Это моя боль, что журналистика скурвилась
Наталья Севец-Ермолина – карельская активистка, основательница арт-пространства Agriculture club. Это было место встречи интеллектуалов Петрозаводска. Его закрыли, организовывать там встречи стало небезопасно. В апреле 2023 года Минюст включил Севец-Ермолину в список иноагентов. Наталья воспринимает этот ярлык как своего рода пиар:
«Это дисклеймер: Внимание, сейчас будет правда. Вот эта не врет, потому что она за это поплатилась».
В прошлом Наталья занималась журналистикой. В интервью «Очевидцам 24 февраля» Наталья рассказала, как изменились нравы среди ее бывших коллег в государственных медиа.
Расскажите о себе.
— Я из Петрозаводска, из Карелии, всю свою жизнь занималась журналистикой и 8 лет назад была уволена со скандалом после того, как на меня оказали давление со стороны губернатора. Я ушла из журналистики как официальной профессии и стала публиковаться в соцсетях. У меня, в том числе из-за этого скандала, сразу приросла большая аудитория в соцсетях, поэтому последние 8 лет я была деревенским блогером. Как сейчас модно говорить — сельский блогер. Занимаюсь также общественным пространством. У меня 8 лет был рассадник культуры в Agriculture Сlub — такое место, где выстраивались горизонтальные связи, где мы изобретали новые форматы. Место свободы, которое все эти годы с трудностями, но существовало. И вот сейчас оно закрывается, буквально через неделю, потому что давление оказалось невыносимым. Вот такой короткий бэкграунд, кто я и откуда.
Как война изменила вашу жизнь?
— Война очень круто поменяла все: все генеральные линии, все направления, все направляющие. Потому что если раньше я была оппозиционеркой и писала, как я не согласна, то война показала, что надо что-то делать, что писать недостаточно. Поэтому в первые дни войны я официально её осудила и везде написала об этом, что я против войны, что я осуждаю Путина и всю власть, в том числе Карельскую, которая тоже подхватила всю эту пропаганду войны. И сразу же попала в списки людей, которым было сообщено, что если мы не уберём все антивоенные посты, то будут очень большие неприятности. Нас, наверное, человек сто было, кто в Петрозаводске активно выступал против войны, и всем этим ста человекам пришли угрозы — и лично, и через друзей, и через звонки, и через сообщения, и через анонимные зашифрованные сообщения о том, что все это надо удалить, вплоть до физических угроз. Война сразу же показала, что если я не буду молчать, я не выживу физически, а если я буду молчать, я тоже не выживу, потому что мне будет тяжело. Поэтому решение уехать было логичным, потому что жить и высказываться было больше физически невозможно в том месте, где я была. У меня есть своя аудитория — люди, которые не понимают, что происходит — и они меня читают и прислушиваются к моему антивоенному мнению. Я была слишком большой трибуной для того, чтобы говорить о войне безопасно. Война сразу показала, что надо бежать, если я хочу продолжать говорить о ней и называть войну войной. Она изменила моё семейное положение и, конечно, понизила материальное качество жизни. Я буквально все раздала, продала, передала. Я снимала квартиру, поэтому было без разницы, где снимать квартиру — в Петрозаводске или в Будве. Когда я сравнила цены, когда я стала собираться, когда я объявила о том, что уезжаю, переезд был логичен. Мой сын призывного возраста тоже переехал. Я поняла, что моего ребенка, которого я родила в голодные 90-е годы, когда все давалось с таким трудом, после «жизни как чуда» я вдруг должна отдать какому-то Путину, чтобы внук воевал со своим дедом. А мой папа жил в Украине первые месяцы войны. Сейчас он в Германии, а так жил в Днепре. И когда разбомбили его дом, а он уехал буквально за неделю до этого, я поняла, что вовремя его оттуда увезла. То есть у меня есть украинская кровь, я выросла в Украине, я знаю язык, я пела эти песни, я училась в украинской школе. Когда началась война, мне было стыдно перед одноклассниками. Я осторожно писала в соцсети: «Ребята, я против, я осуждаю». И они, слава богу, говорили: «Мы читаем, мы знаем твою позицию». Так мы перевезли сына, и я переехала сюда. Вдогонку мне, как вишенка на торте, сначала была приписана дискредитация армии за все мои посты в совокупности, а буквально месяц назад меня признали иноагентом. Поэтому у меня еще и звание есть — не знаю, высокое или невысокое. По крайней мере я в неплохой компании. Поэтому в этой точке я оказалась увенчана иноагентством и дискредитацией армии, без денег, но с хорошим климатом.
