«Я просто хочу, чтобы прекратились эти гробы»

Галина Панибратец — директор и режиссер частного украинского «Театра одесского розлива ЛанжеронЪ». До войны театр базировался в Харькове, сейчас переехал в Варну (Болгария). «ЛанжеронЪ» получил международное признание среди камерных театров. В его репертуаре спектакли по произведениям Эфраима Севелы, Александра Бирштейна, Анатолия Крыма, Аркадия Аверченко и других писателей, чьи биографии связаны с Украиной. Все постановки в «Ланжероне» до сих пор русскоязычные, и это принципиальная позиция Галины:

Расскажите о себе.

— Меня зовут Галина Панибратец, я режиссёр театра одесского разлива «Ланжеронъ». Он небольшой — театр в чемодане. В нашем репертуаре очень много произведений на одесскую и еврейскую тему. Очень много одесских писателей взято в репертуар. Я родилась в Казахстане, дальше мой с родителями путь последовал в Забайкалье, Читинская область. После этого я вышла замуж за одессита — так я оказалась в Одессе. Я познакомилась с очень интересным актёром — Виталием Бондаревым. Так получился «Театръ Ланжеронъ», а так как Виталий из Харькова, то «Театръ Ланжеронъ» одесского разлива переехал в Харьков.

В 2014 году вы подписали открытое обращение к россиянам о том, что никто в Украине не препятствует заниматься театром на русском языке. Что изменилось с тех пор?

— Его подписывали все деятели. С 2014 года в Харькове очень многое поменялось. Конечно же, если бы сейчас это обращение восстановить, то оно, наверное, было бы совершенно другим. Уже никто не вспоминает об этом обращении, потому что все театры говорят на украинском языке — это раз. Во-вторых, нашему театру сейчас не разрешили бы говорить на русском языке в Харькове. Я не говорю об Одессе и других городах. Вы же понимаете, что сейчас язык — это оружие, средство политики. Людям-то совершенно неважно, на каком языке говорить, тем более мы занимаемся театром. Это письмо тоже было политической акцией. Думаю, сейчас театральные деятели Харькова это письмо даже не вспоминают. Когда начался карантин, эти же театральные деятели подписывали другое письмо — с просьбой о возможности работать. «Дайте нам право работать!» Этот же вопрос у театральных деятелей Харькова стоит и сейчас. Они обращаются во все структуры: «Дайте нам возможность работать!» Конечно, можно работать и в такое время. Можно было, наверное, остаться, потому что люди ко всему привыкают, даже к бомбежкам. Можно было остаться, но нет. В первую очередь мы уехали в феврале только по той простой причине, что нам нужно было работать. Мы же малый бизнес, а о малом бизнесе никто не позаботился: государство нас закрыло, не дало возможности работать, и компенсации мы за это не получили, а это нарушение Конституции, вот и все. Поэтому что делать частному театру? Частный театр может собрать свои чемоданы, как мы, и уехать в другую страну.

Насколько сейчас востребован русскоязычный театр за пределами Украины и России?

— Русскоязычная диаспора — это Казахстан, Армения, Украина, Россия, прибалтийские страны. Айтишники и моряки могут позволить себе жить в любых странах, как и еще ряд профессий, которые могут работать и жить где угодно. Сейчас я бы сказала так: в связи с великим переселением русскоязычных народов зрителей достаточно в каждой стране. Мы ездим на гастроли, мы почувствовали увеличение русскоязычной аудитории в разных странах. В основном нас принимали, естественно, украинские и еврейские общины, потому что такова наша тематика.

После аннексии Крыма и событий на Донбассе вы ждали полномасштабного вторжения России?

— Мать и отец могут за что переживать? Конечно же, за своих детей и внуков. У нас был внук, и когда все это произошло в 2014 году, то нашей идеей фикс стало отправить нашу дочь из страны. Мы это сделали. На данный момент она живет в Норвегии, уже устроилась там и получила вид на жительство. У нас уже два внука. Кстати, так как она знает несколько языков, она работает в социальной службе при коммуне, помогает украинским беженцам.

Как для вас началась война?

