«Эта война — ради войны»

Мария Строева (Валечкова) — российская журналистка — В 2014 году, после аннексии Крыма, уволилась с телеканала РБК и уехала из страны. Сначала в Украину, а потом в Чехию, где сейчас и живет.

«Путинская Россия украла у нас жизнь», — говорит Мария Строева. Как выстраивалась путинская система власти, почему у журналистов не получилось повлиять на общество, а пропаганда смогла стать столь эффективной, почему режим Путина все еще устойчив — Мария Строева рассуждает в интервью «Очевидцам».

Расскажите о себе.

— Я коренная москвичка, почти 30 лет проработала на телевидении и по образованию журналист, что бывает довольно редко. Я закончила факультет журналистики Московского государственного университета. 5 апреля 2023 года было ровно 9 лет, как я уехала из России и больше не возвращалась.

24 февраля 2022 года — как эта дата изменила вашу жизнь?

— Меня эта дата сломала. За всех говорить не буду, но многих, конечно, сломала. Она разделила мою жизнь на «до» и «после». Ещё оккупация Крыма также разделила жизнь, потому что я уехала, а заявление об увольнении я подала как раз накануне референдума. 24 февраля, с одной стороны, было ожидаемо. Я улетела из Киева 10 февраля, он уже был полупустой, но все равно мозг до последнего отказывался верить. Это страшный удар. И я никогда не думала, что своими глазами в своей жизни увижу вот такое. Знаете, это как со смертью очень больного или пожилого, но дорогого вам человека: вы понимаете, что он умрет, но все равно это смерть, это страшный удар. Но смерть любого человека — старше вас, ваша собственная — закономерна. Жизнь так устроена. А война не закономерна. Поэтому она особенно страшна, поэтому она сломала нашу жизнь и нас. Путинская Россия украла у всех нас жизнь. На самом деле, по большому гамбургскому счету, я иногда слышу от людей, которые со мной на одной волне: «Мы не живем, мы все время с этим. Несмотря на то, что мы сидим в мирной красивой Праге, и сегодня ночью нас не обстреливали, не бомбили — мой дом в Киеве может и бомбили, но меня-то там не было — несмотря на все это, у нас украли жизнь». Украли фигурально, а у скольких людей ее украли в прямом смысле слова? Страшно представить, а не представлять — невозможно.

Почему в 2014 году вы уехали из России?

— Я никогда не скрывала своих взглядов, и к 2014 году я уже фактически 5-6 лет жила на две страны. Мой муж — уроженец Закарпатья, чех. Его семья была разделена после Второй мировой войны: его дед вернулся — он воевал в армии Свободы — после войны, но уже в Советский Союз, а не в Чехословакию, а его брат остался в Праге. Родной язык моего мужа украинский, в 2014 году он работал в Киеве. В середине марта 2014 года он летел ко мне в Москву, и их борт арестовали в Шереметьево. Всех мужиков с украинскими паспортами просто задержали. Там было больше 30 человек, все солидные взрослые дядьки. У них изъяли паспорта и посадочные талоны. То есть доказать, что они летели этим рейсом Аэрофлота, было бы невозможно. Все это происходило в 9 утра в субботу, но в итоге их держали до ночи. В тот момент было непонятно, что будет и что вообще происходит. Я звонила всем, подняла всю Москву, в том числе звонила на свой канал. И тогда я впервые увидела, как родные мне новостники, мои друзья, многолетние коллеги не дают эту информацию в эфир. Часа в 4 дня мне позвонил глава пресс-службы Шереметьева и сказал, что их не арестуют и никуда не увезут — их будут высылать. Я тогда орала — не буду сейчас повторять — что столько времени потребовалось на то, чтобы людей без предъявления чего бы то ни было, в итоге подсаживали на свободные места по паре человек на самолёт в Киев — тогда они летали каждый час, как автобусы. Их паспорта иностранных граждан были в руках аэрофлотовских стюардессок, на что они, конечно, не имели никакого права. Теперь все происходящее воспринимается так: «А что тут такого для путинской-то России?», но тогда это еще было шоком. Как такое вообще может быть? Это нарушение всего, чего только можно. Слава богу, он уже к ночи вернулся в Киев. У него не было ни запрета на въезд, ни предъявлений. Ничего. В понедельник я пошла к Саше Любимову и сказала, что увольняюсь. У меня была авторская ежедневная программа в прямом эфире, но самолёт стал последней каплей. К тому моменту я каждый выходной летала в Киев, была на Майдане, и рассказывала про это — тогда ещё можно было. Я никогда не скрывала ни своего отношения к происходящему внутри России, ни к происходящему в Украине и влиянию на это России. Кстати, от происходящего в Грузии в 2008 году, в августе, я тоже была в страшном шоке. Тогда уже у всех были отпуска, все разъехались, и я одна села в эфир. Короче, это было уже последней каплей. Я к тому моменту уже четко понимала, что надо уезжать. Просто думала, что у нас чуть-чуть больше времени. При всем своем пессимизме, я почему-то не думала, что все будет так быстро.

