из Харькова.
Таким образом, внушительная часть моих и мужниных родственников когда-то восхищенно рассказывавших о красотах Украины и ее садах, певших украинские песни на семейных застольях — решительно отреклись от своей украинской идентичности, заявив, что они «давно уже русские». Давно — это видимо, последние лет 30, как переехали в Россию.
Относительно соседей я сразу заняла осторожную позицию, и решила не обсуждать, чтобы не разочаровываться лишний раз. Потому что для разочарования более чем хватило разговоров с мамой (филологом по образованию и поклонницей русской литературной классики) и реакции так называемого «большинства». Больше всего меня поражала такая вещь: c детства нас будто бы воспитывали в духе неприятия войны и тех ужасов, которые она несет — по крайней мере, мне так казалось. Но, оказалось, что начать убивать для многих моих сограждан — совершенно не проблема.
Здесь надо сделать оговорку, что к этому моменту я жила в самых разнообразных слоях общества и особенных иллюзий относительно него не питала: мои родители, во-первых, никогда не относились к интеллектуальной элите, работали простыми рабочими в сферах услуг. Во-вторых, на начальном этапе самостоятельной и уже супружеской жизни мы с мужем жили в самом злачном районе нашего крупного областного, на минуточку, центра. Это был район, название которого положено было произносить полушепотом и с придыханием, куда многие натурально боялись ездить (в том числе моя мама), а нашими соседями являлись, без преувеличения: наркоманы, алкоголики, проститутки и гопники в большом количестве. Пьянки на траве, драки на асфальте, карточные игры на капотах такси, свист и приставания к женщинам, наркоманские закладки в подъездах, торговля наркотиками из окна по веревочке, и прочие прелести — быстро стали нашей повседневной обыденностью. Наши окна выходили во двор, и все разговоры, предметы обид и гордости — все они были нам хорошо слышны и видны. И очень быстро стало понятно: самый бедный люд лишен, пожалуй, главного — самоуважения.
Разговоры вроде «ты меня уважаешь?» под окном — просто набили оскомину. Уважительным общением, которое мне свойственно по отношению ко всем, вне зависимости от их внешнего вида и состояния алкогольного опьянения — я быстро располагала к себе соседей. Вообще, было удивительно, насколько болезненно и жадно впитывали эту доброжелательность и уважение не только мои асоциальные соседи по району, но и вроде бы добропорядочные его члены — полицейские, работники налоговой и УФМС, спасатели и врачи, даже сотрудники уголовного розыска. Лица расцветали и светлели, плечи расправлялись, на лицах появлялось счастливое выражение удовлетворенности и даже гордости за себя, за профессию, за свою миссию. Это лишний раз подчеркивает то, что в повседневности они, общаясь по долгу службы с большим количеством людей, сталкиваются с огромным количеством претензий, хамства, неприязни и неуважения, потому что их постоянно подозревают и обвиняют в халатности, небрежном исполнении своих обязанностей, дилетанстве и безразличии.
Все это создает в обществе атмосферу раздражения, взаимной неприязни, неуважения, хамства и, как следствие, желание отгородиться от окружающих. При том, что если начать разбираться в каждом отдельном случае претензий, то выясняется, что причиной недостаточно качественного обслуживания очень часто являются условия, в которых вынуждены работать сотрудники: слабая юридическая база с огромным количеством дыр в законодательстве; отсутствие медицинского оборудования; нехватка кадров и их трагическая перегруженность и т.д. и т.п. А сами люди, как правило, стараются to do their best — но не встречая понимания и поддержки, быстро выгорают эмоционально и включаются в общий мрачный фон. И это не считая всех радостей низких зарплат и высоких бытовых расходов россиян.
Поэтому, с учетом всего опыта, в том числе жизненного опыта моих родителей и родственников, негативный и имперский настрой населения мне был понятен: это всегда была попытка ощутить самоуважение через причастность к чему-то «большому, значимому и великому». Так было всегда и по отношению к спорту (и поэтому наши болельщики самые агрессивные в случае поражения — воспринимают его как свое личное) и к «большой политике», и к политике в целом. Отсюда же и разговоры в духе: «Им там наверху во власти виднее, а я маленький человек», и привычка заискивать перед начальством, «большими людьми». А ко всем, кто посягал на это чувство «великого» — жгучая и яростная ненависть, точно такая же, какую мы не раз видели во время драк под нашими окнами.
Видимо, эта же ненависть сделала возможным так легко перейти черту от драки — к убийствам и садизму.
Удивительно было для меня и то, что, оказалось, что общество к тому же лишено эмпатии по большому счету. Разрушенные дома, семьи, судьбы, жертвы обстрелов, судьбы детей — сочувствия не вызывали у так называемого большинства, а зачастую даже злорадство или необычайное «смирение», мол, ну что поделаешь, это же война; либо отрицание, мол, «это они сами себя бомбят, а мы не такие». Видимо, градус ненависти был задран очень высоко, и это отключило эмпатию — прям как это происходит во время драки.
И вот со всей этой идеологией мне пришлось столкнуться непосредственно в лице моей мамы. Дело осложнялось тем, что пропаганда в ее случае легла на щедро удобренную в течение многих лет конспирологическими теориями, антисемитизмом, национализмом и прочими прелестями почву.
