Виктория Врублевская: «Да как же вы могли, сволочи?»

Виктория Врублевская, киевлянка, балерина, преподавательница танцев, организатор международных арт-проектов. Эмигрировала в Чехию давно. Но в Украине остались родные, друзья. В былые годы сотрудничала в проектах с российскими коллегами. Сейчас для нее это невозможно. Потому что Россия убивает людей в ее стране. Потому что только двое из ее российских коллег в феврале 2022 нашли в себе силы и мужество сказать ей слова сочувствия.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Виктория Врублевская, я родилась в Киев в 1972 году, в семье артистов балета. Моя мама работала в заслуженном государственном академическом ансамбле танца имени Павла Вирского, а отец был солистом Национальной оперы Украины имени Тараса Григорьевича Шевченко. Моя дорога сложилась по их следам — я поступила в Киевское государственное хореографическое училище, закончила его и стала артисткой балета Киевского театра оперы и балета. В тот же год я вышла замуж и, так получилось, что это было начало 90-х годов, тяжёлые 90-е, и мы с мужем серьёзно подумывали о том, чтобы переехать работать в Европу, потому что после распада Советского Союза ситуация была очень тяжёлой для всех. Муж, будучи на гастролях в Праге, принял участие в конкурсе национального балета и получил контракт ведущего солиста. Я в то время была уже в положении, поэтому всё складывалось как-то само собой. Нас подтолкнула к отъезду ещё и ситуация в Украине, в Киеве, после Чернобыля. Мы дети Чернобыля, в 1986 году мы ещё гуляли по городу. Когда уже все во всём мире прекрасно знали, что произошло, мы были на параде 1 мая. И это имело последствия, это коснулось практически каждой семьи. Когда у нас родилась дочь, ей нужно было срочно делать операцию, связанную с ростом опухолей. Операцию мы сделали, всё прошло благополучно, и я с ребёнком и моей мамой уехала в Прагу. Муж работал в национальной опере, я поступила на работу в пражский камерный балет, где с огромным удовольствием отработала несколько лет. Потом наш путь немножко удалился от Праги, мы работали в региональном театре города Усти-над-Лабем с очень талантливым балетмейстером. Нам удалось поучаствовать в роскошных международных проектах, в open-air проектах. Всё благодаря словацкому балетмейстеру Ондрею Шот. А когда его дорога и контракт в Усти-над-Лабем заканчивались, то и мы решили покинуть этот город, потому что всё-таки чувствовали себя столичными жителями, столичными артистами, и подались в театр «Латерна Магика», куда нас взяли на контракты солистов. С 1998 года по 2015 год мы отработали в этом театре, откуда ушли на так называемую пенсию. В то время мой муж основал международный проект — фестиваль искусств AVE BOHEMIA. AVE — потому что, во-первых, это общепризнанное приветствие, а во-вторых, «A» — потому что дочь зовут Анастасия, «V» — Виктория, «Е» — Евгений. Ну, а BOHEMIA — это историческое название Чехии, в которой мы живём. Этот проект успешно развивается и процветает с нами до сих пор. Ещё сейчас мы активно занимаемся педагогической деятельностью и основали международные семинары или воркшопы для детей и студентов, профессионально занимающихся балетом.

24 февраля 2022 года. Каким вы запомнили этот день?

