«Мы сейчас в 1938 году, но вокруг нас не Черчилли, а Чемберлены», — говорит Сергей Медведев. Он родился и вырос в Москве, окончил с отличием МГУ, потом учился в Колумбийском университете в Нью-Йорке и защитил кандидатскую в институте Европы РАН. Кандидат исторических наук, в прошлом профессор Высшей школы экономики. В 2004 году Медведев вернулся в Россию, в надежде, что у страны есть шанс стать демократической и свободной. Но в феврале 2022, сразу после начала большой войны в Украине, он уехал за границу: «возможно, навсегда».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Сергей Медведев, сейчас я живу в Праге. Я ведущий программ на «Радио Свобода» и профессор Карлова университета в Праге. Родом я из Москвы, там я вырос, родился, учился, прожил первые 22 года. В 89-м я поехал учиться в Америку, в Колумбийский университет. До этого я еще год по обмену проучился в Праге — это был последний год в МГУ — в том же Карловом университете, в той же аудитории, куда сейчас захожу в качестве профессора. Потом я уехал на год учиться в Америку — я выиграл международную стипендию, а потом как-то так получилось, что жизнь меня постепенно вывела на Запад. У меня не было цели уезжать из Советского Союза, просто были интересные работы, куда меня звали. Я 15 лет прожил на Западе, вернулся в Россию в 2004 году. Это был сознательный выбор — я решил вернуться уже в 2003-м. Мне показалось, что наступила некая новая нормальность, тогда как раз была идеология «Russia is a normal country». Это еще одна среднеразвитая страна капитализма с несовершенной демократией, но она все же встала на правильный путь. Я оставил, в общем-то, достаточно налаженную жизнь на Западе — дом, работу, профессуру в Германии под Мюнхеном — и вернулся в Москву. Я построил новую жизнь, квартиру, начал работать в высшей школе экономики, и следующие 18 лет прожил в Москве, до 24 февраля 2022 года. Тогда утром же было принято решение уезжать из России, так что уже два года как я уехал из России. Моя жизнь делится на три периода: жизнь в России первые 22 года, потом 15 лет жизни на Западе и ещё 18 лет в России. Сейчас я снова на Западе.

Каким вы запомнили 24 февраля 2022 года, и свои мысли и чувства в этот день?

— Чувство шока. Вы знаете, это был подготовленный шок — я этого опасался, но до самого конца верил, что этого не произойдет. Я был среди тех, кто всех убеждал, что это все блеф, что Путин никогда не пойдет на это, хотя были все свидетельства этого, все разведки трубили об этом, но я считал, что это какая-то просчитанная игра, что он никогда не станет наступать на собственные интересы. Как оказалось, я просчитался, как и большинство людей вокруг меня — политические аналитики, политологи, экономисты. Все считали, что он не пойдет на это. Тем не менее, это произошло. Это был шок, это была физическая боль — в некоторые из первых дней было тяжело дышать. Фактически в первые же минуты было принято решение уезжать из России. Стало морально невыносимым жить в стране, которая ведет преступную войну. Это было бы морально выносимым, если бы я в тот же день вышел с плакатом, встал у Кремля, Госдумы, на Красной площади, и в течение 30 секунд был бы свинчен и оказался в тюрьме. Возможно, в тюрьме это было бы морально выносимым. Я принял решение вернуться в 2003 году, а вернулся в 2004. Это был своего рода договор со страной. Я вернулся не потому что это моя родина, я должен жить и умереть там, где родился, и там мой язык. У меня нет таких идей — мне просто было интересно. В тот момент я подумал, что это очень интересная, живая и развивающаяся страна с большими возможностями, где реальность пластична, где можно лепить руками из воздуха, из языка, из людей вокруг новые интересные вещи. И так это и было — 10-12 лет все получалось. Я считаю, что сделал очень много и не зря прожил эти годы. Но это были некие контрактные отношения со страной, а не сущностные и экзистенциальные. В какой-то момент я понял, что страна не выполняет условия контракта, который я с ней заключил, и в 2022 году этот контракт был прекращен за неисполнением обязанностей одной из сторон. У меня совершенно нет здесь никаких ностальгических чувств, есть только чувство того, что партнер тебя предал. Меня предала моя Россия. Ну, не совсем моя, но предала условия того соглашения, которое мы заключили 18 лет назад. Так что я уезжал без тени сомнений, оставляя позади все. Тогда я загрузил две машины и семью: маму и собаку — я на одной машине, мама на другой. Взял сколько мог своих велосипедов и лыж — это для меня очень важные вещи — большой компьютер и все. Мы уехали через латвийскую границу. Это заняло несколько часов, мы были в потоке украинских беженцев — это начало марта 2022 года, переходный пункт в Шумилкино. Тогда я понимал, что возможно никогда не вернусь на территорию России, а сейчас эта уверенность, пожалуй, даже сильнее.

