Татьяна Фельгенгауэр — журналистка. Ведет «The Breakfast show» на Ютуб-канале Александра Плющева, работает в «Медиазоне», ведет свой собственный канал на Ютубе. Проработала 18 лет на радиостанции «Эхо Москвы». В интервью «Очевидцам» Татьяна рассказала, как профессия стала для нее спасением, призналась, что не хотела уезжать и до последнего работала в Москве. Мы поговорили и об Алексее Навальном: «Посреди мертвого политического пейзажа он был очень живым, настоящим». А еще Татьяна дает советы, как читать новости, чтобы не сойти с ума.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Татьяна Фельгенгауэр, я журналистка, веду утренний эфир The Breakfast Show на YouTube-канале Александра Плющева и работаю в «Медиазоне». Кроме того, у меня есть мой собственный YouTube-канал. Я проработала 18 лет на радиостанции «Эхо Москвы».

Как вы провели день 24 февраля 2022 года?

— Я помню, что проснулась утром довольно рано, и мне сказали, что Россия напала на Украину, что бомбят Киев. Моя первая реакция была: «Это какой-то фейк-ньюс, кто-то что-то где-то не так распространяет, подождите минутку, я должна разобраться. Нет, это невозможно, такого просто не может быть». Буквально накануне у нас был стрим с Нино Росебашвили, где мы обсуждали, что невозможно поверить в то, что будет война. Но на следующее утро она началась. Так совпало, что как раз в этот день у меня был YouTube-эфир на канале «Эха», где я просто отвечала на вопросы из чата. Ну такая вот небольшая развлекательная программа. Это было не то чтобы моим спасением, но для меня это было главной опорой. Я очень быстро собралась и поехала в редакцию, провела довольно много времени на работе, провела эфир. Он до сих пор, кстати, сохранен, и несмотря на то, что доступа к YouTube-каналу «Эхо Москвы» больше нет, я его залила к себе на канал. Если вам интересны самые первые эмоции 24 февраля, то они есть в этом эфире. После него я подошла к Алексею Венедиктову, главному редактору «Эха Москвы», и сказала, что не могу себе представить, что не работаю, поэтому я бы хотела вернуться в любом качестве, делать что угодно, но, пожалуйста, имейте в виду, что я есть и буду работать. Но проработать долго не удалось: «Эхо Москвы» довольно быстро выключили — сначала радио, а потом и YouTube-канал. Это был шок, это был ужас, это была очень короткая, но жесткая стадия отрицания, потому что это было совершенно немыслимо. И до сих пор периодически ты себя ловишь на мысли, что это невозможно. Уже прошло больше двух лет, а ты периодически говоришь, что это невозможно.

Почему вы не верили, что началась война?

— Я, как и любой другой человек, когда начинаю размышлять о поступках, неважно, собственных или чьих-то еще, исхожу из собственных представлений, из собственного понимания рациональности. Даже если мы сейчас уберем представления о том, что хорошо, что плохо, что морально, что аморально, просто представим, что мы циничные люди, что для нас нет понятия «морали», но мы можем ориентироваться на то, что рационально, а что нерационально. Вот в моем понимании это было нерационально, поэтому я в это не верила. С другой стороны, это главная ошибка — пытаться, опираясь на собственные представления, на собственный опыт, предсказать действия другого человека. Это другой человек, у него по-другому устроена голова. Будь я главой государства, я бы не делала ничего из того, что делал Владимир Путин, но я не Владимир Путин и не глава государства. И к счастью. Мне кажется, из меня бы вышел так себе президент. Но точно лучше, чем Путин — это несложно. Конечно, я пыталась размышлять рационально, и это ошибка очень многих людей — они думали, что есть некое рацио, а его нет или оно очень извращенное.

Почему вы приняли решение уехать из России?

