Рисунки, которые нас переживут
История хабаровских петроглифов. Им тысячи лет, они уникальны — и их некому изучать
В Хабаровском крае одно из самых крупных в России скоплений петроглифов — древних изображений на камнях. Задокументировано более 140 изображений лошадей, оленей, лодок, личин, птиц. Недавно здесь нашли новый, не известный ранее камень с рисунками древних людей. Сейчас объект должны включить список охраняемых памятников культуры. Сенсации на этом не закончатся: по словам археологов, здесь еще масса неисследованных мест. Но археологов — как и средств на консервацию и документирование изображений — катастрофически не хватает.
То ли нанаец, то ли бурят
Самое известное село с петроглифами — Сикачи-Алян — расположено всего в 80 километрах от Хабаровска. Но добраться сюда не так-то просто — автобус ходит дважды в день, а из соседнего села Малышево вечером может и не заехать в Сикачи-Алян за пассажирами «до города», как здесь называют Хабаровск. До трассы, где можно поймать другие рейсовые автобусы, только на машине — десять минут езды.
Сикачи-Алян — национальное нанайское село. Население сегодня — 270 человек. Первое описание села сделал в 1855 году исследователь Роберт Маак, тогда здесь было около шести десятков жителей. К 1905 году, когда в селе работали первые миссионеры, нанайцев проживало уже около 300 человек. Здесь есть ФАП, школа, детсад и магазин.
На въезде гостей встречает недавно построенное здание, в котором вместе расположились школа на 11 классов и 47 учеников, администрация и местный музей — раньше он был филиалом краевого музея им. Гродекова, теперь стал просто местным, краеведческим. Все пришлые, незнакомые идут непременно в администрацию, к главе села, уверены здесь, поэтому встречают с порога:
— А ее нет, она в городе!
После того, как узнают, что приехали журналисты и по петроглифам, отправляют к Светлане Оненко, местной учительнице истории и одновременно заведующей музея. Музей она уже закрыла, из школы ушла — уроки кончились, но мы легко нашли ее — неподалеку от администрации, чуть ниже по улице она обсуждала с соседкой насущные проблемы.
— Вот у нас фонари горят постоянно. Раньше днем выключались, а теперь нет, что-то сломалось. А кто платить за это все будет? — возмущаются женщины. — Нам сказали, чтобы мы сами что-то там на фонаре выключали. Но каким это образом?
Проблем в селе хватает. То жители не могут добиться колонки — поставили красивую, на деньги с гранта, но она так и не заработала, стоит для красоты. То ругают главу за то, что не нашла денег на ремонт дороги до села. А петроглифы — так, просто местная достопримечательность. Никому до них особенного дела нет, с сожалением говорит Светлана Оненко. Но провести экскурсию охотно соглашается.
— Знаете, меня как-то спросили: мол, кто у вас там рассказывает чушь какую-то про петроглифы? А это девчонки местные, лет 15-и, подзаработать решили. Обычно ж люди не слушают, придут, погуляют, а тот раз кто-то возмутился — прислушался к рассказу. И вот так у нас все, понимаете? Вот как нас, сотрудников музеев, экскурсоводов, раньше учили? Завтра ко мне придут на экскурсию, а мне перед этим нужно посмотреть место, проверить, что да как. Иногда мусор убираю, смотрю, как тропинки. Нас так учили. А кто сейчас там что делает, организует, что рассказывает — это теперь никто не смотрит, — расстраивается Светлана Николаевна.
На берегу возле древних камней — несколько рыбаков. Тут же, метрах в десяти спускают лодки, ставят сети.
— Я всегда прохожу мимо и спрашиваю, подкормили ли они духов? Мужики чаще всего отвечают, что подкормили, но только Подю. Странно, говорю, зачем перед рыбалкой духа огня кормить? Это Тэму нужно было давать да чего погорячее. Так, в общем, и живем, — вздыхает Светлана Николаевна.
Для нее родные нанайские духи — не просто слова. Сама она обряды не проводит, но знает их и отзывается с уважением.
— Если видите под камнями с петроглифами ракушку или камень, ясно, что подложенные, — никогда нельзя их брать. Это значит, кто-то подношение духам сделал, — объясняет собеседница.
Скоплений камней с рисунками в Сикачи-Аляне несколько — есть так называемые нижние и верхние, по течению реки. До одних в тот день было не добраться — там после ледохода еще болотистый берег и перелилась протока.
Нижние камни доступны почти всегда. Здесь установлена стела. Плакат на ней гласит, что петроглифы — памятник культуры, и портить их нельзя.