У России был шанс выскочить из исторической колеи? Или ее судьба предопределена ее прошлым?

— Судьба не предопределена, её решают люди. Есть предрасположенность, и Россия предрасположена, как пациент предрасположен к раку. Если это определить, то надо вести себя соответствующим образом, и тогда у вас меньше шансов заболеть раком. У России есть предрасположенность к авторитаризму, к определенным формам рабства, к войне, к агрессивности, к империализму, к шовинизму, к нападению на соседей. Это подтверждает история. Тут даже не история, просто Россия институционально сейчас так устроена, и она не менялась уже последние столетия. Это было очень вероятно, но не неизбежно. У России был исторический шанс на протяжении 30 лет. Я приехал в том числе для того, чтобы дать состояться другой России, попытаться использовать шанс стать нормальной страной, стать одной из стран глобального мира. Проблема в том, что совпало несколько вещей. Вы знаете, я часто использую здесь образ лавины. Я сам человек аутдора, горных лыж, и мне очень близок этот образ. Вот смотрите: есть некий горный склон, наверху неделю за неделей идет снег, накапливается большой навес, а внизу под ним стоит деревушка. Сход лавины не предопределен, он не неизбежен. Сейчас есть инструменты для спуска лавин: пушки, вертолеты, лавину можно аккуратно подрезать, спустить направленным взрывом. Но если этим не заниматься, то однажды появится какой-нибудь отмороженный лыжник-фрирайдер, который выедет на эту лавину, подрежет и спустит вниз. Лавина несется, хоронит под собой эту деревушку и, набирая ход, уходит дальше в долину. Примерно то же самое происходит и тут. Лавина нависала годами, ее можно было спустить — существовали наборы политик возможных в России, и со стороны Запада были действия для того, чтобы дезактивировать эту лавину — но этого не произошло, и появился отмороженный лыжник по имени Владимир Путин, который спустил лавину, а сейчас наслаждается, глядя на то, как она несется вниз. Это к вопросу о предопределенности. Понимаете, Россия очень мало меняется, и это парадокс. Я изучаю политическую историю, я преподавал в Москве, сейчас преподаю здесь, в Праге. Базовые институты российской власти и общества парадоксальным образом не меняются, невзирая на фантастические перемены, которые претерпевает страна — революции, войны, мировые войны, гражданские войны, распады власти, смерти диктаторов, Путчи, провалившиеся путчи, приходы новых. Вроде все иное — другие машины, люди ходят по улицам с айфонами — а институты не менялись уже несколько столетий. Может быть, 300-400 лет, если брать от Переяславской рады, что, я считаю, началом Российской империи. С середины 17 века, а, может быть, и с 16 века, с Ивана Грозного, не менялись институты, унаследованные от Орды — Москва же наследник Орды, Иван Грозный подписывался «хан Московский Иван». Отсутствие собственности, отсутствие человеческой личности и человеческого достоинства. Это большое, злое, ревнивое государство. Вместо экономики у нас распределительные схемы, никогда не было нормального федерализма, есть только большое централизованное государство, задавившее в корне все ростки местной автономии. И вот эти вещи складывались столетиями. В каждой новой итерации в новом веке Россия заходит на каждый новый круг с новыми правителями, но в итоге все равно воспроизводит все те же самые институты, как произошло в 21 веке с Владимиром Путиным. И это меня удивляет, потому что во всем мире я не найду другой такой страны, которая так мало изменилась бы за последние несколько столетий, как Россия. В мире было много диктатур, в мире было много стран-неудачников, но мало стран, которые не меняются. Здесь, мне кажется, проблема еще и в антропологии. Социологи-антропологи говорят, что существует два типа коллективов, два типа наций. Это два условных идеальных типа, две стороны одного спектра, так-то все разные. С одной стороны есть те, кто столкнувшись со сложными жизненными обстоятельствами меняют их — это, например, англосаксонские и протестантские страны, условно говоря, Америка. Хотя Америка — это исключение из мировой цивилизации. Еще Токвиль об этом писал: взяли в чистом виде уже приученных к свободе англичан, да еще и англичан-протестантов, уехавших в Америку, получили в свое распоряжение огромные ресурсы и создали некое идеальное общество. Это такой идеальный либерализм, идеальный капитализм — сферический конь в вакууме, вот что такое Америка. Американцев может шарахать из одной крайности в другую, но они могут менять собственное общество. Они взяли и избрали президентом Обаму, черного президента и это совершеннейший поворот в либеральную сторону, мультикультурность и толерантность. Им не понравилось — маятник идет в другую страну, и сейчас уже почти второй раз избирают Трампа, фактически реднека, воспроизводящего глубинную Америку. То есть Америка каждый раз меняет свои институты и адаптирует их к внешней среде. В России же люди не меняют внешнюю среду — они меняют себя. Есть российские пути внутреннего «делания», например, водка — это русский дзен. Да, русские люди пьют, ведь алкоголь — это способ некоего внутреннего изменения сознания. Русская культура — это тоже способ адаптации к неблагоприятной внешней среде. Православие, естественно, очень это стимулирует — не надо менять внешний мир, надо заниматься внутренним «деланием». Поэтому Россия не умеет менять обстоятельства внешней среды и остается неизменной век за веком.

