Вера Олейникова — музыкант и активист. С самого детства она вместе с мамой участвовала в митингах. Мы поговорили с Верой о ее гражданской позиции и о том, как пропаганда формирует насилие. Она считает, что «каждый человек, который хоть на заборе написал “нет войне”, уже сделал огромный шаг».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Вера Олейникова, мне 23 года, я музыкант и политический активист. Родилась в Ростове-на-Дону, жила в Москве. С двух лет мама носила меня с собой на руках на митинги. В пять лет я стояла с растяжками «Россия без Путина», это было еще в 2005 году. Сейчас идет 2024 год, и Путин все так же у власти. Сейчас я нахожусь в Грузии, мне здесь очень нравится. Пришлось эмигрировать из-за политического преследования.

Помните ли вы, как прошло ваше 24 февраля?

— Мы с мамой просто вышли вечером покурить. Я в Москве жила недалеко от аэропорта. Мама на удивление была абсолютно спокойна. Моя мама как раз человек-паника — человек, который постоянно смотрел новости, постоянно показывал новости бабушке. Я постоянно покупала бабушке «Новую газету», пока она еще была не запрещена. Мама, пока не сел Алексей Анатольевич, показывала бабушке его ролики, и бабушка говорила: «Навальный — это крутой чувак». Тогда мама сказала: «Я не знаю, что делать» — «Мам, я тоже не знаю, что делать». Потом я подумала, что без разницы, если я сейчас сяду в тюрьму — я же когда-нибудь оттуда выйду. Когда начались слухи о том, что на нас всех готовятся уголовные дела, мама сказала: «Все, Вера, пора отсюда уезжать». Моя мама очень давний политический активист — как Путин пришел к власти, так она и была сразу же против него. Но её задерживали не по той причине, что она делала что-то противоправное, а потому, что она моя мама. Они понимали, что для меня мое задержание было абсолютно неважно. Я не умела испытывать эмоцию страха в моменте. Я могла испытать страх, только проанализировав ситуацию через какой-то промежуток времени. Тогда я была безбашенная молодая девочка, которая бегала за ОМОНовцами, сотрудниками 2-го оперативного, за ФСБшниками и орала на них: «Какого черта вы задерживаете всех моих друзей?», вот так вот снимая их прямо в лицо. Потому что я не понимала, что происходит. Нет, я понимала, почему это происходит, но я не понимала, что делать. Так вот, мою маму периодически задерживали по той причине, что она моя мама, чего я как раз-таки боялась. У мамы был довольно-таки раскрученный фейсбук, там много друзей, она постоянно туда писала все мысли, которые думала по этому поводу. Моя мама родилась в Грозном, в моем возрасте она перевезла оттуда всю семью с огромным трудом от войны. Я с детства росла в очень хреновых условиях по той причине, что у власти уже был Владимир Путин. «А вы докажите, что у вас в Грозном что-то было, вот вам какие-то копейки». А в Грозном все разбомбили, у нас ни документов, ничего не сохранилось, и этих копеек хватило только на то, чтобы купить сарай, в котором я росла. Это не потому, что моя мама не работала — моя мама впахивала очень много, даже моя бабушка работала. Моя бабушка в 75 лет работала дворником, и не потому, что они глупые люди — у моей мамы было 4 высших образования. Просто жизнь так сложилась. В 15 лет моя мама просто сказала: «Все, уезжай, пожалуйста, в Москву, учись. Ты не должна быть на таком же дне, как получилось у нас». У мамы были перспективы, но война испортила всю жизнь. Я рассказываю это к тому, что у моей мамы были причины стать политическим активистом: война в Грозном, 2000-е годы, в которых я родилась. Когда стало понятно, что мне надо уезжать, у нас с мамой состоялся разговор. Я говорю: «Мама, что мне делать, если тебя посадят в тюрьму?» — «Ни в коем случае сюда не возвращайся». Это последнее, что она мне сказала, одна из последних бесед — «вообще не возвращаюсь сюда». Когда она умерла, я поняла, что какой смысл возвращаться? Моя мама не хотела бы этого, она специально меня уберегла и отвезла от этого, чтобы я не испытала весь этот ужас, который сейчас мы получаем из российских тюрем, в которых издеваются над политическими заключенными. Не так давно в Ростове-на-Дону, в моем родном городе, в том самом отделе и в том самом спецприемнике убили политического активиста, который развешивал листовки, на которых было написано: «Если вы попали на войну, пожалуйста, позвоните по этому номеру, и мы вам поможем». Не было каких-то призывов, прости господи, в сторону Владимира. Вы поняли, о ком я говорю. Никаких призывов не было, но власть настолько сильно испугалась, что убила человека. И мне стало страшно от мысли, что, скорее всего, это сделали те же самые люди, которые измывались надо мной, которые надо мной смеялись, пинали меня, как грушу для битья, заковывали в наручники, а когда мне было плохо, у меня была температура или я хотела в туалет, они надо мной ржали. Я понимаю, что это сделали те же самые люди. Я не понимаю, как это вообще может продолжаться, как такое может быть.