Сразу за стелой — дерево с повязанными на ветках цветными лентами, напоминающие сэргэ. Такие же были и рядом со въездом в село. У нанайцев такого не припоминаю в культуре — догадка оказывается верной.
— Да, водят группы… Можно подумать, что все буряты. Придумали сами себе, лишнее развлечение туристам. Но к нанайцам оно никакого отношения не имеет, — машет рукой Светлана Оненко.
Первыми находят рыбаки
Новый петроглиф нашли на валуне в селе Елабуга, это неподалеку. Обнаружили его, по словам Светланы Оненко, местные рыбаки, и давно, еще несколько лет назад, а в этом году — только «перепроверили». В отдел археологии Хабаровского центра охраны памятников истории и культуры поступает много таких сообщений — мол, видели новый петроглиф — но часто рисунки не древние, все надо проверять, поясняет начальник отдела Евгений Черников. В этот раз сигнал подтвердился.
— Мы узнали об этом от члена РГО [Российского географического общества] Сергея Золотухина. Он пришел на одну из наших лекций и буквально между делом рассказал — вот, есть новый камень возле Елабуги. Поехали проверять — и действительно. Достаточно большой валун, и на нем все поверхности, удобные для выбивания рисунка, заполнены, — рассказывает Черников. — Но он один такой на этом берегу, там совсем другая геоморфология. Так что выглядит это немного странно. Возможно, его вообще туда притащили, на этот берег. Или был большой базальтовый валун, который раскололся, и осталось то, что осталось. Видно, что он хорошо окатанный, выветренный. На него значительно воздействует и вода с песком, и льды. Он разрушается сильнее, чем камни на Сикачи-Аляне. Изображение кабана на нем ключевое, его рыбаки самостоятельно смогли найти. Помимо этого есть лось с вписанной в туловище человеческой головой, личина — так называют изображение лиц или масок. И еще одно странное изображение, ранее не встречавшееся, похожее на богомола.
От Елабуги до Сикачи-Аляна — около 30 километров, достаточно далеко от основных мест, где ранее обнаруживали петроглифы. Как рассказывает Черников, на протяжении пяти километров вверх по Амуру до Сикачи-Аляна известно шесть разных местонахождений древних рисунков, расположенных небольшими «кучками». Кроме этих мест в Амуро-Уссурийскую провинцию наскального искусства — так называют все петроглифы в Хабаровском крае — входят валуны на реках Кия, Сукпай, Уссури. Есть петроглифы на реке Амгунь и на Амуре в районе Софийска, мыса Аури, это север Хабаровского края. На севере находится и Майская писаница — скопление наскальных рисунков, выполненных охрой, на реке Мая. На севере встречаются также рисунки, выполненные в технике гравировки, когда выдолблено, не только очертание, а изображение полностью. На Сикачи-Аляне такой тоже есть, но один, он сделан позже основных изображений, в железный век. Гравировки и наскальные рисунки в провинцию пока не включены, хотя Черников считает, что включить в общий комплекс их было бы логично.
По словам Черникова, последние крупные, системные исследования петроглифов вел в 60-х годах Алексей Окладников. После этого работа тоже велась, но гораздо меньшего объема.
Алексей Павлович Окладников — археолог, историк, этнограф, академик АН СССР. Родился в Иркутской области, мать была крестьянкой, а его отца — сельского учителя — расстреляли колчаковцы. В науку пробивался сложно. В первую экспедицию по Амуру отправился еще в 1935 году — тогда собрал внушительный объем данных о древнейших народностях Приамурья. Именно с него начались крупные систематические исследования Амурского побережья.
— Мы собираем фото, запустили сайт, на котором есть фотографии рисунков Амуро-Уссурийской провинции наскального искусства. Это наш основной, большой проект. В конечном итоге хотим задокументировать и уточнить все изображения, издать большой каталог с ними.
— А зачем нужно уточнение? Так сильно влияют ледоходы на изображение? Что-то разрушается, а что-то переворачивается и открываются новые рисунки?
— Была теория, что ледоходы что-то сильно двигают, переворачивают. На деле мы этого не видим. Мы следим за положением камней на Сикачи-Аляне уже около пяти лет — проводим ортофотосканирование, потом одно фото, с привязкой к координатам, сравниваем с предыдущим и анализируем. Да, сдвиги есть, но не слишком серьезные, нет такого, что что-то переворачивается другими сторонами. При этом Амур — очень непредсказуемая река. Бывают периоды большой воды, бывают — малой. Влияние ледохода, паводков — все это нужно анализировать, но пока у нас мало данных.