Вначале это были яростные и ожесточенные споры, я приводила кучу аргументов, отсылок и параллелей — все они, вопреки всякой логике, отметались как несуществующие, несущественные или «притянутые за уши». Довольно быстро я поняла, что имею дело с эмоциональной вовлеченностью мамы в эту идеологию — в таком случае рациональные аргументы не помогают, потому что оппонент будет готов выдумать любое объяснение тому, во что ему на самом деле просто и банально нравится верить. Также, спустя некоторое время, я поняла, что «не разговаривать» — тоже не помогает, потому что травмирует и вгоняет в депрессию обе стороны — и меня, и родителей.
Испробовав разные тактики, я в конечном итоге остановилась на одной, единственно работающей: обычном теплом общении, в том числе вживую, на повседневные темы и тактике «сеяния семян сомнений» — вбрасывания мелких новостей, вызывающих ее эмоциональный отклик, и дальнейшей поддержке и одобрению «правильной» реакции — сочувствия, эмпатии, и игнорирования «неправильной» реакции — идеологических и конспирологических выпадов, и прочей ерунды, а также резком сворачивании разговоров на эту тему. Дело пошло-поехало.
Шел месяц, другой, моя маленькая «внутренняя пропаганда» работала — и понемногу отношение мамы к войне стало меняться. Сначала спал националистический запал и кураж, затем появилось удивление, недовольство, разочарование в войне, неприязнь по отношению к властям. Вслед за этим включилась и эмпатия, и переживания, слезы и страдания, несмотря на то, что видео она по-прежнему не смотрела — потому что «не верила обеим сторонам — и нашим, и им». Иногда я перебарщивала с новостями, и мама попросила не присылать душераздирающие новости про детей.
Ее риторика постепенно менялась, но День Победы настал, когда в ответ на какое-то событие мама разразилась проклятьями в адрес войны, заявив, что это «братоубийственная война, и мы потом будем за голову хвататься, что наделали».
Тут я была в таком восторге, что поделилась радостным событием в рабочем чате нашего небольшого отдела — и за меня порадовались даже мои коллеги-сверстники, у которых точно такие же проблемы.
Также не так давно меня порадовала реакция соседей, уже не в контексте войны, а в контексте взаимоотношений с властями. Везде, и в родительских школьных чатах, и в соседском чате я занимаю позицию требовательную по отношению к властям. И вот однажды, когда мы с соседями совершали очередной «набег» на позиции местной администрации с целью выбить инфраструктурные работы, я затронула свою любимую тему — тему налогов. Мол, мы платим налоги государству, а оно должно нам инфраструктурные улучшения.
И к моему большому удивлению, в следующий такой «набег» — тема налогов стала уже лейтмотивом в риторике соседей! Да и сама риторика сменилась на более требовательную. Ведь «налоги-то платим», писали соседи в справедливом гневе.
Есть какая-то магия в том, как верно подобранные слова могут пробить брешь даже в самом упертом мировоззрении. Это некая «магия слов». Но для того, чтобы верно их подобрать, нужно хорошо чувствовать оппонента, понимать его мировоззрение — обретая уже самим этим фактом преимущество. Понимая мировоззрение изнутри, можно увидеть слабые его места — и нанести точный и верный «удар» правильно подобранными словами, или посеять семена сомнений. Любому человеку крайне тяжело признать себя неправым, поэтому это должно происходить незаметно — как для него самого, так и — уж тем более — для окружающих. Никто не должен видеть его «позора» и «унижения» — нечто вроде того обычно испытывает человек, осознающий свою ошибку. Пусть семена сомнений потихоньку прорастают размышлениями, обдумываниями. Большую часть мировоззрения человек формирует самым простым, эмоциональным путем, минуя анализ и критическое обдумывание — услышал, понравилось, согласовано с моим мировоззрением — значит, уложил в копилку мировоззрения. А в борьбе с эмоциональными привязанностями аргументы — плохие помощники. Поэтому нужно действовать постепенно, шаг за шагом ослабляя эмоциональную привязанность к старому мировоззрению, создавая ненароком новые эмоциональные и логические взаимосвязи.
А россияне по-настоящему нуждаются в одном: возвращении гражданам самоуважения. Объяснении, что успешный человек — не тот, кто богат, а тот, кто честно обеспечивает себя и близких, приносит пользу обществу, заботится об окружающих и по возможности ведет здоровый образ жизни, заботясь о себе. Пропаганде уважения к любому труду как общественно полезной деятельности, внутри которой мы все связаны: современный человек ежедневно и повсеместно пользуется плодами труда и изобретательности других людей, и важно видеть эту взаимосвязь. Нужно объяснять, что Россия как страна, и россияне как граждане — не нуждаются в том, чтобы их боялись или восхищались, что никогда и никто Россию с колен не поднимал — потому что никогда она на них не стояла. Объяснять, что конкурирующие действия в большой политике — нормальная текущая практика, не делающая страны врагами, а в перспективе глобальной политики все равно прослеживается тенденция ко все большему взаимному сотрудничеству и взаимовыручке — к чему и нужно стремиться.
Если вернуть россиянам самоуважение, то естественным образом проснется и гражданская активность, и взаимное доверие, и способность требовать от властей, и перемены к лучшему.