Что все-таки главное не так с Россией?

— Вы понимаете, все, наверное, так. Просто есть вот такая страна, такой она родилась. Я воспринимаю страны и культуры как экологические феномены. Один из курсов, которые я читаю — это взаимодействие пространства и истории, пространства и государства. Россия создана природой и пространством. Крокодил создан вот таким, лемур создан другим, слон создан третьим, собака создана во взаимодействии с человеком четвертой — собака создала человека, человек создал собаку. И Россия просто вот так создана. Не так то, что Россия как экологический феномен — это замерзшая ледяная пустыня. Сейчас все любят цитировать Победоносцева, что ли: «Гуляет по ледяной пустыне лихой человек с топором». Россия это ледяная пустыня и, соответственно, совершенно огромные периоды и куски истории, человеческие жизни ушли на освоение этой ледяной пустыни. Возникло большое, злое, ревнивое государство, которое воевало всю свою жизнь и на востоке, и на западе: с востока давили орда и конные всадники евразийской степи, с запада постоянными волнами накатывали расширяющиеся империи модерна. И вот Россия, зажатая двумя этими сущностями, стала воюющей страной. Она создала мобилизационный тип государства, создала перераспределительную экономику, создала рабское общество, главная задача которого — поставлять солдат для армии. Что на низовом уровне, что вся элита и дворяне — все были так или иначе воюющими. Только к концу империи можно было как-то через гражданскую службу [пробиться]. Россия так и осталась в парадигме то ли 16-го, то ли 18-го века, может быть, отчасти 20-го века, этого железного советского модерна. Она совершенно не умеет меняться, она осталась прежней, и она неадекватна современному миру. Но современный мир сейчас тоже очень разный, и эта неадекватная, кривая, тяжелая, неудачливая, завистливая Россия неожиданно оказалась, когда часы повернулись как надо, уместной в большей части этого мира. Я не про Запад сейчас говорю, не про золотой миллиард человечества, для которого Россия — это нечто архаичное и далекое, а про больший мир. В этом-то и проблема, и суть путинского проекта — он возник на вот этом зазоре между Россией и глобальным миром. Глобальный мир сейчас треснул и пошел в разные стороны. А он своим змеиным чутьем чувствует эти трещины и позиционирует в них Россию. Сейчас очень опасная ситуация в мире, но понимаем это мы и наши зрители, слушатели — кто нас смотрит. Мы, условно, на стороне добра, имеем некую моральную оценку войны в Украине, России и всего глобального мира. Но за пределами нашей аудитории — условного миллиарда человек — есть еще 7 миллиардов, у которых совершенно другой взгляд на современный мир: Китай, Индия, Африка, я уж не говорю про отморозков, вроде талибов, Хезболлы, хуситов, ХАМАС — большая часть арабского мира, почти вся арабская улица. Как они смотрят на Путина? А как они смотрят на Россию? Как они смотрят на войну в Украине? Они что, с нами? Нет. И это очень большая проблема. И опять скажу — эта странная, воюющая, кровавая Россия неожиданно вписывается в этот антиглобальный мир и начинает заключать с ним союзы. Война в Украине — это часть глобального переформатирования, поэтому мы живем в очень опасное время, когда Запад еще недостаточно осознал, что происходит. Вызов Путина — это абсолютная параллель вызова, который бросал Гитлер, это абсолютная параллель Второй мировой войны. Сейчас точно так же идет речь о судьбе западной цивилизации.

