«Россия — это Северная Корея номер два»
Данила Карпенков — врач-гериатр из Москвы. Работал в клинике питания Российского геронтологического научно-клинического центра, в сети пансионатов и клинической городской больнице № 85. После объявления мобилизации уехал в Казахстан. Сейчас живет в Астане, продолжает врачебную практику в частной клинике, а также популяризует гериатрию — занимается социальными и образовательными проектами.
Расскажите о себе.
— Меня зовут Карпенков Данила, я врач-гериатр. Я родом из Москвы, всю жизнь там прожил, учился и работал. Сначала был врачом в федеральном центре, потом в клинике питания, успел немножко поработать в частной клинике, в сети пансионатов и в городском стационаре — везде врачом-гериатром. Сейчас, в связи с войной, переехал в Казахстан, живу и работаю в Астане. Я устроился в частную клинику, но моя основная работа — социальные, образовательные проекты. Мы стараемся продвигать здесь нашу специальность.
Насколько гериатрия востребована в России?
— Я бы не сказал, что в России врач-гериатр — это ценный кадр. Есть стереотипное мышление, что, предположим, есть врач-хирург, который делает сложнейшие операции, он на вес золота, у него золотые руки. В медицине вообще есть определенного рода дискриминация. Как она выражается? Посмотрите на тот же самый уровень заработной платы. Человек вряд ли пойдет гериатром на зарплату 40 или 60 тысяч рублей, и это Подмосковье. Понятно, что в Москве цены чуть побольше, но в Калининградской области врач на 40 тысяч рублей даже не сможет квартиру снять, если он не местный житель и откуда-то переезжает. Для пациентов, наверное, эта специальность очень востребована, потому что пожилой человек требует немножко другого подхода, более внимательного ухода и прежде всего отсутствия эйджизма со стороны врача, чтобы он не говорил: «Ну, знаете, это все возраст». Поэтому для пациентов эти врачи ценные, а для Министерства здравоохранения, думаю, что нет.
Помните свои ощущения 24 февраля 2022 года?
— Это был шок, растерянность. Я совершенно этого не ожидал. И, знаете, была злость, что-то вроде гнева, но я не могу сказать, что это был праведный гнев, потому что он подразумевает какое-то действие. Уехать — это тоже, конечно, действие, но многие говорят, что люди, которые уезжают из страны, трусы — они бросают своих сограждан. Я не могу сказать, что я абсолютно не согласен с этой позицией, но у каждого человека есть свой предел, и простой человек, у которого нет амбиций по захвату мира или нажатию ядерной кнопки, прежде всего думает о том, как бы обустроить свою жизнь, как сохранить свою жизнь, как прожить ее достойно и счастливо. И для меня, конечно, есть разница между тем, чтобы заниматься своей работой в России или заниматься своей работой за рубежом. Не в том плане, что я как-то по-другому люблю людей, я никогда не был суперпатриотом, но я считаю, что люди в России заслуживают адекватной и качественной медицинской помощи. Я бы, знаете, какую параллель тут привел? Мне очень нравится это сравнение — мы всегда называли Украину братским государством, а украинцев братским народом, но, видимо, руководство нашей страны не очень хорошо понимает, что такое братские отношения. У меня есть родной брат, и я его люблю — это не обсуждается, но люблю по-своему. Братская любовь — это не когда ты навязываешь свою позицию, не когда ты пытаешься что-то доказать, перепрыгнуть достижения своего брата. Это о принятии и поддержке. Дать, например, совет, когда человек просит, ценить достижения своего брата. То есть это существование без навязывания своей позиции, это принятие и ценностное отношение.
Как вы оказались в Казахстане?