На вас составили протокол о дискредитации вооруженных сил РФ. Чем вы их дискредитировали?
— Протокол о дискредитации, что удивительно, был составлен по материалам моего маленького телеграм-канала, где всего 500 человек, хотя у меня очень большая аудитория во ВКонтакте. Во всех провинциальных городах журналисты наращивают себе «контактскую» аудиторию. У меня там 13 или 14 тысяч — по провинциальным меркам это много. А в этом маленьком телеграм-канале 500 читателей и, оказывается, товарищ майор очень внимательно изучал и читал мои маленькие эмоциональные посты — там были реакции на какие-то события. Поэтому я очень удивилась, что они ничего мне не сделали ни за контакт, ни за фейсбук, где 5 тысяч аудитории, ни за другие довольно объемные соцсети. А за эту малюсенькую — 500 человек — антивоенную комнатку, вот этот кружок Наташи Ермолиной… Там было всего 20 постов, он и маленький, и нерегулярный. Я просто отводила душу, и выкладывала все, что не могла сказать во ВКонтакте. Почему-то я думала, что телеграм безопаснее. Оказалось, нет. Там все очень внимательно прочитали, разобрали на цитаты, в каждом слове нашли дискредитацию, а поэтому все, что я писала, было дискредитацией. Один из петрозаводских каналов написал пост о том, что состоялся суд и мне присудили штраф 30 тысяч. Очень многие знают меня и мой телефон, и мне просто из-за информации о том, что состоялся суд и штраф в 30 тысяч, буквально за пару часов на карту накапала большая сумма денег. Я моментально покрыла этот штраф, и он для меня оказался практически незамеченным. То есть городское сообщество за меня вступилось.
Вы не так давно стали еще иностранным агентом. Какова главная цель в навешивании этих ярлыков?
— Сейчас уже практически не осталось свободных СМИ, и только частные лица, которые как-то развили свой личный ресурс, продолжают писать. На них просто навешивают клеймо. «Раз нету медиа, значит есть отдельные люди, и их не слушайте, они иноагенты, они врут». То есть когда ты говоришь, что власть тебе врет, они говорят: «Ты сам врешь». Это просто детский перевод стрелок. «Это неправда. Вы все врете, вы все иноагенты». Это как вот в детстве говорили: «А ты жирная». Государство ведет себя похоже. «Наташа, а ты иноагент, ты пишешь неправду». Поэтому это для того, чтобы просто была метка, хотя я считаю, что это лучший пиар. Мне, можно сказать, сделали подарок. Теперь, когда я этот дисклеймер ставлю, это как предупреждение: «Внимание, сейчас будет правда и ничего, кроме правды». Как еще законным способом показать, что ты пишешь только правду? Тебе терять нечего, ты ставишь эти буквы и все, люди видят: «Внимание, вот эта не врет, потому что она уже поплатилась за это».
Среди ваших знакомых есть те, кто поддерживает войну?
— У меня, к счастью, нет ни одного такого родственника — вся моя семья антивоенная. Весь ближний и дальний круг родни — все против войны, в том числе те, кто остается в России. Среди журналистов, среди коллег и друзей в Петрозаводске, к сожалению, есть те, которые не говорят, что против войны. Они работают на медиа, обслуживающие военную индустрию. Например, моя подруга работает в ЦУРе — центре управления регионом — который изготавливает ролики о том, как надо помогать Донбассу. Они с какой надо интонацией публикуют эти новости, из-за чего, конечно, очень грустно, что люди, с которыми мы начинали работать, работали в довольно оппозиционных медиа все это время, теперь по разные стороны баррикад, что они обслуживают войну, не хотят признаваться себе, на кого работают. Когда я говорю: «Ребята, ну, что вы делаете?», они говорят: «Это просто работа, ничего личного». Мне кажется, это тот самый момент деградации личности, когда человек не понимает, как его в это втянули, как он для себя нашел очень простой компромисс — «это же просто работа». У меня был такой эпизод… В Петрозаводске я прославилась еще и как ЛГБТ-активист, выступала за секс-просвет, мы делали очень много лекций о гомосексуальности. Мы готовили лекцию с психиатром, который объяснял, что это не болезнь, что это нормально, что это обычные люди. В общем, гомофобы услышали и увидели анонсы этой лекции, пришли утром и выстроились перед моим клубом. Я смотрю: приезжает карельское телевидение, выстраивает камеру, готовится. Только выстроили камеру и нажали на кнопку «съемка», как выбегает человек с тортом, и как будто по команде кидает его мне в лицо за то, что я организовала эту лекцию. К казакам, к нодовцам, к тем, кто гомофобные лозунги написал, у меня претензий не было. Я знала, что в гомофобной стране с гомофобными законами это все не поддерживается, я даже ожидала этого. Но от коллег, которые поставили камеру, сказали: «Снимаем», и выпустили этого чувака с тортом… Ну, не они его выпустили, но они ждали, то есть знали, что кто-то будет в меня кидать торт. Вот это было обидно. Я ему говорю: «Как тебе не стыдно? Мы же с тобой вместе пили на фестивалях, мы же с тобой ходили на одни концерты, мы же на рок-н-ролле выросли. Как тебе не стыдно?» Он говорит: «Наташа, ничего личного, просто работа». Это самая чудовищная фраза из-за того, что журналисты предали идеалы профессии, идеалы демократии. «Это просто работа. Мы поливаем тебя грязью, мы снимаем, как нодовцы в тебя кидают тортом». Просто работа. Это моя боль, что журналистика «скурвилась», как сказали бы в народе.
