«Я так отдаю свой долг человечеству» 

Почему хабаровский активист, потомок белогвардейцев и репрессированных, четыре года выходит в пикеты, несмотря на десятки арестов, задержаний и угрозу уголовного преследования. 

Седого невысокого мужчину в футболке с портретом Бориса Немцова в Хабаровске, пожалуй, видел каждый. Раньше у него были еще майки с надписью «Нет войне» и портретом Алексея Навального, но активист их носить перестал — из-за «экстремизма» и статьи о «дискредитации». Ежедневно по будням с 18, а по выходным пораньше — он выходит на час в центр города, на Комсомольскую площадь. На пикетах поддерживает политзаключенных, выступает против коррупции, говорит о необходимости смены путинского режима. Его регулярно отправляют в изолятор то на десять, то на 25 суток. Но он говорит, что готов отсидеть свой срок. 

— Я вам под запись говорю — всё, что я сказал, я говорю для того, чтобы все это знали и слышали, чтобы это публиковали. Я своих слов не боюсь, — такими словами закончит наш разговор Зигмунд Худяков. Через несколько дней его опять арестуют — на 22 суток, за акцию в январе этого года. 

Опасаться Зигмунду есть чего. Регулярно выходить на пикеты активист начал с 2020 года, после ареста бывшего губернатора Сергея Фургала. С тех пор его множество раз задерживали и арестовывали. В прошлом году было пять задержаний. С начала 2024 года на счету Худякова уже 63 суток ареста: его задерживали 9 января (23 суток), 11 марта (15 суток), 3 мая (25 суток). Каждый раз отправляли в изолятор за нарушение митингового законодательства по ч. 8 ст. 20.2 КоАП РФ. Несколько арестов и штрафов по этой статье могут привести к уголовному делу по так называемой «дадинской» ст. 212.1 УК РФ — то есть у Зигмунда давно могла бы быть «уголовка», но пока суды, по каким-то своим соображением, от уголовного наказания воздерживаются.   

О возможном уголовном преследовании и арестах Худяков рассуждает философски. Говорит, что и не помнит уже, сколько всего было «административок» — вроде около пяти десятков задержаний, около трех десятков арестов. 

— Я так отдаю свой долг человечеству, я знаю и понимаю, что должен отсидеть за свободу. То есть я этого не боюсь абсолютно. У меня были родные, репрессированные, враги народа. Я когда об этом узнал, то понял, что проживу жизнь и в конце отдам свой долг. И здесь же как еще… Ты как бы входишь в эту систему, — рассуждает активист. — Они [власти] меня начали прессовать, я сопротивляться, они снова прессовать — я на сопротивление. И люди уже следят за мной. Если пропущу пикет, пишут: «Что с ним?». Так что [это] еще и принцип теперь. Слышал, что ставки на меня в полиции делают, спекусь или нет. 

Третье поколение репрессий

В семье Худякова — уже третье поколение под давлением государства. Правда, о своих репрессированных родных активист знает немного. Бабушка и дедушка жили в Петербурге, на Дальнем Востоке оказались в Гражданскую войну. Дед служил капитаном царской армии и отступал на Дальний Восток с отрядами Колчака. Был захвачен большевиками и сослан, бабушку отправили вместе с ним по «надуманной статье», как говорит Худяков. 

— Уже после смерти отца мне одно — дядя рассказывал, другое — другой [дядя]. И так, помаленьку рассказывали. Потому что даже когда закончились репрессии, люди всё скрывали, боялись повторно в ГУЛАГ отправиться, — говорит Худяков.

В Первую мировую войну деда наградили четырьмя Георгиевскими крестами — три были серебряные и один золотой, но сохранить их не удалось — то ли пропали во время обысков, то ли обменяли на еду.

— Во время войны, голода там все буквально, что могли, на хлеб меняли. Даже знаю, что на нашем старом кладбище собирали кресты, когда нечем было топить печи — металлических памятников-то не было тогда. 

После освобождения, бабушка и дедушка Худякова обосновались в Хабаровске. В Харбин или другие города Китая решили не бежать — хотя так тогда делали многие. «Вся Россия сбежать не может», — философски замечает Худяков, признавая, что после преследования родителей «пятно» на всю жизнь осталось, «на заметке стояли родные». 

