Юрий Русаков: «Вот повестка — поедешь на Донбасс»
Юрий Русаков — кандидат философских наук. Жил в Москве, занимался организацией мероприятий, звукорежиссурой, преподаванием английского, переводами, — «крутился, как мог, чтобы заработать». С 2019 года руководил досуговым клубом в Москве, открытым по госбюджетной социальной программе. Был «вне политики». Но после 24 февраля 2022 года налаженная обеспеченная жизнь перестала его радовать, а 21 сентября Юрий оказался на Арбате на своем первом протесте.
На митинге Русакова задержали, избили, отпустили после суда только через сутки, предварительно вручив повестку. Сейчас он с семьей живет в Нью-Йорке, работает в кулинарии, каждое воскресенье выходит на протесты к российскому консульству, создает контент для оппозиционных пабликов. История пробуждения гражданского сознания в новом выпуске «Очевидцев 24 февраля».
Расскажите о себе.
— Меня зовут Юрий Русаков, я из Москвы, год назад оказался в США. Если говорить про мою биографию, то там очень много сумбурной информации. Я думаю, что ограничусь вехами моего пути. Я закончил философский факультет Московского государственного университета, являюсь кандидатом философских наук. После этого где я только не работал: была история с ирландскими пабами, в которых я организовывал мероприятия и работал звукорежиссером, была история с преподаванием в прекрасной школе Soho Bridge, которую я крайне рекомендую, она до сих пор функционирует в Москве. Далее была клиника лечения бесплодия «АльтраВита» и работа в первом московском хосписе. Да, еще я забыл добавить работу переводчиком — это было одновременно с организацией мероприятий. Короче говоря, крутился как мог, чтобы заработать денег.
24 февраля 2022 года. Каким был для вас этот день?
— На тот момент в моем окружении было много правительственных чиновников, ребят из управы и префектуры Москвы, ещё музыканты, которые играли у них же на корпоративах. С кем-то я заводил разговоры, но мне отвечали, что американцы спонсируют Майдан. Я слушал эту ересь и попытался в это поверить, честно. 24 февраля, если мне не изменяет память, это был четверг, было совершенно обычным днем того года для меня. На тот момент я занимался организацией каких-то мероприятий к 8 марта и дню Святого Патрика. Когда я заехал к маме, она меня спросила: «Ты видел новость?» — «Что? Какие новости?» Уже было, наверное, часа три дня, но мне никто ничего сказал, я был занят своими делами. То есть уже много людей погибло, а я только осознаю, что что-то вообще произошло. Что-то во мне сразу сказало, что это крах, край, пипец и дальше будет только дно.
Когда вы стали интересоваться политикой?
— Что касается прогресса моих политических взглядов и того, как формировалось мое мировоззрение, к которому я пришел сейчас, то я бы сказал, что наследие разлагающегося тоталитаризма, перешедшего сначала в гибридный режим, а потом ставшего персоналистской автократией товарища Путина — это все было где-то параллельно моей жизни и подразумевало полный игнор политики. Основной месседж политики Путина, особенно начала его президентства, это: «Ребят, вообще не парьтесь, у нас в стране все будет зашибись, я у руля, я чекист, я все контролирую». Я это услышал, мое окружение это подтвердило и я совершенно спокойно с этим жил.
Вы как-то сумели выразить свой протест против войны? Участвовали в митингах?
— На тот момент у меня даже не было мыслей о том, что они есть. У меня были мысли про то, что это какая-то фигня, что сейчас все это закончится. Я запостил даже не квадрат, а прямо написал: «Нет войне!», и ещё был подробный пост про то, как мне стыдно за нашу страну, стыдно перед моим воевавшим дедом. После мне звонит мой друг из префектуры и говорит прямым текстом: «Юра, не смей ничего выкладывать, не смей ничего комментировать по поводу войны. Ты заткнись и сиди тихо, иначе будут проблемы у твоей семьи». Я на тот момент был с ним в еще хороших отношениях и просто принял это как сигнал, что такое решение принято, что мне надо подумать о семье. Я купился на это, говорю честно и откровенно. Пост я удалил, но потом его же выложил, когда действительно вышел на протест.
В Москве вы организовали досуговый центр по госбюджетной программе. Как изменилась обстановка в нем после 24 февраля?