Почему глобальный мир, о котором вы говорите, так недооценил Путина, и несмотря на два года войны, на Западе остаются те, кто хочет вести с Россией бизнес as usual?

— Ну, во-первых, это 30 лет мира, peace dividend, он же мирный дивиденд, все расслабились, никто не хочет тратиться на оборону, никто не хочет тратиться на военную промышленность, держать 2-5 процентов военного бюджета, как во времена холодной войны. Все хотят платить пенсии, все хотят хорошей жизни. Все очень расслабились, поверили, что наступил конец той истории и теперь Россия покупает западные товары, торгует нефтью и понемногу нормализуется. Во-вторых, существует страх России, присущий западной и мировой культуре. Я давным-давно написал забавную маленькую работу… Вернее, это не моя работа, а Бориса Гройса: «Россия как подсознание Запада», но я сделал «Россия как подсознание Финляндии». Я раскрыл это в политическом ключе. То есть Россия в западном уме, в западной идентичности занимает место подсознания. Это Ид, это оно, это место, где гнездятся страхи и скрытые желания. Отсюда же берется образ загадочной и желанной русской женщины, которая оказывается агентом КГБ, как во многих западных фильмах. Каждый раз, когда Запад касается темы России, возникают эти страхи. Никто не знает, вдруг, они ударят ядерным оружием? А что у Путина на уме? Сейчас на Западе то, что называется «постгероическая эпоха». Условно говоря, мы сейчас живем в 1938 году — у нас вокруг не Черчилли, а Чемберлены, и все готовы заключать Мюнхенское соглашение. А вдруг обойдется? Вот как с Гитлером в 1938 году: «Давайте отдадим им эти части, и они успокоятся. Немцы же цивилизованная, культурная нация, они успокоятся на новых рубежах». Это то же самое, мы наступаем на те же грабли, на которые наступили перед Второй мировой войной, и которые обошлись человечеству в 80 миллионов человеческих жертв. Потому что мы до конца пытались найти какие-то способы сосуществования. Я об этом пишу в моих последних книжках, они все о том, что это полная параллель Второй мировой войны и вызова Западу. Сейчас Запад неспособен и не умеет противостоять этому злу, уничтожив его в зародыше.

Говоря об исторических параллелях, по какому сценарию сейчас все может пойти, и какая цель у Путина? Зачем ему война?