Отец Худякова, Анатолий Карпович, родился в городе Имана, жил в Хабаровске, а потом тоже оказался в лагерях. 6 ноября 1943 года его арестовало управление контрразведки «СМЕРШ» ДВФ, ему тогда было всего 18 лет. Хабаровский крайсуд приговорил Анатолия Худякова — слесаря авторемонтного завода им. Кагановича (сейчас Дальэнергомаш) к трем годам лагерей по статье 58-10 УК РСФСР. Сослали в Семипалатинск.  

— Он там уже через год умирал, лежал в бараке, где и мертвые, и умирающие. И тут закончилась война, и он попал под амнистию. Так что я, можно сказать, случайно родился, — заключает Зигмунд. 

О матери Зигмунд не говорит. В ответ на вопросы о ней, мотает головой — мол, меняем тему. Отец был реабилитирован. 18 октября 1991 года, посмертно. Он умер в 1986 году. 

«Я дубинкой не махал, вот и нету льгот»

Родился Зигмунд Худяков в Хабаровске. Таким необычным именем его назвали в честь брата бабушки — она была наполовину полькой. Активисту часто задают вопрос про имя — в честь Фрейда что ли? Некоторые, по его выражению, «плюются — мол, убирайся в свою Польшу». 

Зигмунд закончил школу, но поступать никуда не пошел — время было тяжелое, так что с 16 лет отправился работать на завод токарем. Потом отслужил в армии два года — тоже получилось, что в Хабаровске. Потом снова на завод. Худяков шутит, что в городе никто столько не прожил, сколько он: 

— Я за всю свою жизнь только раза два на месяц уезжал из Хабаровска. Вот так, 67 лет — и все я в родном городе. Даже в отпуска-то не ездил… Допустим, я не понимаю, зачем по пыльным городам ездить. Я — на рыбалку, на острова, в тайгу. Которые здесь, рядом.

По слова активиста, антикоммунистическую пропаганду он старался вести везде — и на работе, и в армии. Например, критиковал советские выборы, отказываясь голосовать за одного единственного кандидата в бюллетене. 

— Такая система была в армии. Приносят урну, загоняют всех в обязательном порядке по списку на участок. И дают листок с одной фамилией — даже галочку ставить не надо. В городе вообще можно было сразу за всю семью бросить. Я говорю — разве это выборы, один человек! Командиры сначала плечами пожимали, а потом отмазку придумали — мол, его народ выдвинул, значит, если ты против кандидата — то против народа. Ну, такая чушь советская, — вспоминает Худяков. 

Говорит, пытался и на заводе объяснять коллегам, что такое советская пропаганда и как она работает. Большие надежды возлагал на перестройку, но они не оправдались. 

— Знаете, я заблуждался. Ждал, что коммунисты рухнут, сейчас пойдем демократическим путем. Мне казалось — будет информация, люди проснутся сразу. Но эта помойка нескончаемая, я уже не верю, что при моей жизни все стабилизируется… В 80-х я в шоке был, когда понял — люди все равно верят в тупую пропаганду. Не хочу так сравнивать, но бичи в овраге сидят, и все, кто нормально живет — все им виноваты. Такое, большевистское — отнять и поделить. А потом пропить. Этого я не понимаю, а у нас оно так и получается, в российской новой пропаганде. 

В начале 90-х Зигмунд Худяков устроил забастовку на заводе. Ну как —  устроил. Сначала требовать увеличения зарплат планировали все, причем сразу вдвое. Худяков предложил трезво смотреть на вещи и начать с 25 %. Утверждает, что к каждому тогда подошел и спросил: мол, а если увольнением пригрозят — уволитесь? На словах все были готовы к такому исходу. Но когда дошло до дела, когда пришел директор и сказал: «Вот у нас четыре проходные — валите» — ушел один Зигмунд. 

— Неприятно было. Получилось, что меня вот так подставили все. Никто больше не вышел за мной, — вспоминает активист. 

Конфликты из-за антиправительственной позиции на работе тоже случались, но несерьезные, на них он особенного внимания не обращал. Говорит, был один начальник, который все время говорил, что Худякова надо «изолировать и посадить», но когда его самого прижало, когда чиновники обманули с квартирой, которую он ждал несколько лет, то поговорить он пошел именно к Худякову — знал, что тот выслушает. С тех пор один из главных его принципов — «работать со всеми». 

После неудавшейся забастовки, которая не принесла иных неприятностей, кроме потери работы, Худякову пришлось трудиться, где только можно. В 90-е самой насущной была проблема — как прокормить семью. 