— 24 февраля я помню очень хорошо. В полшестого утра нас разбудило сообщение из Киева от отца моего супруга: «Началась война, Россия на нас напала». Сложно спокойно говорить, немножко голос дрожит. Первое ощущение — это когда сердце как орган перестаёт работать, отрывается и падает. Такое ощущение, что падает оно в бездну, какое-то время ты не можешь дышать. Потом мы очень быстро стали получать информацию, муж сразу же настроил все информационные украинские каналы. Сообщения поступали одно за другим. Конечно же, мы сразу же проверили ситуацию у всех наших родственников, потому что они живут в Киеве или в ближайших окрестностях города, на бывших дачах, которые сейчас стали их постоянным местом жительства, так как они все уже достаточно пожилые. Когда мы поняли, что российские войска уже практически у Киева, стали видеть кадры, как обстреливается центр города, как работает ПВО над Октябрьским дворцом, как танки передвигаются по Оболоне, когда всё это стало до меня доходить, у меня произошло затмение, причём одновременно и разума, и тела. Было очень сложно дышать, вообще что-либо физически переносить. Быстро ушли такие смешные слова, как негодование, потому что у меня наступила темнота. Меня просто поглотила тьма. Первую неделю войны моя оболочка постоянно передвигалась по нужным инстанциям — работа, дом — с мобильным телефоном в руке. Иногда я могла очнуться на подходе к санузлу, стоя уже, может быть, минут 20 на месте смотря в телефон и читая информацию. Здесь [на сердце] появилась тяжёлая нога. Я не могла дышать и не могла есть — я за неделю похудела на четыре килограмма. Для меня это много. Каждое утро начиналось с опроса: «Папа?» Папа отвечает: «Всё в порядке, всё нормально». Следующий день: «Папа?» — «Да, всё нормально, мы живы». Потом отец был первый, кто писал: «У меня всё хорошо, мы живы». Но он у меня огромный оптимист, только потом я узнала, как все было на самом деле. Достаточно сказать, что папа живёт в Бучанском районе. Естественно, всем сразу было понятно, и мне тоже, что он врёт, что ничего у них не нормально. Раз прилетело — повылетали все окна, второй раз прилетело — вылетели двери, а потом они 5 суток просидели в подвале, потому что танки шли прямо по улицам Белогородки. В таком состоянии я находилась неделю, но потом пришёл инстинкт самосохранения. Я понимала, что если так и дальше будет продолжаться, то я могу попасть в больницу. Я начала выкарабкиваться из этого состояния, а главное — тогда поехали люди, и нужно было прийти в себя, чтобы помогать им. Нужно было решать вопросы, кого куда разместить, искать квартиры, общаться с чехами и административными сотрудниками по вопросам помощи беженцам. Ко мне обратилась моя двоюродная сестра, которая как раз удирала из той же области, это западная часть Киева, это Гостомель, Ирпень, Буча — все эти города. С ней ехало ещё несколько человек, поэтому я взяла себя в руки и вышла из состояния этого транса. Нога на груди оставалась намного дольше, это состояние ощущалось даже через полгода. Ты уже вроде улыбаешься и радуешься, решилась ситуация с родителями, Киев был освобождён, а дышать полной грудью было тяжело. Потом нам, конечно, полегчало, но в первые дни было вот так.

Как Чехия встречала беженцев?

— Потрясающе. Не то чтобы я этого не ожидала. Я была очень довольна и очень благодарна им. Подъём желания помочь, сплочённость, организованность, бескорыстность просто покоряли. Так что очень хорошо. Учитывая то, как быстро и какое количество людей поднялось с места и поехало, я считаю, что чехи сделали очень много. Может быть, максимум того, что могли.

Какой была реакция российских коллег? Кто-то написал вам в первые дни войны?

— У нас были огромнейшие связи с Российской Федерацией. Мы организаторы международного проекта, мы профессионалы в своей области, у нас были и коллеги в России, и партнёры. Один единственный человек из россиян позвонил мне из Москвы. Она украинка родом из Одессы, педагог балета в одной из московских школ, мы сотрудничали. Она позвонила нам и сказала, что это ужасно, что она в шоке, что не знает, как дальше жить. Ещё одна коллега-россиянка, живущая в Германии, тоже нашла в себе мужество связаться, потому что наши настроения с мужем тогда были очень агрессивными и негативными в отношении россиян. То есть два человека позвонили и сказали, что им действительно жаль, что они в ужасе и не согласны с этим, что никоим образом не причастны к этому, и спросили, как наши семьи, как наши родители, всё ли у нас в порядке.

Вы сказали, что ваше отношение в первые дни войны к россиянам было агрессивным. А сейчас что-то изменилось?