В 2014 году, уходя из РБК и уезжая из России, вы уже понимали, что ничего хорошего с российской журналистикой и Россией не будет?

— Видите ли, в чем дело. В российских СМИ я работала с 1989 года. У меня авторский диплом на основе материалов моих программ, которые уже тогда выходили на Гостелерадио. На «Радио России», которое в тот момент было рупором демократии и всего на свете, я работала с первого дня. После окончания университета я пошла туда штатным ведущим. Потом всю свою карьеру я фактически убегала от волны цензурно-авторитарных, а потом уже тоталитарных СМИ. Из «Вестей», будучи шеф-редактором, я ушла накануне нулевых на «РЕН ТВ» — это еще то, правильное «РЕН ТВ» Лесневской, а не этот уродец. А на «Вести» пришел Добродеев со всеми вытекающими последствиями — это уже государство во всей красе. Потом с РЕНа я ушла на РБК — РЕН перестал быть РЕНом и стал тем, во что превратился. С РБК я ушла уже фактически на излете, потому что сейчас смешно говорить, что РБК — это РБК. Бизнес-канал в стране, где бизнеса не может быть в принципе — это извращение. Я все время успевала убежать, но это не значит, что я не видела сзади это цунами. Оно было, просто, еще раз говорю, я ошиблась в сроках. Я почему-то наивно думала, что у нас больше времени. Вот и все. Никакого будущего уже не могло быть. Когда я уезжала, уже были и Киселев, и Соловьев, просто они еще не раскрыли свой, так сказать, потенциал во всей красе. Это нельзя было не заметить.

Когда случилась точка невозврата в России?

— Я не уверена, что мы вообще куда-то поднимались или опускались. Ничего нового, по сути, мы не успели создать. У нас не было на это времени. Посмотрите на мое поколение. Хорошо, я здесь, ну и еще пара человек, а все остальные прекрасно работают, прекрасно себя чувствуют и зарабатывают деньги там. Делятся они на тех, кто искренне во все это верит, и на тех, кто не верит, но зарабатывает деньги, потому что а почему бы, собственно говоря, не зарабатывать? Тут такой интересный момент: я чётко видела, как разделилась наша редакция в отношении к Крыму. У очень многих было снобское, воспитанное совком отношение к украинцам, как к младшему братику: он не очень умненький, не очень задался, но все же брат, а значит можно иногда дать-то поджопник. Такое мерзкое отношение через губу у них есть, и они продолжают работать. Какие государственные институции, какие внутренние рамки могут помешать повторению этой ситуации, если вдруг, например, завтра система в России развалится? Кстати, спойлер: она не развалится.

Почему у российской журналистики, которая была неплохой какое-то время, не получилось повлиять на общество, а пропаганда смогла быть эффективной?