— Я, как всегда, села в поезд из Харькова в Одессу, а утром уже началась война. В Одессе еще не было того, что было в Харькове. Я переживала за всех своих друзей. Вы понимаете, когда ты работаешь в Харькове, а живешь в Одессе, то все перемешивается. Все твои врачи и стоматологи, у которых ты обследуешься, все твои друзья, подруги — всё крутится вокруг Харькова, вокруг твоей работы, потому что это, как я говорю, мое основное место жительства всегда. Когда меня спрашивают: «Где вы живете?», я всегда отвечаю: «В театре, где бы он ни был». Первая мысль была о том, как спасти наш театр, как работать — мы не думали о безопасности. Конечно, нужно было спасать близких, потому что у Виталия оказались на руках две бабушки в Харькове. Мы обезопасили квартиру, убрали наши коллекции — мы коллекционеры — убрали опасные предметы, сняли полочки. Цветы, кстати, когда мы сняли их с подоконника, стали гораздо лучше расти. Когда мы стали собирать ценные вещи, оказалось, что кроме реквизита ценных вещей ни у кого нет. Тогда мы поняли, что для нас в этой жизни ценное. Ценное — это наш реквизит: какие-то парики и усы только для этого спектакля, чемоданы для другого спектакля. Мы стали собирать вещи для того, чтобы продолжать свою деятельность, несмотря ни на что. Когда встал выбор, куда ехать, мы недолго решали. Это было решено быстро и однозначно. Здесь, в Варне, долгое время жил и работал наш друг Георгий Велчёвский. Его знает вся Варна, потому что это известный драматург, актёр и режиссёр. Когда встал вопрос, куда уехать, я была в очень депрессивном настроении и открыла бар, чтобы что-то выпить. Когда всё это началось, в Харькове было запрещено к продаже спиртное, а нам зрители приносили спиртные напитки, и в итоге у нас в Харькове собрался целый бар, который мы роздали друзьям. И вот я достала из бара бутылочку болгарского вина и вспомнила, что мне эту бутылку подарил Георгий. Когда за два дня я допила её до конца, я поняла, что мы однозначно должны ехать в Варну.

Как думаете, нужен ли театр во время войны?

— Я не вижу работы театра, когда зрители всё время находятся в опасности. Мне кажется, сейчас люди, живущие в Украине, привыкли к чрезвычайной ситуации. Они находятся в этом пространстве и решают, что могут прийти в театр. Но я не вижу этого. Когда я приезжала в Украину на некоторое время, я резко сконцентрировалась на своей безопасности и всё время находилась на самоконтроле. В такой обстановке что-то творить и подвергать риску зрителей, которые придут на спектакль, даже если у тебя есть бомбоубежище — я в этом не вижу смысла. И, самое главное, после того как всё это закончится — а это когда-то закончится — я всё ещё не вижу возможностей для работы театра. Не до этого будет. Наверное, после войны ещё долго не будет востребовано наше искусство. Людям, наверное, в первую очередь нужен будет хлеб, а уже во вторую очередь зрелище. Экономика страны понятно в каком состоянии будет.

В 2021 году в Украине был принят закон о том, что государственные театры должны играть только на украинском языке. Что вы об этом думаете?

— Я люблю эту страну. Я настолько её полюбила, когда сюда приехала, что выучила украинский язык — я брала частные уроки. Я училась в институте на украинском языке для того, чтобы читать на украинском языке литературу, которая требуется для моей профессии. В Одессе остаётся русский язык, но наверняка все остальные театры играют на украинском языке. Да, я всё это время боролась за свободу. Я считаю, что творчество должно быть свободно во всех отношениях. Никто не должен говорить, что и когда ставить, никто не должен сажать в тюрьму за творчество. Это, наверное, на грани того, что против Бога, честное слово. Когда артист выходит на сцену, это крик души, это что-то актуальное, о чём он хотел рассказать, если это всё-таки искусство. Если театр о человеке, как наш, то грешно, наверное, приписывать какие-то политические смыслы нашим спектаклям, выискивать — я подчеркну это модное слово, которое используют только политические театральные деятели — «нарративы». Не нужно в наших спектаклях искать какие-то нарративы. У нас доходит до смешного: одни ищут одни нарративы в спектакле, а другие ищут другие, выискивают нарративы, подходящие для себя. Если кто-то из беженцев считает, что существует две стороны — одна напала, а другая защищается — то нет. Это не серое пятно, это не чёрное или белое. Чёрного и белого нет, жизнь гораздо, гораздо сложнее, поймите это. И подтексты серого цвета существуют.