— Сейчас я практически ни с кем не общаюсь. Я даю вам интервью только лишь потому, что мне вас рекомендовала Марина. Я стараюсь не общаться с россиянами. Все мы знаем, как накалялась ситуация перед войной, как все звенели оружием, но я до последнего момента не верила, честно, что они на самом деле позволят себе это. Когда мы получили это сообщение, то первый мой вопрос был: «Да как же вы могли, сволочи?». После всех затмений, после всех вопросов, которые возникали, после возмущения во мне остались два чувства, которых раньше я никогда в такой мире не испытывала — это злость и ненависть. Мы стали получать массу сообщений: «Да вы же сами виноваты», «Да мы вас освободим», «Да вы то, да вы сё», потому что я в первые же часы войны обратилась к русским матерям. Я сказала: «Ваши сыновья — убийцы. Вы — не победоносная армия. Вы — армия убийц. Вы ворвались на территорию чужой страны и пытаетесь доказать кому-то свою правоту». И так как у нас в Фейсбуке и Инстаграме была масса друзей и партнёров, то, конечно же, нам стали отвечать, рассказывая, что они тоже частично украинцы, но мы-то запрещали разговаривать на украинском языке в Восточной Украине. Это было невозможно читать. Потом мне одна коллега написала: «Можно ли мы будем танцевать у вас калинку?» Я говорю: «Наверное, это сейчас не совсем хороший вариант — танцевать калинку» — «Да что вы? Я так и думала, что вы теперь будете запрещать всё русское» — «Наталья, посмотрите, пожалуйста, над Октябрьским дворцом, в центре Киева, сбивают бомбы, а вы будете калинку юхать на сцене? Вам немножко не странно? У нас, наверное, разные уровни переживания». А потом пришли кадры из Киева: бронетранспортеры на улицах, расстрелянные машины, эвакуация людей, взорванные мосты вокруг Киева. Тогда я сформулировала такое проклятие: «Путин умрёт как собака. Ваша страна будет разорвана на части. Ваши дети будут прокляты до третьего колена». Серьёзно. С этим я живу. Я знаю, что когда-то это изменится, должно измениться, потому что зло не может торжествовать. Но моё отношение к россиянам очень плохое.

Ко всем россиянам, или есть какие-то исключения?

— Есть люди, которые против войны, есть люди, которые сказали это открыто, есть люди, которые покинули Россию из-за этого. Я должна понимать, что человек действительно против войны, что он покинул страну, потому что против войны, а не только лишь потому, что боится быть мобилизованным и убитым на поле боя. Я могу понять, на самом деле, страшно всем, и украинским солдатам на фронте тоже страшно, но я должна понимать, что люди, с которыми я общаюсь, имеют огранённую позицию против войны, которая все это осуждает. Тем более я буду общаться с людьми, которые что-то делают против режима Путина, которые до сих пор пытаются объяснить своим согражданам, хотя большинство ваших сограждан наверняка не воспринимает это, но тем не менее вы пытаетесь объяснять, рассказывать правду, как это на самом деле отражается и отразится на их жизни и на жизни их потомства.

Как вы считаете, почему эта война стала возможной?