— Потому же, почему 24 февраля я прибежала в редакцию: я поняла, что не могу не работать. Для меня работа стала спасательным кругом, потому что она давала смысл, давала какое-то занятие, и не абы какое, а очень важное. Если не использовать пафосное слово «миссия», то это все равно что-то необходимое. Было понятно, что пропаганда развернется еще шире, еще мощнее, и что нужна профессиональная независимая информация. Это очень важно. Но довольно быстро приняли все эти репрессивные законы, которые, по сути, вводят военную цензуру. Сразу начались показательные уголовные дела, жесткие приговоры, радиостанцию закрыли, очень многие медиа либо заблокировали, либо тоже закрыли. Давление на СМИ было очень серьезным, и люди начали уезжать для того, чтобы продолжить работать. Я почти до конца мая оставалась в Москве, думая, что все-таки смогу, что все-таки у меня будет получаться работать. Я стала сотрудничать с «Медиазоной», я ездила как корреспондент на суды к Алексею Навальному в колонию, я делала свой ютуб-канал, записывала какие-то интервью. Я правда пыталась что-то сделать, но пространство возможного становилось все меньше и меньше, а угроз параллельно становилось все больше и больше. Периодически начали про меня говорить то на федеральных каналах, то просто в личку писать угрозы, то в телеграм-каналах писать всякое. А параллельно Саша Плющев перезапустил «Утреннее шоу» и продолжил работу из Вильнюса. Он позвал меня присоединиться к команде. В итоге я взвесила все «за» и «против», и несмотря на то, что мне очень не хотелось уезжать, а моя семья все еще в Москве, я поняла, что если хочу продолжить работать, то мне придется уехать из России, и я уехала.

Насколько легко вам далась эмиграция и переход к работе в онлайн-формате?

— Мне тяжело дается жизнь в эмиграции, очень тяжело. Я очень скучаю по своей семье и дому. Но я пытаюсь вокруг себя образовать новый дом, я разбираю чемодан, а не сижу на запакованном чемодане и жду первой же возможности, чтобы первым билетом оказаться в Москве. Я живу жизнь в эмиграции, у меня есть друзья литовцы, у меня есть знакомые, не связанные с журналистикой, у меня есть новые занятия, новые интересы, но все равно я ужасно хочу домой. Вынужденный отъезд — это вынужденный отъезд. Он всегда довлеет над тобой, ты постоянно помнишь, что не выбирал эту жизнь, что все это происходит по принуждению, что это не твой выбор. И это очень тяжело. Но я потихонечку справляюсь, и большое спасибо моим друзьям, моим близким, моим любимым, и тем, кто рядом, и тем, кто в Москве — они очень стараются меня поддержать. Что касается перехода в онлайн: для меня это не то чтобы был резкий переход, потому что наш ютуб-канал был очень большим, мы многое делали, исходя из того, что это не только радиоэфир, но и ютуб-эфир. Я для себя вот в этом разницы не вижу.

Как российскому оппозиционному журналисту в изгнании понять, что реально происходит в России?

— Точно так же, как московскому журналисту понять, что происходит в России. Все всегда говорят, что Москва — это не Россия: «Что вы там вообще знаете о регионах?» И это правда. Мы старались ездить, мы старались встречаться, мы старались общаться, у нас всегда были корреспонденты и собеседники в разных городах, в разных областях. Мы стараемся сохранить это и сейчас. Да, сложнее, да, чаще анонимно, но тем не менее. Конечно, расстояние чувствуется, но я буквально на днях рассуждала на эту тему и честно говорила, что когда мы жили в Москве и были протесты в Хабаровске, мы не очень хорошо себе представляли, что это такое, и мы искали там людей, мы с ними разговаривали. От того, что мы не в Москве, а в Вильнюсе… Да, это добавило сколько-то сот километров, но это все еще возможно — найти людей, которые расскажут, поделятся и помогут сориентироваться с какими-то настроениями. Например, из недавнего: ситуация в Башкортостане. Мы работали по протестам в Баймаке точно так же, как работали бы из Москвы: мы искали местных активистов, мы искали местных журналистов, делали с ними интервью, следили за условно-официальными отчетами. Схема одинаковая. И я очень надеюсь — наши зрители, конечно, прокомментируют это — что мы пока успеваем понять и прочувствовать, что происходит в России.

В Черногории вы выступали с темой «Как читать новости и не сойти с ума?» Поделитесь, пожалуйста, и с нами. Как?