— Я работал на стройках: и разнорабочим, и снабжением занимался. Потом, когда пенсию пошел оформлять, оказалась, что несколько контор не числились нигде, можно сказать, не существовали, все по-черному было. Оттого и пенсия у меня маленькая. И вот мне сейчас многие плюют, так сказать: «А что ж у тебя такая маленькая пенсия? Кем ты работал и работал ли ты?». Я также грубо обычно отвечаю, что дубинкой не махал и пенсионерок со школьницами не избивал, вот и нету льгот. Всю жизнь вкалывал, лишь бы зарплату платили…

«Отсижу за каждого по одной минуте»

К арестам Зигмунд привык. Он живет один, дети давно выросли. Со слов активиста, они поддерживают его позицию, но хлопотать за себя Худяков семье запретил — никаких адвокатов, никаких жалоб. 

— В этих соплях можно погрязнуть, если папа по несколько раз в год сидит. И хлопотать не надо, и передачки от них не надо, там есть, кому носить, я на полном обеспечении… Я это дело им запретил вообще, пусть живут своей жизнью. Родственников подставлять — это быть обузой, глупости какие-то. 

— А если бы ваши дети, например, начали тоже в пикеты выходить, вы бы как к этому относились?

— А тут же невозможно просто. С работы сразу уволят, потом много времени надо на это, а у них дети свои. Не у всех такая возможности есть.

— Вы за всех получается выходите. 

— Ну да. Я помню, меня задерживали на одном из первых фургальских митингов, и когда полиция уже в машину заталкивала, я так на камеру и сказал — отсижу за каждого по одной минуте. Тогда 10 суток дали. 

Получается, отсидел за 14 тысяч 400 человек. 

«Полное обеспечение» у активиста — в основном, благодаря пенсионеркам, которые поддерживали фургальские протесты. По рассказам Худякова, при отправке передач они «устраивают флешмоб» — целыми группами приходят к изолятору, так, что «там [полицейские] дуреют все»: 

— Я им говорю — по чуть-чуть носите, главное показать, что не задавили никого, что люди поддерживают друг друга! Вообще, я многих даже не знаю, кто приносит. Бывает, сразу три передачи приносят, «эти» злятся, наверное, кто принимает. Бывают большие передачи — видно, группа собрала. А бывает пакетик маленький — там один пирожок, еще что-то, несколько пакетиков чая — не в пачке даже, просто так, в разброс. И ты понимаешь, что человек, пенсионер, от себя просто отрывает. Мне особенно эти маленькие пакетики дороги — я всегда показываю сокамерникам. 

Однажды с передачей случился курьез — один из соратников передал книжку, завернул ее в бумагу, а сверху случайно оказался внутренний план какого-то здания с подписью «Путь к свободе». Передачи приносили обычно днем, но эта книжка до Зигмунда добралась только к восьми вечера — видимо, проверяли, что за план на оберточной бумаге и не сбежит ли по нему преступник Зигмунд. 

С теми, кто оказывается в камере вместе с ним, активист старается не ссориться. Конфликты обычно случаются из-за курева — сокамерники просят Худякова заказать с передачей сигарет, он сам не курит и отказывается:

— Я говорю — совсем пообнаглели, с пенсионерок курево просить на общак? Как-то попал с курящими, а у них сигарет вообще не было. Всю ночь был вой собаки баскервилей на болотах! Может, измором хотели взять, не знаю.

Иногда, утверждает Зигмунд, подсаживают провокаторов. Но они работают «одинаково, аж противно»: 

— «А чем ты руководишь, какая организация, кого представляешь…» Как бараны одно и то же, как дали задание! Уж точно никакой организации у меня нет.

В заключении, говорит Худяков, он узнал много «интересного»: как перепиливать решетки с помощью ниток от чайных пакетиков и соды, как собрать чайник из кипятильника. Когда есть возможность, заводит разговор с полицейскими, и те бывают с ним довольно откровенны, говорят, в том числе, о проблемах в органах. «У них тоже работа не сахар», — жалеет Зигмунд полицейских. 

Одному на операцию надо 450 тысяч, а где взять. У другого на участке должно быть 35 участковых, а работает всего семеро. 

С адвокатами активист дела не имеет. Причин несколько. Во-первых, был негативный опыт — один из защитников попросил сфотографировать документы, но качество снимков его не устроило, предложил переделать сам, но — за две тысячи рублей. «Начал деньги тянуть», как говорит Худяков. Во-вторых, активист не видит смысла в защите — «зачем за меня хлопотать, если я из спецприемника выйду и снова на площадь?». Да и приговоры остаются неизменными независимо от участия или неучастия в деле защитников. 