— У меня давно сложилось мировоззрение об отношении Российской Федерации к другим народам, в частности к народу Украины. Историю Украины я знаю. Я родилась в Советском Союзе, где история Украины изучалась в школах очень-очень скромно. Мы все проходили историю в школе и знаем, сколько всего осталось в архивах и по умолчанию. Что касается отношения Российской Федерации, например, к Украине, не буду говорить о других республиках, то там всегда насаждался русский язык, российская литература, всегда подавлялась роль украинского искусства, украинских достижений, украинских писателей. Давалась только малая толика. Мои родители работали в лучших коллективах Украинской Республики, но на гастроли они ехали только тогда, когда гастролями были обеспечены российские коллективы. То есть сначала должен быть обеспечен гастролями Моисеев, потом ансамбль «Березка», Красноярский уже не так сильно, а потом вставали в очередь ансамбль имени Вирского, молдавский ансамбль «Жок» и грузинский ансамбль «Сухишвили-Рамишвили». Серьёзно, так и было. Но я воспитывалась в билингвальной семье — у меня мама русская, а отец украинец — и очень много внимания мне уделяла бабушка. Украинская культура у нас в семье была чем-то абсолютно нормальным. Я ходила в украинский садик, я училась в украинской школе, потом хореографическое училище было уже на русском языке, но украинский был там предметом. Я всегда ощущала себя украинкой. Когда я очень сильно повзрослела и переехала жить в Европу, то тут я начала очень активно общаться с россиянами, потому что помимо того, что я была артисткой балета, я стала экскурсоводом. Я закончила школу гидов, и моими основными клиентами были приезжие из Российской Федерации. Их отношение к другим народам мне открылось воочию. Это не пустые слова — «имперское величие», причем оно абсолютно необоснованное. Я постоянно ощущала его на себе от людей, приезжавших просто как туристы. Они начинали унижать достоинство тех же украинцев, они мне рассказывали, что этот народ не существует, что наш язык искусственный. Потом настал 2014 год, «Крым наш», и тогда я выслушивала уже по полной программе все, что о нас думают, и что они взяли только то, что их. Стало очень тяжело работать, практически невыносимо, потому что мужчины моего возраста рассказывали мне, как они мир освободили от фашизма, как мы им всем обязаны, как Дрезденская галерея должна им сделать вход пожизненно бесплатным, потому что они могли и не вернуть всё то, что вывезли из Дрезденской галереи. «Вот наши деды…» Я себе тогда говорила: «Да, ладно, ваши деды. А вы какое отношение к этому имеете?» В общем, было сложно. А потом я абсолютно перестала переносить российский народ, которые вечно придут, растопырятся без оснований и дуются. Да сдуйся ты, научись здороваться, научись относиться к людям нормально. За это тебя будут уважать. Знаете, какой первый вопрос задавали россияне, когда сюда приезжали? «Виктория, а как здесь к русским относятся?» Я говорю: «Вы знаете, этот вопрос задают только русские. Никто больше никогда не задает вопрос, как к ним здесь относятся. Задумайтесь, почему это вас интересует? Вы что, соли в тарелку насыпали всем?» А второй вопрос, который я получала чаще всего: «Виктория, а вы откуда из России?» Я говорю: «Я не из России, я из Украины, из Киева» — «О, вы так хорошо говорите на русском» — «Неужели вы думаете, что на русском могут хорошо говорить только граждане Российской Федерации?» Для них было странно, что человек, который им нравится и импонирует, человек, с которым они себя чувствуют комфортно, может быть не из России. Но это все мелочи по сравнению с тем, что произошло 24-го и длится до сих пор.

Почему украинцы смогли сказать «нет» своей проворовавшейся власти, а россияне не смогли?

— Украинцы всегда были свободным народом, это народ анархистов. Они никогда не будут делать то, что им говорят. Россияне не имеют этой черты, они очень ведомые. Зачем думать, если за тебя могут подумать. «Я так и сделаю. Он же, наверное, лучше знает». Я постоянно встречала эту фразу в интервью: «Ну, мы же простые люди, а они там наверху лучше знают. Как они скажут, так мы и сделаем. Значит, так надо». У украинцев присутствует дух противоречия и вільної нації. Пускай даже в сегодняшнее время он отразился сначала в оранжевой революции, я скептически относилась к этому, но народ на самом деле верил. Я видела в их глазах, что они в это верят. Мы наблюдали со стороны, и нам не верилось, что все это завершится. И не то чтобы мы не верили народу — мы не верили украинским политикам. А когда начался Майдан, тут уже был совсем другой левел — тогда на улицах погибали люди, там уже было понятно, что люди встали до конца, на смерть. В этом отличие, украинцы — свободный народ.

Каким видите будущее Украины?

— Очень тяжело сейчас говорить о будущем Украины. Я могу только пожелать Украине будущего. Я желаю, чтобы Украина победила российского захватчика, я желаю Украине вернуть свои территории, получить репарации, чтобы было на что восстанавливать страну. Я желаю Украине разумных политиков. Они есть, просто нужно посмотреть внимательно по сторонам и перестать гнаться за популистами или за известными личностями, и хорошенько послушать и почитать людей, которые готовы встать и вести страну за собой, нести всю ответственность на своих плечах. Такие люди есть. Желаю украинцам воли, терпения и сил, чтобы они восстановили свою страну. Желаю Украине войти как в Евросоюз, так и в НАТО, чтобы можно было легально и официально защищаться с помощью других. А дальше жить мирную жизнь.

Чего вы боитесь больше всего лично?

— Беспомощность и разочарование. Это две вещи, которые я терпеть не могу.

О чем вы мечтаете?

— Мне очень сложно ответить. Самые большие мои мечты связаны сейчас с самым важным: я бажаю перемоги — я желаю победы Украине.