Важнее то, объясняет Черников, что со времен Окладникова серьезно изменились методы исследования. Например, благодаря фотограмметрии ученые находят петроглифы, которые просто так — не увидишь.
— На камне на Кие визуально ничего не было видно, — рассказывает Черников. — Но в том месте мы вели раскопки культурного слоя, и он был очень богатым. Мы просто предположили, что там должен быть рисунок. Так оно и оказалось. Там другой тип базальта, в отличие от Сикачи-Аляна, и рисунки стираются сильнее. В общем, когда у нас начались раскопки на Кие, мы все перепроверяем именно с помощью фотограмметрии. С тех пор удвоили число известных изображений.
«Задача трех тел» по-хабаровски
Впрочем, даже известные рисунки на самых доступных петроглифах в Сикачи-Аляне не всегда удается найти без помощи опытного человека.
— Зимой искать удобнее: взял снега горсть, потер камень и вот, на тебе! А так — многие ходят и вообще не видят ничего, — объясняет Светлана Оненко, которая знает все рисунки на перечет. — Можно на ощупь понять, что это не просто скол. Если часть камня просто откололась, будет шершавая поверхность, узор, который вы вдруг увидели будет не гладким. А если это петроглиф, то на ощупь он гладкий, чувствуется, что выдолблен, что старался человек.
На поиск петроглифов сильно влияет освещение и ракурс. Прошел утром мимо валуна — ничего на нем не было. А на закате — оказалась лошадь.
Так что «гулять» по петроглифам нужно внимательно и вдумчиво. Светлана Николаевна готова помочь всем, кто ищет — подсказывает, куда лучше встать, как отойти, от куда смотреть.
Не забывает и о фольклоре. Пожалуй, самая известная легенда нанайцев — о существовании трех солнц во времена зарождения мира. Она отражена в материальной культуре всех приамурских этносов, и есть разные версии легенды. Оненко рассказывает так: жить во времена трех солнц было слишком тяжело — даже птицы сгорали в полете, потому решил первый мужчина рода человеческого Кадо избавить мир от лишних светил. Он сумел попасть в два солнце, они упали на землю, раскалив все вокруг себя. На неостывших еще камнях, в память о подвиге мужа прародительница всех людей, дева Мамилчжи нарисовала зверей и птиц, а потом застыли те камни навечно.
По легенде, в камнях до сих пор живут древние духи. Поэтому громко разговаривать у петроглифов нельзя, чтобы их не разбудить. А дары — те самые камешки и ракушки — нужны, чтобы задобрить древних.
— Кстати, если присмотреться, не все личины добрые. Есть такие, зубастые — считается, что так изобразили тех, кто сгорел в муках во времена трех солнц, — добавляет Светлана Николаевна.
Возраст валунов ученые пока не определили. Считается, что они созданы в раннем неолите 13-10 тысяч лет назад, но эту датировку — как и возраст нового найденного изображения — Черников считает приблизительной.
— Если с обычными археологическими находками нам достаточно провести радиоуглеродный анализ, то с петроглифами все сложнее. Окладников первым описал культурные слои и археологические периоды на Амуре. И он просто сравнивал то, что рядом, в селе, и предполагал, что изображения того же возраста. Сейчас некоторые его результаты пересмотрели кардинально, и научные исследования этот пересмотр подтверждают.
Сегодня для датировки петроглифов используют другой метод — смотрят не на то, что в селе или ближайшем стойбище, а на то, что непосредственно под валунами. Ученые предполагают, что культурный слой здесь не мог образоваться от бытовой жизни — неудобно жить или вести хозяйство слишком близко к реке, под ветрами, с паводками и ледоходами. Поэтому под камнями — то, что осталось непосредственно от времени, когда наносились рисунки. Уже упомянутая река Кия раньше была куда полноводней, древнее русло оставило после себя широкую долину, и это дает богатые возможности для изучения культурного слоя, застывшего под камнями — его не смывает водой и не разрушает ледоходами.
«Пытаемся какие-то судороги производить»
Из-за большого объема работы на Кие и других объектах для археологов новый валун с петроглифами — не самое масштабное событие. По нему сделали сообщение в управление культурного наследия, приложили координаты, всю документацию, фотографии. Теперь он должен войти в список объектов культурного наследия, потом — попасть на кадастровые карты. Список обновляется раз в год.