— Нельзя отделять общество от СМИ. СМИ — часть общества. Журналисты — тоже граждане. Одна из самых страшных вещей, которую Советский Союз, советская власть, коммунисты, большевики умудрились, по-моему, уже на генетическом уровне внедрить в советский народ — это патернализм. Мы все время ждем, что кто-то нам скажет, что делать и как быть. Это очень удобно. Это не предполагает выбора. Можно сидеть на попе всю жизнь и ничего не делать. За тебя все решат, всё дадут — одни трусы и ботинки на два года. Но зато ты не будешь иметь никаких сомнений, например, за кого голосовать или как распорядиться придомовой территорией. Это очень удобно. Это разделение: власть — это одно, а мы — другое, СМИ — это одно, а мы — другое тоже оттуда. Как могли повлиять одни граждане на других, когда и те, и другие — одни и те же граждане. Не было никакого опыта. Сотрудникам СМИ сказали, что система изменилась и теперь надо так — значит, надо так. Все происходило постепенно. Я очень хорошо помню, как Добродеев во время Второй чеченской кампании в «Вестях» велел показывать как можно больше крови. Что-то произошло, а на картинке нет крови? Берем архивную картинку. Конечно, это не было письменным распоряжением, но мы — шеф-редакторы — знали, что должно показываться. Все потихонечку, все очень грамотно. Пропаганда — это то, на что авторитарная власть не жалеет ни времени, ни денег, ни любых средств. Это машина вызывает восхищение — она совершенна. Теперь уже можно говорить абсолютно любую ахинею — все будет сжираться, и ничего не будет вызывать сомнений. Но это делалось постепенно, шаг за шагом. Трусы шить так и не научились, носки тоже, зато вот… В Чехию внедрили массу агентов, в том числе пропагандистских. Огромное количество ресурсов, порталов, напрямую аффилированных с властью, или людей на содержании, людей, поддерживающих, или которым просто заплатили. Разгребать — не разгрести. Все делалось годами, методично и долго. Пропаганда построена на ура. Тут не надо никакого импортозамещения.

А можно ли распропагандировать российское общество?

— Что значит распропагандировать? Распропагандировать можно, используя методы пропаганды: если завтра с утра выйдет бессмертная диктор Катя Андреева и скажет: «С сегодняшнего дня власть изменилась. Владимир Владимирович Путин заблуждался, а Владимир Владимирович Хуютин не заблуждается, и теперь мы должны делать все так, как он скажет» — все будут делать так, как он скажет. Означает ли это, что общество изменилось? Конечно, нет. Начнем с того, что общества нет. В этом беда и проблема. Я очень часто слышу от людей, что у нас здесь много тех, кто не поддерживает Путина. Безусловно, если считать в миллионах, а Россия огромная страна, то, конечно, это много миллионов. Многие из этих людей фактически в заложниках, однако это совершенно отдельная и очень серьезная проблема. Но их все равно не настолько много, чтобы они могли повлиять на ситуацию в стране. Это просто физически невозможно. Да, можно будет послушно, патерналистски, привычно делать так, как сказали. И что? Изменилась власть и изменилась. Любая власть от Бога.

Какова роль бизнес-элит в том, что случилось с Россией?

— Они такая же часть общества. Бизнес-элиты — это вчерашние красные директоры. И, между прочим, в 2014 году, когда я последний раз заезжала летом в Москву (Последний раз в новейшей истории. Я всё ещё хочу вернуться. Может, он сдохнет?), я встречалась с немногими из очень большого бизнеса, кто еще остался и с кем я еще дружила. Все они уже давно не в России, а к тому времени вывезли семьи. Они говорили, что Путин абсолютно отгорожен и никого не слышит, никого не принимает, не говоря уже о бизнесе. Они говорили, что потеряли к нему доступ уже несколько лет назад. Это было летом 2014 года. Все, кто соображал — уезжали, но не потому, что не могли дальше зарабатывать в России. Я думаю, они смогли бы. Просто эти люди предпочли вывезти своих детей и себя из этого, а не рисковать. Сегодня ты зарабатываешь, а завтра 10 лет без права переписки. Роль у этих так называемых бизнес-элит очень простая. Они хватали все, что ни попадя, пережили дикий нуворишский период первых 10 лет, частных самолетов, красных пиджаков, золотых цепей, бабла пачками, скупания всех часов. Умные люди это пережили. Кого-то постреляли, но кто пережил — отдал детей в Оксфорд. Уже можно было выходить на следующий уровень, но, опять же, не хватило времени. Ну не может бизнес-элита сформироваться за 10 лет. За это время они только научились не собирать деньги в пачки резинкой, а вести себя культурно, ездить в оперу, а не только бухать. Поэтому бизнес-элиты — это не бизнес-элиты, а все те же. Между прочим, Крым большинство из бизнес-элиты восприняло с восторгом и упоением. Он же наш.

У вас остались в России друзья и знакомые. Вы обсуждаете с ними войну? Есть среди них те, кто поддерживает войну или говорит, что все не так однозначно? Пытаетесь переубеждать?