— Я начну с того, что об этом и многом другом читать в книге — никак невозможно. На самом деле есть несколько довольно простых правил, которым стоит следовать. Это такая базовая информационная гигиена, мы уже несколько лет об этом говорим, потому что очень много непроверенной информации и фейк-ньюс стало распространяться из-за соцсетей. Когда ты особо не понимаешь, что распространяешь, кнопка шер или ретвит — это страшная вещь. Поэтому я рекомендую, первое, прочитать дальше заголовка. Просто прочитайте, пожалуйста, весь текст новости. Потому что часто то, что внутри новости, не соответствует тому, что вынесено в заголовок. Второе, посмотрите внутри этого текста на какие источники использованы ссылки и, пожалуйста, не поленитесь пройти по ним и посмотреть, как выглядит первоисточник, существует ли он или это какой-то левый аккаунт. Третье, не ленитесь быть немножечко фактчекерами. Если идет ссылка на наше любимое «болгары восхитились» — это фигня. Если это какое-то медиа, пожалуйста, кликните, посмотрите, это реальное медиа или придуманное, или это аккаунт в Твиттере, который создан три недели назад. Четвертое, ограничьте количество медиа, которое вы читаете. Постарайтесь выбрать себе 3-4 агрегатора, которые прочитают и отберут все за вас. Это те, кому вы доверяете, кто вас не обманывал. Это могут быть не только агрегаторы, но и standalone журналисты: Саша Плющев, Дима Колезев или прекрасный проект Гершензона — True Story, это вполне себе агрегатор. Посмотрите или подпишитесь на «Проверено», на фактчекеров. Это полезно знать и важно уметь. Ну и еще я бы очень рекомендовала для сохранения психического здоровья ограничить время чтения новостей. Я вновь и вновь повторяю: если умрет Путин, вы об этом узнаете. Просто не сидите 24 часа в телефоне. Думскроллинг — это ужасная вещь. Это увеличивает вашу тревожность, это не дает вам никакой дополнительной информации, в этом нет ничего важного и нужного. Это очень-очень вредно, говорю вам как человек, который всю сознательную жизнь читает новостные ленты.

Вы можете прожить один день без новостей?

— Я очень этого хочу. К сожалению, для меня это практически невозможно, даже если у меня отпуск или я болею, или еще что-то происходит. Я стараюсь искусственно создавать себе такие условия. Просто если ты работаешь в новостях, то эти новости все равно тебя настигнут. Вот летом я решила, что все, выходной, черт побери, мне нужен выходной, я еду на озеро с друзьями. Я доезжаю до озера, и тут начинается бунт Пригожина. Я собираюсь с этого озера, возвращаюсь в город и делаю экстренный стрим. Это абсолютно стандартная история. Поэтому мне бы очень хотелось провести 24 часа без новостей.

Тяжелейшая новость начала года — убийство Алексея Навального. Вы хорошо знали его. Что было главным для вас в Алексее?

— Чувство юмора и жизнелюбие. Алексей — это человек-жизнь, человек-радость, человек-энергия, я бы даже сказала энергичность. И это какой-то бесконечный фонтан идей и шуток. Он очень ироничный и самоироничный. Ещё он эмоциональный, но в хорошем смысле: можно поругаться и помириться, но всегда есть конструктив — это не по**аться, а именно поспорить. Главное то, что Алексей — это всегда про жизнь. И еще важная штука — любознательность. Она такая искренняя, в чем-то даже детская, но не инфантильная. Искренний интерес к чему-то новому, желание учиться — это редкая вещь. И это желание учиться, делиться этим знанием и радость от этого знания — это такая заразительная штука. Я думаю, что нам всем ужасно повезло, что мы были рядом с Алексеем, что мы видели, как он менялся, как он учился, как он пробовал самые разные вещи, как у него получалось или не получалось, но это совершенно неважно. Он был очень настоящим, он был честным, и это очень подкупало и удивляло. В том смысле, что посреди абсолютно мертвого политического пейзажа он был очень живым, настоящим, очень вдохновляющим. Я как журналист каждый раз себя одергивала: «Таня, сейчас давай объективно и беспристрастно». Мы на самом деле спорили по очень многим вопросам, но когда ты внутри беседуешь с собой или говоришь не как журналист, а просто как человек, как потенциальный избиратель, как гражданин, ты думаешь: «Ну, это политик, и таких должно быть много». И наше великое несчастье, что он только один, потому что вокруг всё уничтожено. Но одновременно с этим какое же это счастье, что он есть. Это было настоящее чудо, правда. Рядом с ним были и есть прекрасные люди, например, Илья Яшин, который сейчас сидит в тюрьме. Было много ярких, энергичных людей, но рядом с Алексеем Навальным было просто… Он был рок-звезда. Мне всегда было ужасно странно слушать людей, которые начинали разговаривать и повторять абсолютно дурацкие нарративы, типа: «Он проект Кремля». Господи, боже мой, ребята, честное слово, я 18 лет работала на «Эхе Москвы», я видела, как Алексей Навальный делал там программу «Градостроительные хроники». И он был на сколько-то лет меня старше, только-только начинал, а уже долбил чиновников. Он всегда таким был, вы просто не знали, не хотели знать, не обращали внимания. Он всегда был таким, он никогда себе не изменял. И это абсолютно чудовищное убийство, это кошмарное преступление. Мне кажется, мы не до конца понимаем, кого потеряли, какая это была надежда, какой это был шанс, какой это был свет. Мне кажется, мы будем оплакивать его всю оставшуюся жизнь. Во всяком случае я буду.