— Я давно очень много думал об отъезде из России. Наверное, со времен своей учебы в университете. Конечно, это было связано с моей, скажем так, общественно-политической позицией, хотя я никогда не занимался какой-то активностью. Опять-таки это связано с учебой и работой: учеба в медицинском университете — длительный процесс. Это 6 лет университета, 2 года в ординатуре, и это самый минимум, чтобы стать профильным специалистом. Все это время ты можешь находиться, например, под прицелом у руководства ВУЗа за свою позицию, в том числе общественно-политическую. Иногда такие случаи в нашем университете бывали, хотя лично с этим я не встречался. Но все равно определенный страх был, потому что для меня самым ценным тогда было получить образование, стать специалистом и помогать людям. Закончив ординатуру, я стажировался 3 месяца в Израиле, увидел там очень много вещей, которые повлияли на мою картину мира. Во-первых, то, что к русским все относятся хорошо. Во-вторых, то, как маленькая страна, находящаяся в пустыне, смогла усилиями людей стать одной из первейших экономик мира, как там это работает, включая то, как там относятся к пожилым, что по моей специальности. Это те ценности, которые я принес, вернувшись в Россию, и то, как я работал, находясь в России. Всегда была эта мысль, что хотелось уехать, потому что было тяжело смотреть на то, как Россия потихоньку закрывает железный занавес. С началом войны эти мысли стали потихоньку воплощаться, но я считал, что нужно подготовить для себя какую-то подушку. Начало мобилизации стало последней каплей, потому что все врачи военнообязанные, и гарантии личной безопасности катились к чертям. Мы просто собрали вещи и решили, что покидаем страну. Я понимаю, что этот страх относительный, его не пощупать, но он, знаете, как дамоклов меч, висит над каждым: тебя могут забрать, могут поймать в метро, может прийти повестка. И когда такая опасность появилась, я четко решил, что задача врача — спасать жизни, а не отнимать их. Это та позиция, которой очень не хватает нашим публичным политикам. Они считают, что человеческая жизнь, вообще, человек — это средство, а не цель и, соответственно, человеческая жизнь — не ценность, а ресурс. Этот момент врач понимает очень хорошо, ведь он видит, как тяжело дается жизнь, как тяжело сохранять здоровье, как много усилий нужно потратить для того, чтобы хоть на толику его восстановить, а в некоторых ситуациях это вообще невозможно. Поэтому иногда кажется, что нам не хватает таких политиков — не популистов, а именно настоящих гуманистов, понимающих эту ценность. Может быть, в политике не хватает врачей.
Как отнеслись близкие к вашему отъезду?
— У меня нет z-тников и путинистов в кругу общения. Я, наверное, идеологически никогда не чувствовал давления. Мои родственники всегда меня поддерживали. Плюс родной брат тоже уехал из страны. Разрыва с родственниками у меня нет. Единственное, что есть опасение за их жизнь и здоровье в России. Очень трудно вести коммуникацию. Ты понимаешь, что ты пишешь с условного островка безопасности людям, находящимся буквально за решеткой. Я согласен с позицией, что люди в России — заложники режима. С этим тяжело что-то сделать. То, о чём говорят публичные политики, что гражданское общество должно проснуться и сделать уже хоть что-то, легко представить, когда мы говорим о свободной стране. А когда буквально каждый гражданин под колпаком, когда каждый за решеткой, а решетка либо материальная, либо эфемерно нависшая над человеком — это очень тяжело. Винить людей в каких-то вещах, которые они не сделали из-за того, что им страшно — я считаю, что это низко. Это практически Северная Корея номер два. Под маской адекватного, по крайней мере до 24 февраля, государства, с которым можно вести дела на международной арене, уже сидела Северная Корея номер два. Мы одной рукой душим своих же граждан, под шумок придумываем новые и новые причины для этого — этот иноагент, а этот враг народа — а другой рукой прикрываемся маской, щитом и природными ресурсами, которые выгодны остальным странам, потому что прежде всего они думают о своих гражданах, а не о нас.
Людям правящего класса в России далеко за 60. Вы считаете это геронтократией?