— Этот этап я прошла почти 10 лет назад, в 2014. У меня не осталось никаких приятелей, тем более таких неоднозначных. Есть очень малое — буквально пересчитать по пальцам — количество людей, которые просто не могут уехать. Они бы и рады, но не могут. Кто-то физически, кто-то материально — это очень непростое решение. Они в очень сильной внутренней эмиграции и, в первую очередь, в непростой моральной ситуации. Но их очень-очень мало. А переубеждать — это вообще глупо. Зачем, скажите мне? Это абсолютно бесполезно. Зачем их переубеждать? Чтобы что? Если люди слепы, глухи и немы, как те мартышки, то к чему это?

Вы жили на две страны — Россию и Украину. Как вы считаете, почему в Украине, в отличие от России, не получилось построить авторитарную систему?

— Там другие люди. Это только у Путина в голове один народ, а на самом деле это абсолютно другие люди. У каждого народа есть своя ментальность. Мы сейчас не говорим — хорошая она или плохая, а говорим о ментальности общества. Украинцы категорически не приемлют насилие над собой. Пока Россия выбирала Путина, в Украине сменилось 6 президентов. Хорошие, плохие — это вообще никого не касается. Плохой — выберут себе другого, хорошего. Потому что они выбирают. Это абсолютно другие люди, у них невозможно построить тоталитарное общество.

Зачем Путину эта война?

— Во-первых, он социопат. Во-вторых, подонок. Этих двух причин уже достаточно. В-третьих, абсолютно очевидно, что это что-то личное. Если бы он мог, он бы и с Израилем, мне кажется, воевал, просто культяпки короткие. Эта ненависть абсолютно безосновательная. Россия очень многое вкладывала в Украину, ведь она ей нужна — с геополитической точки зрения — как буфер между Россией и Западом. Там есть где развернуться, а с какой целью — понятно, что это жадность. Но у Путина, мне кажется, тут нет никакого геополитического практицизма. Это личная ненависть. Во всяком случае, выглядит это именно так. Эта война — ради войны. Во-первых, она с мирным населением. Во-вторых, уничтожаются дома, инфраструктура, больницы, школы. Когда ты хочешь что-то завоевать, ты хочешь «что-то» и «завоевать». Ты завоевываешь не выжженную землю и трупы, а «что-то». А после этих освободителей нечего завоевывать — они все уничтожают. Они сидят на этих трупах и могилах, как в Мариуполе, и жрут. Это выглядит чудовищно. Я не знаю, видела ли история человечества такое: войну — ради войны, убийство — ради убийства, ради удовольствия, ради наслаждения. Это верещагинский апофеоз войны. Они сидят там, как вороны на черепах.

Какое будущее для России вы видите?

— Я не вижу у России будущего. Ужасно говорить это вслух, но я его не вижу. И более того — я не вижу права на это будущее.

Какой ваш самый большой страх в контексте этой войны?

— Что я не увижу конец войны, что она будет очень долгой. К сожалению, сейчас ситуация невероятно страшная и тяжелая: цивилизованный мир противостоит тоталитарному диктатору. В схватке закона, морали и нравственности с безнравственностью, беззаконием и дикостью у второго всегда преимущество, потому что ему не надо ничего согласовывать, ему не надо думать о жизнях ни своих граждан, ни тем более чужих — вообще никаких. Ему ни о чем не надо думать, ему можно просто отдавать приказы. У него фактически неисчерпаемый человеческий ресурс. Даже если предположить, что в России 100 миллионов, а не 140, это все равно дохрена. Он будет кидать в эту топку и кидать — ему не жалко. Путину всего лишь 70. Он еще, сука, может долго прожить. И даже если он не жив и не существует — это уже неважно, систему он, к сожалению, выстроил. И система будет вместо него кидать и кидать в эту топку. Эта масса несёт молоху своих детей, мобилизует экономику. Абсолютно очевидно, что они мобилизуют экономику. Они будут безмерно производить хреновые — какие угодно, это неважно — снаряды и ракеты. Они же до сих пор воюют Вторую мировую. Поставят как тогда на ящики 13-летних мальчиков и дадут им паять и лудить. Все будет работать на войну. У них огромный запас. А Украина теряет кровь каждый день — их изначально физически меньше. Очень страшно.