Верите ли вы в демократическое будущее России?
— Да, я верю. Я знаю, что все эти гады пожрут друг друга. У меня такой сценарий: они все перессорятся. Они уже начали ссориться. Мне очень понравился мем в интернете: с голосом и с лицом Николая Дроздова, который наблюдает за животными, говорится: «Давайте просто оставим их в покое и будем за ними наблюдать». Вот я сейчас в состоянии Николая Дроздова, который наблюдает, как эти твари друг друга пожирают. Потому что сейчас, когда они уже вытеснили всю оппозицию, когда в принципе все и всех заткнули, когда народ сопротивляется и не идет всеми способами на войну — и правильно делает — они понимают, что у них больше ничего нету. Они ищут, скребут по сусекам, а ни бюджета, ни людей, ни здравой мысли нету. Все посыпалось, санкции все задушили, и сейчас они начнут друг друга жрать, быстро пережрут друг друга и наступит прекрасное светлое будущее. Так думает оптимист Наташа.
Что может остановить войну?
— Если, например, кто-то возле Путина наконец покажет дедушке, что он был неправ, и что можно быстренько, без позора, более-менее сохранив лицо, как Остап Бендер уходил с аукциона, когда у него не было денег, уйти из этого театра войны. Сказать: «Да, вот в этом мы проиграли», признать свои ошибки. Мне кажется, что сейчас российская армия и власть попятятся назад. Это могло бы остановить вялотекущие бои и борьбу за маленькие незначительные города, которые не сдаются, а люди там гибнут непонятно для чего. Если все всё признают и быстро назовут это своими словами, например, как Пригожин сказал: «Мы пошли и по ходу натворили кучу дел всяких…» Понятно, что он говорит резко, но говорит то, что говорит весь народ: «Зачем мы туда полезли?» И если это признание будет звучать публично, а не только из уст Пригожина, ведь он не та фигура, к которой прислушиваются, если кто-то из ближнего окружения произнесет это еще раз, то есть шанс остановить это. Хотя, опять же, я, наверное, наивна.
Чего вы боитесь больше всего лично?
— Я очень боюсь за тех, кто остался в стране. Очень много антивоенно настроенных людей, которые, несмотря на душащее законодательство, все равно высказываются, продолжают ходить на пикеты, продолжают клеить стикеры. Каждый день новые дела, и уголовные, и административные, и каждый раз это мои знакомые люди, которых я уважаю. Я боюсь за судьбы этих людей. Здесь у меня все довольно спокойно и хорошо, я поняла, что выживу здесь даже с маленькими деньгами, потому что на море можно и под пальмой переночевать, если что. Так что я боюсь, что пострадают мои люди, мои хорошие антивоенные друзья.
О чём мечтаете?
— Я мечтаю похудеть, как все толстые женщины, и съесть что-нибудь хорошее. Я мечтаю найти хорошую работу, связанную с Черногорией, выучить язык и хорошо здесь ориентироваться. Приносить пользу тому месту, в котором живу, потому что Черногория приютила меня. Черногория, как и люди здесь, очень доброжелательна, поэтому, может быть, я еще и замуж выйду. Или без свадьбы буду. Некоторые женятся, а некоторые так. Поэтому я мечтаю и превращаю мечты в жизнь. Живу счастливо и распространяю счастье вокруг себя, хотя тут и так довольно счастливая страна. Мечтаю о всеобщем счастье или хотя бы о всеобщем благе.