Откуда берутся полицейские, которые любят применять насилие?

— Их формирует отсутствие критического мышления, необразованность, негатив, ненависть к другим. Опять же — пропаганда, над которой мы многие годы смеялись и думали: «Пропаганда — это бред. Соловьев фигню говорит, кто в неё поверит?» Верили. Когда я слышу абсурдные вещи, которые они говорят, я не понимаю, как в это можно поверить? «Мы на них напали первые, потому что они могли на нас напасть». Куда!? В смысле? Каким образом? Это не так работает. «Если драка неизбежна, надо первыми бить нос». Что это? Сериал «Слово пацана», который пересмотрел Владимир Путин еще до того, как он появился? Не знаю. Я просто поражаюсь этому. Я думала, что никто в этот бред не поверит, но поверили. Что двигает полицией? Я не знаю. Ничего ими не двигает. Я общалась с некоторыми сотрудниками полиции, которые были довольно-таки адекватными. Я как-то говорила с одним человеком, который работал в полиции, и он мне сказал: «Ну, понимаешь, у меня в трудовой книжке написано, что я работаю в полиции, и меня теперь просто никуда не возьмут уже. У меня нету перспектив. Я был молодой, глупый, закончил всякие училища, и кто служил в армии, кто где-то ещё, а мне предложили полицию, и я пошел. Меня никуда теперь не берут, вот правда. Я не знаю, что делать. Я пытался». Я бы тоже не взяла себе на работу человека, который работает в полиции в России. Безусловно, бывают какие-то адекватные люди, но все равно, когда ты попадаешь в систему, она начинает тебя поглощать. Невозможно пойти в «Единую Россию», даже если мы откатим время на 6 лет назад, и исправить что-то изнутри. Эта система будет тебя поглощать. Даже если ты умеешь отстаивать свое мнение и быть уверенным в себе, все равно ты начнешь сходить с ума, потому что если вокруг тебя все говорят о том, что война — это круто, убивать других людей — это круто, то в какой-то момент ты начнешь сомневаться — а может быть это я в чем-то неправа. Когда я включала пропаганду для того, чтобы посмотреть, что же там, какой же они говорят там бред, я увидела, как они говорят такие противоречивые вещи, но так уверенно, что в это правда можно поверить.

Почему вам пришлось уехать?

— Мне пришлось уехать по той причине, что до этого я очень часто принимала участие в политических акциях и меня преследовали. После начала войны было понятно, что это уже русская рулетка. Каждый человек, который хоть как-то выступал против этой власти, против войны, скорее всего сядет в тюрьму, это неизбежно. Моего друга посадили на 8,5 лет, и появилась новость о том, что нас всех тоже пересажают. Не очень приятно, конечно, было получать такие новости, но что поделать. Изначально я должна была уехать в Армению, но меня не выпустили из страны по указанию ФСБ. Мама везла меня практически в багажнике машины до границы с Беларусью, в Минск. Там я уже улетела в Тбилиси. Было очень сложно. Через месяц моя мама совершенно внезапно умерла.

В интервью «Свободе» вы говорите, что договорились с мамой пережить Путина. Мамы не стало. Что-то помогает вам пережить эту боль?

— Я бы не сказала, что такое в принципе возможно пережить. Это та боль, которая всегда будет с тобой. Уже прошло полтора года, и я каждый день об этом думаю. От общения с людьми, каких-то занятий, например, музыкой, становится легче, но все равно страшно. У меня не так давно умерла бабушка и теперь у меня не осталось ни одного родственника. Мне всего 23 года, но что поделать, надо как-то с этим жить, идти дальше, пытаться справиться, других вариантов нет. Все-таки мы с мамой договаривались пережить Путина, так что теперь эта ответственность лежит полностью на мне.

В том же интервью вы говорите, что политический активизм для вас важнее музыки. Что-то поменялось?

— Скорее, поменялось мое отношение к политическому активизму как таковому, тем более в России. Мирный протест невозможен, а к каким-то действиям, к насилию в сторону людей я не готова. Сейчас для меня превыше всего помощь другим людям, страдающим в данный момент. Но для начала нужно помочь себе, чтобы у тебя была возможность коммуницировать и помогать другим. Это очень важный аспект. Я думаю, что в будущем я, конечно, хочу как-то связать свою жизнь с политическим активизмом, но не в таком духе, как было раньше. Политический активизм — это для меня более обширное понятие, нежели постоять с плакатом или сходить на митинг, хотя я не говорю, что это плохо, этим я тоже занималась. Каждый человек, который написал на заборе «Нет войне», уже сделал огромный шаг. Каждый человек, который хоть что-то сделал — молодец.

В чем для вас сейчас политический активизм?