— Этот валун, безусловно, нужно исследовать и дальше. Но работы много и в других местах. На Амуре вся территория была довольно плотно заселена. Мы делали разведку, и только в том месте, где найден новый камень, около 50 жилищных западин. И пока неизвестно, может они разновременные, — рассказывает Черников. — Да даже Сикачи-Алян, который в огне не горит, в воде не тонет и вроде как самый известный — там тоже еще уйма работы. Там поселений десять есть, в сторону села Малышева — еще 15, нужно все изучать современными методами.
Вот только археологов на весь Хабаровский край — очень мало.
— Как-то, еще в доковидные времена, разговаривал с коллегой из Южной Кореи. И у них тогда, несколько лет назад, было 3500 высококвалифицированных археологов-исследователей на всю страну! У нас в России тогда ну может тысячи полторы было таких специалистов, а в Хабаровском крае — шестеро. Мы, конечно, пытаемся какие-то судороги производить, не опускаем руки, но вот такая, сногсшибательная разница, — делится Черников.
Раньше в Педагогическом институте историкам преподавали археологию. Но после слияния Пединститута с Тихоокеанским госуниверситетом такого курса на истфаке не стало. В этом году к полевому сезону все равно пригласили студентов, историков. Собрали встречу на кафедре, позвали только тех, кто правда хотел, никакого «добровольно-принудительного» участия не предполагалось, подчеркивает Черников. Заинтересовались и пришли человек 30. В экспедицию записались пятеро. Один уже отказался от участия.
— Почему отказался, не знаю. Сейчас еще от этих четверых ждем документы, посмотрим, сколько в итоге останется… Конечно, хотелось бы, чтобы в будущем у нас было, я не знаю, сообщество волонтеров. Чтобы человек планировал отпуск — две недели на Кие, две недели на Мальдивах, — смеется Черников. — Но пока только так.
С археологами часто ездят коллеги из Института тектоники и геофизики, но не потому что у них свой интерес, говорит собеседниц, «просто нравится эта работа». В этом году закупили палатки — есть возможность разместить человек 20 волонтеров. Даже свой повар будет в этом сезоне.
— Как-то у нас так получилось, что все археологи работали сами по себе. Никакой школы не оставили. Кто-то переехал в другой регион, у кого-то было слабое здоровье, у кого-то вредные привычки, — размышляет Черников. — Ну и без независимости, без своей (пусть и несколько узкой) темы, которой действительно хочется заниматься, в археологии нельзя. Может, поэтому такие индивидуалисты были, сложно сказать.
Ситуация такая не только в научной работе. Остро требуются археологи и в промышленной отрасли.
— Приходят к нам, например, перед строительством объекта — проверить, есть ли там культурный слой. А там 4,5 тысячи квадратных метров! — говорит Черников. — Тут мы просто ничего не можем сделать, привлекаем из других регионов коллег. В Амурской, Сахалинской областях, в Приморье получше ситуация. Так что будем работать как-то.
Формально под охраной
После того, как новый петроглиф включат в реестр объектов культурного наследия, он будет под охраной государства. Но — только формально, говорит Черников.
Сикачи-Алян — много лет под госзащитой. Во время поездки приятно удивило небольшое количества мусора и свежих кострищ. Однако радоваться рано, знет по опыту Светлана Оненко.
— Посмотрите на деревья, на ветки — мощный ледоход шел, у нас даже до начала главной улицы вода была в этом году. Просто все меж камней смыло, — объясняет она. — И костры есть, от рыбаков да и просто «отдыхающих», и бутылки. Чего тут только нет… Вот, некоторые камни уже трескаются от жара костра, — показывает один из закопченных валунов Светлана Николаевна.
А еще многие «отмечаются» собственными художествами. Надписи типа «Здесь был…» и иные современные изображения перемежаются с древним наследием.
— Одно время у нас тут стоял вроде как сторож. Ввели билеты на посещение, их оформляли в музее, он должен был проверять. Инициатива была от администрации, и и сторож каким-то знакомым главы был. Но у него с посетителями конфликт произошел. То ли он на людей с ружьем пошел, то ли что, не помню уже. И сторожа как не бывало. Очень тихо прикрыли все, — рассказывает Оненко и добавляет: — Сейчас держится на честном слове, на совести каждого.
Черненко говорит, что не знает ни одного прецедента, когда бы вандалов наказывали. Для этого «художника» или любителя мусорить надо поймать за руку.
Сохранить памятник и максимальное число изображений могло бы создание музея-заповедника и специализированного центра — чтобы в нем продавались билеты, чтобы само место было как-то отделено от мест для той же рыбалки. Для туристов — оставить специальные тропы. В центре могло бы разместиться исследовательское отделение, куда приезжали бы ученые из разных стран — интерес в разные годы был у японцев, американцев, корейцев. Организация, управляющая центром, могла бы заниматься консервацией петроглифов — для этого рисунки нужно покрывать гидрофобным составом, который препятствует разрушению.