— Социальная программа, которая выиграла тендер, была утверждена в 2019 году, то есть до ковида. Впереди были три года замечательной жизни, а я дружил с людьми из управы и префектуры, которые обещали мне золотые горы. Безвыходной ситуации не было вплоть до войны — мы не настолько важны для системы, чтобы с нами что-то делать, по крайней мере у меня были такие мысли. Ну что это — досуговый клуб: дети играют в шахматы, рисуют и занимаются языками. Ещё у нас был кабинет психологической помощи. Но потом пошла пропаганда пропагандой, что обязательно должна быть эта история с буквой Z и четкая позиция. До этого было приемлемо просто молчать. Я просто говорил: «Плакаты? Да-да, обязательно. Правильную символику? Да-да, конечно». Они же не говорили прямым текстом, что надо разместить плакаты с Z, они говорили: «Слушайте, ну вы понимаете, такая ситуация в стране, нужно поддержать наших мальчиков, трали-вали, вот нужно, чтобы каждый досуговый клуб стремился к поддержке патриотизма», и все такое. Я отвечал: «Да-да, конечно, я все понимаю».
Что стало для вас последней каплей для того, чтобы выйти на митинг?
— Я сейчас вынужден констатировать, что вплоть до мобилизации я пребывал в постоянном желании как-то оправдать эту ситуацию. То есть я пытался понять это, думал, что всё сейчас закончится — если не сегодня, то уже завтра. У нас в Москве все было хорошо: квартира, машина, какой-никакой достаток, дети ходят в школу — все прекрасно. У меня началась депрессия, я не мог ничего делать, мы с женой стали ссориться из-за того, что я не могу ничего делать, у меня срывались корпоративы — грубо говоря, вся работа упала-пропала. В итоге мы договорились, что надо отсюда валить. Я ничего не постил, никуда не ходил, а параллельно мы готовили квартиру к продаже. Летом мы отправились в длинную поездку в Карелию, и по дороге я в очередной раз увидел — и это был такой эмоциональный заряд — в какой разрухе, в каком ужасе живет то, что за 100 километров от Москвы. На меня это произвело совершенно неизгладимое впечатление, потому что там все было и есть очень плохо. А при этом мы идем и бомбим, убиваем других людей, другое государство. В общем, это было финальной каплей.
Когда вы вышли на свой первый протест?
— 21 сентября упырь объявил мобилизацию. Я об этом узнал утром, посмотрев новости. К этому моменту у меня уже очень много всего накипело: постоянные угрозы из префектуры, я не могу ничего сделать, война не заканчивается. Я подумал, что через 10-20 лет мои дети спросят меня: «Пап, а вот 10-20 лет назад у вас в Москве, в России, сидел у власти упырь, он напал на соседнее государство и убивал людей. В учебнике истории пишут, что он так всех запугал, что никто никуда не мог выйти. Ты тоже не мог?», а что я отвечу: «Нас запугали, что с вами что-то будет»? Мне показалось, что это как-то наивно и мелко. Мне не захотелось такого будущего ни для меня, ни для моих детей. Куда они попадут к тому времени, что вообще будет из себя представлять наша страна? Случился такой ментальный взрыв, разрыв шаблона, умерла последняя надежда на то, что что-то может быть хорошо. Я позвонил моему другу, и он пропел мне в трубку: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой». Я спрашиваю: «Где?», еду к нему, прохожу курс молодого бойца — Никита рассказывает, что делать, если тебя хватают в автозак: «Обязательно надевай теплые носки и трусы, и куртку потеплее, чтобы под ней была толстовка, желательно еще и с капюшоном. Там свет не выключают, поэтому можно надеть капюшон и так хоть как-то поспать». Мы идем на Арбат, а там до хрена космонавтов. Схватили человека, я попытался его выхватить, оттащить за руку от омоновца, который его уже схватил. Тут мне подбегает на помощь Никита, и мы уже втроем боремся с омоновцами. Дальше меня кладут в пол, я что-то вякаю про то, что на каком основании вы меня задерживаете, вы не имеете права, и слышу голос сверху: «Чё-чё он там? А ну остановись, сейчас поясню». Двое меня держат, а третий мне пробивает прямой в нос. У меня до сих пор шрам остался. Это был очень качественный удар, который рассек нос так, что было много крови, было очень больно, но при этом не было перелома. Мне кажется, омоновцы специально этому учатся, чтобы потом нельзя было это написать в деле. Меня кидают как мешок с картошкой в автозак, а дальше мы сидим в этом автозаке и скандируем «Нет войне!». Мы попадаем в ОВД и нас очень-очень долго оформляют. Когда нас в очередной раз выводили из камеры для разговора с кем-то, меня встретил человек в штатском: «Вот тебе повестка, поедешь на Донбасс» — «Я ее не подпишу» — «Не подпишешь, не выйдешь, понял?» Дальше идет давление на других, что мы вас всех не выпустим, пока не подпишете. Там было несколько человек, включая меня, кто не подписал их, и они подписали всё за нас со словами: «Завтра явишься в военкомат». Дальше нас повезли в суд. Получается вечером одного дня мы приехали в ОВД, всю ночь провели там, и не то днем, не то ближе к вечеру нас повезли на суд. Я был одним из немногих, кого благодаря блестящим адвокатам ОВД-Инфо отпустили после первого суда, потому что большинство народу пошло на 15 суток. Людей запускали потоком, просто зачитывали готовую бумажку, подставляя нужное имя и фамилию.