— Война для него — способ существования, он не может жить иначе. Он начал с войны, со странных чеченских атак, со взрывов домов. Еще до того, как он стал президентом, в августе-сентябре 1999 года начались странные террористические атаки и взрывы домов. То есть он с самого начала вводит чрезвычайное положение, для него как гэбэшника это способ управления. Чрезвычайное положение, спецоперация — всё это позволяет действовать не в рамках закона, меняя его под себя, как сейчас он поменял под себя конституцию. Так что война для него имманентна и органична. Он живет войной. Как оказывается, она органична и для российского общества, которое сейчас осознало себя в этой войне. Путин фактически дал России новую идентичность, воскресил её. Можно это ненавидеть, можно ненавидеть Путина, что я, в общем-то, и делаю, но нельзя не признать того, что с точки зрения проекта идентичности, это самое сильное, что нашлось у России за последние, может быть, 50 лет — нынешняя идея войны с окружающим миром. Она ему нужна. Сейчас можно пытаться как-то психиатрически деконструировать это, как деконструировали когда-то мозг Гитлера. Зачем Гитлеру мировая война? Зачем было уничтожение евреев? Видимо, здесь есть патологическая ненависть к Западу, ненависть к Украине, Польше, части стран, которые, как он считает, несправедливо отнеслись к России. Ещё глубоко запрятанное русское чувство обиды и рессентимент подпольного человека по Достоевскому. Чтобы понять Путина, надо читать Достоевского. Он герой Достоевского, вышедший из сырых подворотен Петербурга, злого капиталистического города второй половины XIX века. Путин вышел оттуда, из этих дворов, и вынес ненависть к цивилизованному миру, о которой пишет Достоевский. Он вписывается в череду героев Достоевского: он и подпольный человек, и Ставрогин, и Свидригайлов, и Смердяков — у Путина есть что-то от каждого из них. Это, с одной стороны, его глубокие личные комплексы — месть миру — а с другой стороны, мания величия, идея о том, чтобы переустроить человечество, что он один из тех, кому дана историческая миссия переучредить человеческую цивилизацию, в которой Россия займет, как ему кажется, более достойное место. Так что здесь есть и некий мессианский комплекс. Как в свое время хорошо выразился Владимир Пастухов — я очень ценю его, он мой хороший друг и аналитик: «Мы все думали, что перед нами председатель кооператива „Озеро“, а он оказался аятоллой». С другой стороны. есть и вполне прагматические цели. Сейчас война — это очень хорошо налаженный прагматичный механизм, который выстроил элиту, выстроил общество, выстроил экономику, а в России сейчас экономический рост, все маршируют строем, герои «СВО» преподают в школах, везде висят плакаты правильного содержания. Такой фашистский гляйхшальтунг приключился. Что ему может не нравиться? Он сейчас переизберется еще раз и будет спокойно сидеть до 2036 года. Для него война — это совершенно идеальный механизм управления страной. А то, что приходят какие-то люди в черных мешках — кого и когда это волновало в России? Россия и миллион жертв снесет, и пару миллионов. В ковид потеряли миллион человек и не заметили, никто не чихнул даже. Кому суждено умереть — умрет, вот российская максима. С войной то же самое, и люди идут на войну точно так же. Это российское неумение менять себя, менять обстоятельства. Человек видит себя жертвой судьбы. Человек — это игрушка, судьба играет человеком, вот российское понятие судьбы. Это то, что ты не можешь поменять, поэтому люди готовы умирать. А тут еще и деньги такие. «Если уж умереть судьба, то судьба, а тут еще и 7 миллионов рублей дадут».

Вы верите в то, что большинство людей в России поддерживает Путина? Или в тоталитарном государстве невозможно это понять?

— Ну, можно догадаться. Конечно, все сейчас говорят, что социология в тоталитарном государстве не работает, но слушайте, если что-то ходит как утка, крякает как утка и плавает как утка, то, вероятно, оно и есть утка. Можно до хрипоты спорить, что нет, в душе-то русские о-го-го, в душе-то они против, просто социологам не говорят. Но при этом почему-то эти русские все равно стоят в очередях в военкоматы и идут стрелять и убивать в Украину. Общество понемножку переваривается, перемалывается в этой мясорубке. Опять-таки, у меня было много интервью с Пастуховым, и это его другой образ — это бульон консоме. Страну варят на медленном огне. В этом бульоне есть разные люди: есть те, кто против, есть те, кто выпрыгивает, но все равно это огромный котел, это огромное варево, которое готовится уже 2 года на медленном огне войны. Понемножку мясо утушивается, уваривается, начинает отваливаться от костей и получается насыщенный бульон. Даже если представить, что Путин умрет, его убьют, Украина получит какое-то фантастическое оружие, будет бить ракетами по Москве и выиграет войну — я не уверен, что я захотел бы вернуться в будущую Россию. Это уже другие люди, они уже поменялись, даже те, кого я знал. Конечно, у меня остались там близкие люди и единомышленники, я знаю, сочувствую и совершенно не хочу вмешиваться в этот спор уехавших и оставшихся, потому что у каждого и каждой своя уникальная ситуация. У меня сложилось вот так, и я не хочу со своей позиции бросать какие-то моральные предъявы к тем, кто остался, но в любом случае люди в этом перевариваются. Это десятки, сотни тысяч учителей, врачей, работников бюджетной сферы, работников ВПК, а это уже миллионы и миллионы людей, прошедших университеты, школу, это мобилизованные и их семьи, это вернувшиеся с войны. Я не знаю, как с этим быть дальше. Путин-то может уйдет, а чего с людьми делать? Понятно, что идеологически они смогут очень быстро перестроиться. Вот Советский Союз образца 1985 года и образца 1989 года — прошло 4 года, и это тотально другая страна, в которой все хотят присоединиться к цивилизованному миру и говорят: «Как ужасно мы жили, так жить нельзя». Людей можно перенастроить за пару лет, и когда-нибудь это произойдет, и все будут каяться, и бить себя пяткой в грудь, и говорить: «Как мы могли, в каком ужасе мы все жили, давайте же покаемся». Такие периоды в России бывают, но они проходят и кончаются, а страна продолжает свое качение по русской колее, поскрипывая бортами телеги и теряя сено.