— Все это должна быть плановая, большая управленческая работа. Государственное финансирование опять же. Петроглифы Сикачи-Аляна с 2019 года находятся в списке особо-ценных объектов культурного наследия, а с 2003 года — в предварительном списке ЮНЕСКО. В предварительном — потому что нужно создавать инфраструктуру. А ее в селе нет. Туристам же, например, нужно припарковаться, где-то поесть, в туалет банально куда-то зайти. Памятник нужно огородить, отделить от остального села каким-то образом. До сих пор ничего этого не сделано, — делится Черников.
— У нас был в Хабаровске предприниматель, который занимался строительными смесями и делал факсимильные [повторяющие графический оригинал] копии изображений, просто по своей инициативе. Технологию подсмотрел в Германии, где под наши базальты еще и специальные составы смесей придумали. И нужно было — сделать навес над камнем, бережно удалить из рисунка всю органику… Нельзя просто взять и содрать, это потихонечку делается. Потом наносится силикон… Нужна структура, организация! По-другому сохранить никак не получится. Хоть через 100-200 лет, но к созданию такого центра мы в любом случае придем.
— А не утратятся петроглифы?
— Они там больше десяти тысяч лет лежат! Да, ряд контекстов потеряется, да, будет разрушаться что-то. Но сам памятник точно не возьмет и никуда не провалится.
«Все говорят — мы русские»
На обратном пути по тропинке меж камней Светлана Николаевна продолжает рассказывать. Она знает каждый камушек и веточку на своем пути. Вот сыпучий рыжий камень, который разрушается от одного прикосновения. Когда вода поднимается, все лужи и впадины на базальтах из-за него получаются красноватыми.
Иногда (правда, не на этом берегу) попадается «амурский янтарь» — яркие, полупрозрачные камешки, которые здесь называют «кремушки».
— Очень красивые камни, но их нанайцы никогда не брали и из них украшений не делали. Считается, что это глаз тигра, и ночью он за своими глазами к умельцу придет. А вот из этой ивы нанайцы плели корзины и разные предметы. Другая ива, которая тоже попадается на пути, теряет форму, становится угловатой… А вот видите, осока. Эта, высокая, она бестолковая. Есть другая, мелкая, у нее стебелек полностью круглый, — Светлана Оненко показывает на небольшой кустик, который спрятался под камнем. — Она очень нужна в хозяйстве. Раньше ее сушили и зимой или весной клали в обувь. С ней тепло становилось. Если промочил ноги — достаешь эту соломку и сушишь. И так несколько раз ее можно было использовать, пока такая травяная стелька не прохудится.
К Светлане Николаевне часто приезжают на экскурсии. Как она говорит, «то москвичи, то еще какие-то музейщики». Она никому не отказывает, правда близко знакомиться с нанайскими традициями готовы не все.
— Мы же раньше только на деревьях грибы собирали, главное — с живых деревьев. И как-то приехал кто-то, с запада, моя знакомая пригласила к нам в село. По пути, прям по берегу насобирала я грибов, угостить. И слышу — они перешептываются за спиной с коллегой, мол — «а она нас не отравит». Я что, ну, сделала вид, что не заметила. Потом они звонили, говорили спасибо, вкусно получилось, извинялись.
Еще Светлана Николаевна сетует, что в школе сократили часы на обществознание.
— Как они сдавать будут? Я им говорю, вы хоть читайте что-то, мы же просто не успеем программу пройти. А они машут на меня, говорят — не надо нам обществознание. Зато нанайского языка добавили часы. По-честному — лучше бы оставили обществознание. Язык-то они подавно не учат! Все говорят — мы русские, — учительница смеется, но как-то невесело.
Из сумки она вдруг достает ракушку.
— А помните, научить вас обещала свистеть громко-громко? Вот такая ракушка есть, на берегу тут их много. Только обязательно смотрите, чтобы без дырочки — этих улиток очень птицы любят. Подбрасывают их, роняют и клювом пробивают, достают добычу, — учит Светлана Николаевна. — Ее берешь, между указательным и средним пальцем зажимаешь у основания, дырочкой большой к себе поворачиваешь и через костяшки согнутых пальцев дуешь. Свист получается отличный! Громче всех во дворе свистеть можно!
С первого раза не особенно получается, нужно приноровиться. То раковина выскользнет, то пальцы не слушаются. Зато у Светланы Николаевны свист идет — чистый, на всю округу.