Как родные восприняли ваш активистский дебют?
— В тот день, когда случилась моя первая в моей жизни акция, я ничего не сказал жене, потому что, честно говоря, очень боялся того, как она отреагирует. У нас уже были разговоры и про мир, и про отъезд, и мне казалось, что если я сейчас выйду, то могу с ней порвать, потому что это означает, что я радикально ухожу в оппозицию, и ловить в нашей старой жизни будет нечего. Я сказал своей помощнице по досуговому клубу, чтобы она позвонила жене после 10 вечера, если не выйду на связь. Я на связь не вышел и уже постфактум узнал, что она действительно ей позвонила и сказала достаточно тупую фразу, что-то вроде: «Здравствуйте, Елена. Юрий просил передать, что если он не вышел на связь, значит его поймала полиция и у него все хорошо». Когда я был в суде, мне дали трубку, в которой я услышал голос жены. Она четко мне проговорила, какой у меня номер дела, какие у меня шансы, все четенько по полочкам разложила — она просто юрист — а потом сказала, что она со мной. В тот самый момент я был безумно рад, что женился именно на ней. Без этого я бы никуда не уехал, даже дальше никуда бы не пошел.
Как вы оказались в США?
— Мы вышли на связь с одним товарищем из нашего автозака, который, оказывается, уже был в США. Он рассказал, что из нашего автозака уже целых два человека в США. Мы продали нашу квартиру и купили билеты. Через 26 часов полета, что было ой как непросто, мы в итоге оказались в Мехико, где я вовсю стал играть роль российского туриста, который приехал по теме своей диссертации. Тема моей диссертации связана с Мексикой, непосредственно с Мезоамериканской цивилизацией. Я защищался по Карлосу Кастанеде и его философским аспектам. Я купил себе мексиканскую шляпу, пончо и во всем этом рассекал. Мы искали в интернете любые возможности перехода границы, как, где, и внезапно отменяется Title 42, который был введен Трампом, и вводится так называемый CBP One — форма официальной регистрации для перехода границы. Мы забиваем данные на четырех человек в эту систему и ловим дату. Первая дата была 18 января 2023, а следующая была 19 января. 19 января был наш переход.
Чем вы занимаетесь в Нью-Йорке?