Почему у России и Украины оказалась разная судьба? На протяжении сотен лет Украина была частью Российской империи. Как получилось, что у Украины сейчас другой путь? И точно ли другой?

— Другой. Украина разная, но в целом как у государство у неё однозначно другой путь. Украина состоялась как нация, чего я не могу сказать о России. Украина другая, потому что она стоит на своеей земле. У неё своя земля, своя идентичность, вышиванка, своя четко определенная национальная история. А у России этого нет. Россия стала жертвой собственной империи. Вообще, что такое Россия? Я не знаю, что такое Россия. Где она кончается? Даже Путин говорит, что граница России не кончается нигде. Для него это хвастливое заявление. Как говорит Ноздрев: «Вон, видишь, там лес. Вот там моя граница. А что за лесом — тоже мое». Но по сути это очень проблемное признание, потому что мы не знаем, что такое Россия. Что это? Граница Московского княжества? А Калининград и Кенигсберг — это Россия? А Поморский север — это Россия? А Карелия — это Россия? А Сибирь — это Россия? Вон какое сибирское местничество, сибирский национализм есть. А Дальний Восток — это Россия? У нас нет ответов на этот вопрос. А если все Россия, то почему Северный Казахстан не Россия? А почему Донбасс не Россия? Почему Крым не Россия? Везде ведь говорят по-русски. Вот эта неопределенность понятия «Россия» играет против русских: она прилепляет людей не к земле, а к государству, а в данном случае еще и к Путину. Люди свою идентичность определяют через государство, а государство всегда право. Это главное отличие. Украина — это очень многообразная страна, очень полицентричная. Столица-то есть, но регионы очень разные. Всегда был украинский политический театр — спектакль, над которым так смеялись в России, но, по сути, это признак здоровой полицентричной политики, когда есть регионы, есть разные диалекты, когда Запад не может примириться с Востоком, а еще есть Юг, Север, суржик и смешанные диалекты. Украина во многом часть западной историей. Если брать западные области, то это вообще часть большой европейской империи, европейского права. Какой-нибудь Львов — это вообще нормальный европейский австро-венгерский город со своим собственным управлением. Наконец, в Украине более плодородная земля, а это очень важно, потому что плодородность земли определяет возможность независимого самодостаточного хозяина за счет этого сформировать и накопить ресурсы, которые позволят ему противостоять центральной власти. Россия — это страна нищеты. Россия из-за плохих почв, из-за плохого климата фактически нищая страна. Она богата нефтью, лесами, но это с самого начала принадлежало государству. Нищенство российских людей прикрепляет их к государству. Русские люди еще не родились как личности, не отделились от государства. Ты начинаешься как личность, когда понимаешь свою идентичность и открепляешь свое тело от государства. А в России этого нет, и это главная проблема. Россия — про большое государство, про отсутствие индивидуальных ресурсов у регионов и отдельных личностей. А Украина — про многообразные личности, многообразные регионы и более республиканское, договорное государство.

Что может изменить Россию?