— Есть мнение, что в публичной политике людям молодым нет места. Любая дискриминация по возрасту называется в научной среде «эйджизм», и она влечет за собой негативные последствия. Нам транслируется образ: политик — это человек опытный, знающий, уже в возрасте, у которого есть какой-то багаж теории, практики, который уже много жил и понимает, как должны жить другие люди. И вот в этом вся загвоздка. То, как должен жить конкретный человеку, должен решать этот конкретный человек. Никто не имеет права за других решать, как кому жить. И, конечно, потребности у людей с возрастом меняются. У разных возрастных групп разные потребности. Конечно, с геронтократией бороться было бы неплохо, но это не должно быть чем-то навязанным. Надо показать людям, что их голос, их позиция, их идентичность и самоопределение важны. Если человек хочет сменить пол, то почему государство берет под контроль его тело? С геронтократией нужно бороться, но не репрессивными методами. Пожилые люди бывают разные — есть люди, которые отлично сохраняют свое здоровье, память, трезвость ума, активны физически, интеллектуально и нравственно, следят за трендами, тенденциями и прочее. Им это интересно. И отняв у них возможность заниматься любимым делом — а для этого человека политика может быть любимым делом — мы отнимаем у них стимул самореализоваться, желание жить, и эти люди могут очень быстро пойти на спад. Многим тяжело понять и принять то, что пожилой человек в вакууме — это не собирательный образ бабушки в платочке с тростью. Это очень-очень разные люди. В свои 60, 80 лет — я очень много работал с людьми 90 лет и старше — они очень разные. Есть люди старше 90 лет, которые все равно продолжают активность, они зависают в интернете, в соцсетях, читают научную литературу, то, что им интересно. Я не могу сказать, что старики определили жизнь России. Жизнь страны, то, что мы называем политическим курсом, определяют граждане, а граждане — не только пожилые. Активная политическая жизнь гражданского общества появилась в перестроечное время, и не все люди тогда были пожилыми.
Вредит ли пропаганда здоровью пожилых людей?
— Конечно, просмотр пропаганды влияет на психику и влияет на когнитивные функции. Пассивное нахождение перед любым информационным ресурсом, будь это положительная или отрицательная пропаганда — это, образно говоря, разжижает мозги. В клинике пожилому человеку мы рекомендуем то, что называется когнитивным тренингом. Я очень люблю приводить эту аналогию: мозг как мышца. Если мы хотим накачать мышцу, мы берем тяжелую гантелю и несколько раз её поднимаем — мышца растет. То же самое с головным мозгом и когнитивными функциями — чтобы их сохранять и развивать, нужна мозговая активность. Человек должен заниматься мозговой активностью, а просмотр телевизора, новостных программ, пропаганды способствует не развитию, а скорее наоборот — эмоциональному истощению. Человек напитывается этими эмоциями и ему уже не хочется куда-то идти, у него пропадает мотивация что-то делать. Или он потом плохо спит, потому что весь на нервах. Поэтому, конечно, пропаганда — это большое зло. Телевидение как доступный метод передачи массовой информации должно нести образовательную, развивающую функцию. И в хорошем смысле, а не как Малышева, которая нам рассказывает, как правильно какать — это что-то неадекватное. Показывали бы те же самые образовательные программы по медицине. Мы сталкиваемся с тем, что человек начинает терять память, у него развивается деменция, и самое важное — поймать это на ранних этапах. Но из-за того, что нигде, понимаете, нигде, не расскажут, что такое деменция — даже Малышева, если расскажет, то через свою призму из-за имиджа, который у нее сложился — до людей это не дойдёт. К нам поступают люди с тяжелыми формами деменции, когда им нужна уже психотропная терапия — это упущенные люди. Нет огласки этой проблемы — средства массовой информации используются для транслирования политических идей.
Что должно произойти, чтобы вы вернулись в Россию?
— Смена режима. Хотя бы появится окно возможностей, в котором можно будет что-то делать. Например, выступает Мурашко с заявлением, что женщина должна сначала родить, а потом строить карьеру. Люди после таких заявлений делятся примерно на три лагеря: в первом они начинают злиться, вторым становится стыдно, а третий лагерь — это те, кто вообще не смотрел, не слушал и не в курсе. Причем, мне кажется, это касается всех, даже тех, кто находится в аппарате. И встает вопрос: «А почему такие люди, с такими ценностями, с такой позицией находятся на таких высоких постах?» У нас есть очень много достойных людей, достойных врачей, которые могли бы занять место, например, министра здравоохранения. Но почему-то этого не происходит, и наверное, каждый внутри знает эту причину. Я думаю, что когда ситуация начнёт меняться в сторону того, что к власти начнут приходить люди не назначенные, а люди достойные, тогда настанет прекрасная пора. Каждый, кто этого захочет, сможет вернуться в Россию. Я не уверен, что доживу до этого момента, но мне бы хотелось вернуться значительно раньше, потому что все равно скучаю по родным, по тем местам, которые люблю, по своему дому, по своим увлечениям. «Жить с чистого листа» красиво звучит только в песнях или в каких-то художественных произведениях, а на деле это очень тяжело.