Кто теперь главный противник Путина?

— Алексей Навальный. Он всегда будет главным противником Путина. В моем понимании, Путин не убил Навального. Может быть, он убил его физически, но Алексей Навальный навсегда будет главным противником, которого Путин так и не одолел.

А может Юлия Навальная возглавить оппозицию?

— Я думаю, что Юлия Навальная может очень многое. Я не знаю, есть ли у нее в планах возглавить оппозицию, да и что мы подразумеваем под словом «оппозиция»? Я думаю, что гигантское количество людей связывает свое будущее и свои надежды с Юлией Навальной. Надеюсь, что как она простояла шесть часов в Берлине в очереди, так и останется с этими людьми. Они будут рядом с ней, а она будет рядом с ними, рядом с нами.

Вы участвуете в постановке пьесы Артура Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича». Что для вас сталинизм?

— Это страшное преступление, о котором до сих пор как следует не поговорили. Вроде разговор начали, но он не доведен ни до какого логического окончания, а потом вообще его свернули в другую сторону. Для меня это только начало, и в этом плане пьеса — это отличный способ начать этот разговор. Это преступление, которое остается не наказанным. Архивы в полном объеме не открыты, память жертв сталинских репрессий уничтожается. И я считаю, что то, что сейчас делает режим Владимира Путина, это, по сути, реабилитация и умножение сталинских преступлений.

Что у Сталина общего с Путиным, и чем они различаются?

— Из общего, я думаю, пренебрежение к человеческой жизни. Нет такой вещи, как ценность человеческой жизни, ее не существует. В чем разница? Ну… Я не знаю, был ли у Сталина стрипушник и яхта. У Путина вот есть. У Сталина была не одна шинель, как многие считают — у него была вся страна. У Путина нет политбюро, зато есть кооператив «Озеро», но это другое. И все же, я думаю, Путин ни в каком виде не проходил революционно-военное становление. Да, Сталин не стоял рядом с Троцким, но, может, немножко по касательной, но он прошел это революционно-военное становление. А у Путина изначально просто так сложились обстоятельства — какие-то люди решили, что вот этот серый человечек будет вершить судьбу. Наверное, про Сталина тоже можно было бы сказать, что так сложились обстоятельства, что именно этого человека назначили, но мне кажется, что бэкграунд все же чуть-чуть разный. Но гэбэшники есть гэбэшники. Хотя Сталин был не гэбэшником, но он тиран, убийца и страшный преступник. Гэбэшники, мне кажется, это какая-то отдельная категория людей, это что-то за пределами человеческого. Хотя и сталинские преступления за пределами человеческого. Мне кажется, мы сравниваем двух очень-очень плохих людей, разные времена и разные обстоятельства. Просто преступление в чем-то похоже.

Что ждёт Россию после так называемых президентских выборов 2024 года?

— Ну, ничего хорошего точно не ждет. Другой вопрос, что они для себя решат: устраивать полномасштабную мобилизацию, не устраивать, что и в каком виде делать с налогами. По традиции после того, как прошло голосование, можно больше не делать вид, что ты думающий о народе человек. С другой стороны, мне кажется, никто особо и не делал вид. Так что вопрос, насколько хватит денег и будет ли мобилизация. Ну и у меня есть какая-то профдеформация из-за того, что я работаю в «Медиазоне», поэтому я еще предполагаю, что репрессивная составляющая тоже будет ухудшаться. История с иностранными агентами, нежелательными организациями. Вот уже и госизмена пошла, поперла вперед. Я думаю, что этого будет больше и больше.

Чего боитесь больше всего?

— Что не смогу видеть родителей.

Что дает вам надежду?

— Для меня надежда всегда связана с людьми, поэтому надежду мне дают люди. Те, которые пришли в полдень к избирательному участку, те, которые пришли на похороны Алексея Навального в Москве, те, которые не побоялись что-то сделать, те, которые не согласны с тем, что происходит. Я знаю, что очень многим пытаются внушить мысль о том, что они в одиночестве, что они в подавляющем меньшинстве, но точно так же я знаю, что это не так, что таких людей очень много. Моя надежда связана в первую очередь с людьми, которые готовы сделать что-то для того, чтобы Россия была счастливой. Таких людей очень много, ведь каждый может что-то сделать, и все вместе они составляют мою надежду.