— После приезда в Нью-Йорк, вообще — в Америку, у нас не было ни кола, ни двора. Мы скитались пару месяцев по отелям, потому что в Нью-Йорке тяжело с жильем. Всякий, кто ступал в Нью-Йорк, сейчас ставит лайк, я уверен. В общем, мы нашли жилье в отдаленном районе Бруклина. Кстати, очень хорошо, что в отдаленном — океан здесь рядышком, это очень приятно. У нас не было разрешения на работу, только форма с нашего перехода, и с этим мы смогли открыть минимальные местные документы, то есть начать реальную интеграцию в американское общество. Здесь надо сказать Америке спасибо за то, что дети интегрировались с полпинка — сразу и школа, и страховка — все. Мы, в общем-то, тоже получили медицинскую страховку, с этим не было никаких проблем. Что касается работы, с этим все гораздо сложнее, потому что нет этого разрешения, что очень сильно сужает круг возможных профессий, вне зависимости от твоей квалификации. Я умею водить, поэтому взял самую простую машину и стал кого-то куда-то возить, заниматься доставкой документов — это можно назвать курьером . В общем, какая-то непонятная подработка от раза к разу. Для души времени нет. Единственное, что тут можно делать для души, чем мы тут и занимаемся — это оппозиционная деятельность, которая как началась для меня 21 сентября, так и не утихает до сих пор, а только усиливается. В самом начале я слишком сильно ею занялся, до такой степени, что докатился до реальной депрессии, из которой меня вытаскивал психолог. Крайне не рекомендую так делать. Нужно нормировать свою работу, кем бы ты ни работал, и концентрироваться на ней, а сколько-то дней в неделю, может, даже раз в две недели посвящать именно оппозиционной деятельности, потому что постоянный груз того, что происходит в Украине, того, что происходит у нас в стране, умножается на то, что здесь так себе с перспективами, по крайней мере, ты это видишь так, когда приезжаешь: ты здесь вообще никто, и что делать — непонятно. Меня очень спасал язык. Поскольку я преподавал английский, у меня с этим вопросов вообще не было. Наверное, благодаря этому я в итоге устроился на постоянную работу в магазин. Здесь это называется daily — аналог нашей кулинарии, где тебе колбаску и сыр нарежут, и сделают какие-то булочки, сэндвичи. Платят ужасно мало, но это дает стабильность и этого хватает на аренду, на то, чтобы не опухнуть с голоду. У супруги аналогично.
Участвуете в антивоенных протестах россиян в Нью-Йорке?
— В воскресенье каждую неделю выхожу или на Таймс-сквер, или к зданию российского генконсульства, или к зданию ООН. У нас проходят постоянные акции в поддержку Украины и российских политзаключенных, против путинизма, против террора, происходящего у нас в стране. Это одна из тех важных функций, о которой мне очень приятно говорить, что я имею к этому прямое отношение. Я хожу туда и как участник, и делаю туда контент. Активисты показывают, что есть волеизъявление россиян против войны, что они дружат с украинцами, что они хотят, чтобы Путин как можно быстрее отправился в самый далекий путь, чтобы Россия стала свободной. Люди ходят, видят, снимают на телефон, а мы это кидаем новостным агентствам и это всё расползается по сети. Люди видят, что это есть, и людей это волнует. Соответственно, дальше это переходит на более серьезный уровень в виде российской адвокации, которая сейчас планируется.
Чувствуете ли вы свою личную ответственность за эту войну?
— 2022 год — год умирания старой жизни. Довоенная жизнь никогда не вернется. Было глубочайшее разочарование в том, что было в моей голове до этого, и я действительно мог быть причастен к тому, чтобы это допустить. Если бы мы включали голову и обращали внимание на то, что упырь Владимир Путин все это начал уже давно, что к тому шло как минимум… Ладно, хорошо, мы не увидели Чечню, «в сортире замочим», «она утонула» и взрывы домов — окей. В Мюнхенской речи он все сказал прямым текстом, но я это вижу только сейчас, только постфактум. Я боялся, сидел внутри себя и думал: «Ну-ну-ну, не-не-не, это опасно, это не то». Когда я сделал первый шаг, я увидел, чем это лучше. Сейчас я могу совершенно спокойно высказывать свою позицию, у меня нет задних мыслей о том, что и кто подумает, какие перспективы я себе сейчас отрублю, если выйду на митинг. Нет, я просто выхожу на митинг, потому что так думаю, потому что я поддерживаю этих людей.
Сейчас вы можете свободно выходить на митинги, но теперь вы беженец. Оно того стоит?
— У нас на семейном совете был такой заход тысячу раз, что какого хрена мы вообще все это устроили. И каждый раз буквально на третьем предложении ответ: «Ну, давай полистаем ленту новостей. Вот ты хочешь там жить? Я не хочу» — «И я не хочу». Все правильно.
На что вы надеетесь?
— В личном плане я всегда ставил на первое место семью, и думаю, что так и буду делать дальше, потому что во всех ситуациях это мне помогало. Мы дожили до сейчас, и я думаю, что будем и дальше жить так же. Нужно использовать свой человеческий капитал и генерить его дальше. Те люди, которым сейчас есть чем поделиться в плане багажа своих знаний, обучения критическому мышлению, понимания того, что происходит и как с этим быть, как вообще строить дальнейшее будущее, могут поделиться этими знаниями с теми, кому это знание нужно, с подрастающим поколением. Когда всё кончится, нам нужна будет новая Россия, а этой России нужны будут новые люди. Реальная Россия — в человеческом капитале, и именно его нам нужно выращивать и хранить.