— Политический активизм для меня сейчас — это в том числе и волонтерская помощь, и огласка политических преследований в России, и перформансы, и акции, но уже немножко в другом формате. Я хочу, чтобы они привлекали внимание общества, чтобы люди не забывали о том, что идет война, о том, что в России очень много политических заключенных, чтобы другие люди смотрели на мой пример или пример моих друзей и уже не боялись, когда, например, находятся за границей. Я никого никогда не призывала выходить в России, потому что понимаю, какие это риски. Для меня звучат как огромная глупость призывы людей, которые уехали из России: «А чего вы ничего не делаете? Почему вы не выходите никуда? Там же война в Украине. Почему вы сидите вот здесь? Идите с граблями на Кремль» Для меня это очень глупо, потому что я понимаю, что это такое. Я сталкивалась с насилием со стороны полицейских, меня избивали, мне ломали череп, сажали в спецприемники, преследовали, когда мне было 18-20 лет. Я бы не сказала, что сейчас я сильно старше, но теперь я осознаю, какие риски это несет в нашей стране.

Что могут делать несогласные с войной люди в России?

— Я думаю, люди, которые остались в России, должны как минимум видеть друг друга. То есть люди, которые против войны, должны общаться. Потому что я понимаю, что такое быть одной среди абсолютно других людей, отличающихся от тебя. Но при этом же есть огромная опасность: твои разговоры могут записать, кто-нибудь скажет, что он против войны, впишется в ваш круг, а потом вас посадят в тюрьму. Опасно сказать, даже подумать не о том. Это мыслепреступление, как в «1984».

А эмигранты могут как-то влиять на ситуацию внутри России?

— У нас, уехавших, гораздо больше возможностей. Мы можем волонтерить, помогать украинцам, помогать политическим заключенным, писать им письма, донатить разным организациям, мы можем собираться и общаться, чтобы не терять друг друга. Самое страшное в эмиграции — это чувство одиночества.

При каких условиях вы вернулись бы в Россию?

— Полная смена власти. Но это в любом случае не быстрый процесс. Я думаю, что мне уже будет очень много лет к тому моменту, но надежда все-таки на это есть. Безусловно. Хотя, мне кажется, что люди и 10 лет назад, точнее, уже 12 лет назад, когда выходили на Болотную, думали, что что-то можно изменить. Не так давно, пересматривая интервью Бориса Немцова, я поразилась тому, что человека нет уже довольно-таки давно, а вещи, о которых он говорит, актуальны и сейчас на 146%.

Зачем Путину война?

— В принципе, тут все понятно — это удержание власти любыми методами, любыми способами. Страна, которая постоянно находится в военном положении, угрожает всем ядерным взрывом и которая начала войну, не может быть никаким образом свободной изнутри. Для того, чтобы как-то себя удержать, надо просто всех запугать: бей чужих, бей своих — неважно кого. Человеческая жизнь абсолютно не ценится, это для них топливо, ресурс.

Чего вы боитесь?

— В плане происходящего, я боюсь потерять связь с реальностью, с людьми, которые остались в России. Для меня это самое страшное, потому что я уже понимаю, что потеряла страх, который постоянно испытывала. Мимо меня проезжает полицейская машина, а я уже на нее нормально реагирую. Стучатся ко мне в дверь, и я не думаю, что ко мне пришли с обыском. Хотя первый год я панически всего этого опасалась. Страшно за своих друзей, за своих близких, которые у меня остались. Страшно, что люди погибают в данный момент, а я никак не могу на это повлиять, потому что я абсолютно маленький человек. Страшно, что все так и останется. А скорее всего оно, к сожалению, так и останется в ближайшее время. Лично я боюсь не успеть чего-то сделать, боюсь не успеть стать тем человеком, которым хотела. Я боюсь предать свои принципы — это для меня самое страшное.

Что дает надежду?

— Не так давно вокруг меня появились люди, которые научили меня смотреть на этот мир. Раньше я проводила очень много времени в интернете, читала очень много новостей и постоянно над этим рефлексировала. Никакого конструктива по этому поводу я не получала, только деструктивные мысли. Я уже забыла, что такое видеть солнце, видеть передвижение облаков, видеть звезды, видеть окружающий меня мир, видеть прекрасных собачек в Тбилиси, видеть что-то прекрасное, слушать музыку, не отвлекаться на какие-то вообще неважные вещи, общаться с людьми так, чтобы это приносило удовольствие, а не страдание, потому что тебе надо коммуницироваться и социализироваться. Надежда у меня начала появляться как раз тогда, когда я начала ощущать время. Проводя время в интернете и за чтением новостей, я не обращала внимания на то, как прекрасен мир на самом деле. Время никто не вернет. Как бы все плохо ни было вокруг меня, вокруг нас, вокруг людей, связанных с политическим активизмом, все равно надо продолжать жить, надо не забывать об этом. Конечно, многие могут осудить тебя за это: «Как ты можешь продолжать жить после того, что происходит?», но твое личное время к тебе не вернется. Это наш главный ресурс, и, наверное, не надо его упускать.