— Россию изменил бы распад, децентрализация. Не знаю, доживем ли мы когда-нибудь до этого. Это чисто умозрительно, как черный ящик: есть входное состояние, есть выходное, а что между ними я не знаю. Может, ядерная война или оккупация России НАТО. Я считаю, что единственный возможный благоприятный сценарий для России — это ее разделение на отдельные земли. Причем здесь меня не волнует, будет ли это единое государство или это будет Московское, Рязанское, Псковское удельное княжество — это не важно. Это может быть содружество, это может быть что-то типа немецких лендер или американских штатов, где полиция, преследуя преступника, останавливается на границе штата. В любом случае, это должно быть федеративное или конфедеративное устройство. Это вопрос идентичности ресурсов — люди должны быть на своей земле и знать, что это наша Хабаровская земля, как когда выходили за Фургала, знать, что это наша Башкирская земля, как когда выходили за шиханы. И пусть у Москвы будет своя земля. Да, есть отдельные города-государства — Гонконг, Сингапур. Будет Москва с приданным ей большим регионом. Это должна быть страна, которая исторгнет из себя Москву и московский период. У России проблема в том, что сейчас вернулся и продолжается московский период русской истории, идущий еще от Ивана Третьего и Ивана Четвертого, от Ивана Грозного. Москва — это не величайшее достижение русской истории, а сейчас это ещё и величайшая проблема русской истории. Необходима демосковизация России. Столицы, может быть, и не должно быть, или она может быть передвижной и появляться каждый год в новом месте, или она должна ездить на поезде по всей России, или просто вынести за пределы Москвы отдельный административный округ, сделать новый город где-нибудь в сосновом лесу и стеклянные кубы с открытыми стенами, чтобы люди могли ходить и смотреть, что там чиновники сидят и решают. Должны быть отдельные самостоятельные сущности: Север России, Карелия, Поморская Россия, интегрированная Западная Россия. Беларусь, конечно же, должна быть отдельным независимым европейским государством с однозначным европейским путем. Калининград должен быть свободным экономическим районом. Сибирь должна получить какие-то права автономии и самоопределения. Национальные республики Поволжья — все они должны выбрать свой собственный путь, свою собственную судьбу без московского диктата. В таком формате, я считаю, возможна и более мирная Россия, интегрированная в многообразный мир 21 века и не убивающая своих соседей.

Как вы думаете, как надолго эта война?

— Пока жив Путин. Он проживет 20 лет? Будет 20 лет. Проживет 30 лет? Будет 30 лет. Сложно сказать, но в ближайшие годы я не вижу конца этой войны. Я вижу только ее скрытые ресурсы, резервы и новые фронты. В любом случае это мировая война, а не война России с Украиной. Фронты этой войны сейчас и в Газе, и у хуситов, сейчас мы видим альянс с Талибаном. Путин может ударить где-то еще, если будет заморозка на Украине. Непонятно, что будет с Приднестровьем, там тоже сейчас какие-то непонятные телодвижения: то ли они запросились, то ли не запросились в Россию. Пока вроде нет. Грузия не может быть уверена в своей безопасности, когда танки стоят в паре часов езды от Тбилиси. Балтия не может быть совершенно уверена в своей безопасности, даже являясь членом НАТО. Так что мы, я считаю, только в первом акте этой большой войны. Другое дело, что, конечно, хотелось бы, чтобы этот театр закончился раньше, в первом же акте. Линкольна убили в театре. Вообще, устранение Путина может являться ключевым актом этой войны. Я не вижу на Западе ни политической воли, ни политических лидеров, ни понимания всех масштабов происходящей трагедии. Запад занят собственными внутриполитическими раскладами. Возможно, придет Трамп, и это немножко изменит сценарий глобальной войны. Мы видим, как появляются новые расколы внутри Европы: сейчас появился неожиданный раскол между Чехией и Словакией по поводу отношения к войне и Путину. Так что, я боюсь, это только начало большой истории, а Украина — это только первая часть.

Какой ваш самый большой страх в контексте этой войны?

— Наверное, ядерная война и использование ядерного оружия. Это территория неизвестного. Пока что мы вроде как далеки от этого, вроде были некие договоренности в начале российской агрессии, достигнутые между Москвой и Вашингтоном. Но учитывая степень безумия человека в Кремле, я не исключаю подобных сценариев. Опять-таки, историки говорят, что нельзя использовать аналогии, но можно учиться у истории. А ещё нельзя пропускать те уроки, которые дает нам история. Если говорить о Второй мировой войне, то мы снова оказались в этом сценарии, но на этот раз у Гитлера есть ядерная бомба.