Как война повлияла на украинское общество?

— Люди становятся радикалами, но мы должны помнить, что, первое — это временно, а второе — потом нам нужно будет жить дальше. Когда мы становимся жуткими правыми или левыми радикалами, то мы думаем: «Я хочу вот так. Серого не существует, есть только чёрное и белое. Всё. Я пойду по головам, я буду нарушать свободы людей, но буду радикалом, буду оставаться на своей позиции». Нужно всё-таки думать и о человеческом, потому что всё проходит. Этот радикализм, этот взрыв пройдёт. Я не обращаю внимание на радикальные взгляды, потому что считаю, что жизнь гораздо сложнее. Если человек не видит её граней, то этот человек ограничен. У нас 102 ребёнка из Украины. 102 ребёнка, обретших у нас дом. Так приятно и лестно слышать, когда они говорят: «Мы идём на „Ланжеронъ“». В Варне, как и в Одессе, есть свой «Ланжеронъ», и они про него не говорят: «Мы идём в студию или кружок» — они идут в «Ланжеронъ». Нам приятно, что семьи из Украины здесь проводят время. Вчера мама привела ребёнка, он был в студии, потом они пошли поужинать и вернулись посмотреть с ребёнком спектакль. Они говорят: «Мы полдня были в театре, это же так замечательно». Почему мы работаем на русском языке? Да потому что я из России, я с детства говорю на русском языке и всегда буду говорить на русском языке.

Чего вы боитесь?

Очень сложный вопрос. Одиночества — нет, не боюсь. Голода и холода тоже нет. Человек приспосабливается. Я, наверное, из тех бойскаутов, которые приспособятся к любой жизни, это уже показала практика. Наверное, я боюсь проснуться, а там кто-то взял и стёр любовь из сердец людей. Я так хочу, чтобы любовь всегда присутствовала и в отношениях, и в делах — во всём. Чтобы чувство любви присутствовало и у радикалов, и у левых, и у правых, чтобы это чувство не притуплялось. Любовь спасёт мир.

О чём вы мечтаете?

— Я желаю торжества разума. Люди, хватит, остановитесь. Я желаю, чтобы разум наконец-то восторжествовал над всем. Я желаю мира всем людям. Вы понимаете, у меня достаточно большое количество родственников в России, которые тоже страдают от этой ситуации. Страдают абсолютно все. Нельзя быть радикально настроенным. Они тоже страдают, у них тоже забирают парней на фронт. Моим одноклассникам пришло две похоронки. Пацаны гибнут. Мне безумно жалко наших пацанов. Мы недавно с Виталиком вспоминали, как играли спектакль для пацанов-курсантов из харьковской академии. Наверное, их уже нет в живых. Они настолько трогательно прониклись нашим спектаклем. Мы играли спектакль перед самой войной, совершенно бесплатно, когда уже были накаленные обстоятельства. Нам сказали: «Можете сыграть?» — «Да, сыграем». Мы еще выбрали спектакль «Вы меня улыбнули» про Одессу. Они были такие счастливые. У подруги муж служит, у наших детей служат папы и родственники. Я хочу, чтобы это просто прекратилось, прекратились эти гробы, прекратились бесконечные смерти и с той, и с другой стороны. Я просто хочу, чтобы пожалели детей. Я хочу, чтобы люди были свободны. Знаете, сейчас великое переселение людей по миру: люди уезжают из России, из Украины, из других стран, потом меняют одну на другую, думают, что там будут лучше бытовые условия. Почему-то люди думают, что здесь, в европейских странах, защищают права и свободы. Если ты сам не будешь защищать свою свободу, если ты сам не будешь бороться, то никто тебе не поможет. Получается, вся твоя жизнь состоит из борьбы за эту свободу, и никакие европейские права тебя не защитят. А личное, о чем я мечтаю? Чтобы у нас на спектаклях всегда был аншлаг. Вот такая моя мечта, такая простая и житейская.