В-третьих, активист в принципе не признает «эти суды», а значит — не признает и попытки себя в них защитить. Говорит — это как если бы Зоя Космодемьянская писала прошения: «Уважаемый Генрих Гиммлер …». 

На судах и допросах активист не дает никаких показаний и объяснений — потому что «сказал “А” и выдашь весь алфавит, из любой информации можно что-то выудить», но все документы по своим делам скрупулезно собирает. Говорит, что «когда все рухнет, буду предъявлять всем абсолютно». 

Хотя последнее время фиксировать реальность стало сложней — то решение суда выдавать отказываются, то задержат, продержат в полиции до вечера — как в день рождения Алексея Навального было — а потом отпускают и никаких бумажек, подтверждающих задержание, не дают: 

— Я говорю — вы что, совсем обнаглели, давайте бумагу, что я у вас тут сидел! А они ни в какую. Одна капитанша говорит — идите, в суд подавайте. А что подавать, под них все суды работают, — сокрушается активист.

Самое сложное под арестом — мысли о жилье. 31 января 2024 года Госдума приняла закон о конфискации имущества за деятельность, направленную против страны и дискредитацию армии. Теперь Худяков постоянно думает, что может вернуться домой и увидеть, как чужие люди выносят последнюю мебель. 

«Реализация потребности в самоуважении»

9 июля исполнилось четыре года с момента ареста Сергея Фургала. К годовщине вряд ли можно ожидать масштабных протестов, особенно учитывая, что (формально не существующее) движение «Я/Мы Фургал» признано экстремистским.  

— Может, несколько человек между собой где-то встретятся, поговорят, — предполагал Худяков. Сам он в тот день как обычно был в пикете. Не задержали. 

Фургала Зигмунд называет «популистом», но оговаривается: «Да здравствует такой популист, который решил на этой волне что-то сделать для народа». Из своего опыта в изоляторах и наблюдений за разными людьми активист сделал вывод, что бывшему хабаровскому губернатору в заключении было тяжелее, чем Навальному — потому что Фургал был совершенно не готов к аресту, а Алексей Навальный знал, на что шел. 

В день смерти политика Худяков тоже выходил на площадь, хоть его тогда и отговаривали — мол, теперь точно посадят.

— Но я уже на принцип пошел, струсить за свою шкуру, когда люди погибают за нашу свободу… Нет, я не смог заднюю дать, — объясняет активист. — Мне потом говорили, что приказ был сначала арестовать, но в последний момент отменили. А я несколько дней ходил с «тюремным пакетом» с вещами, прям чувствовал. 

— И все-таки, когда начались фургальские протесты, не обидно было, что раньше люди не пытались отстоять свои права? — спрашиваю. — Во время пенсионной реформы, новых репрессий, поправок в Конституцию, того же ареста Алексея Навального… Тогда акции тоже были, но несравнимо меньше по числу участников, если сравнивать с фургальскими протестами. 

— С детства меня раздражала вот эта человеческая тупость и трусость. И тем не менее, мне было понятно, почему люди молчат. Так что нет, я как раз реально смотрю на вещи, и удивляюсь другому — тому, что я еще на свободе. 

— Далеко не всё в этом мире делается потому, что оно нужно. На протяжении всей войны тысячи россиян выходят в антивоенные пикеты, потому что их совесть не позволяет сидеть и молчать, — рассуждает об активизме Худякова другой хабаровский активист, бывший координатор штаба Надеждина в Хабаровске, либертарианец и экономит Максим Ихсанов. 

Это он он посылал Зигмунду в изолятор книгу в бумаге с «путем к свободе», заставившей понервничать полицию. Сам Максим покинул Россию, позицию Худякова считает «подвигом». 

— Какая может быть польза от выражения своей позиции в полицейском государстве? Сейчас сложно об этом говорить, — размышляет он. — Реально значение подвига Зигмунда мы сможем понять лишь после краха текущего московского режима. Ну или когда этот режим прекратит оккупировать как минимум российский Дальний Восток. А «общественного мнения» не существует. Есть только мнения отдельных людей.

О том, что оценить влияние такого уличного активизма на людей сложно, говорит и кандидат исторических наук, антрополог Алексей Филимонов. Иногда он тоже приходит на площадь — поддержать активиста и, как он говорит, «поздороваться». Филимонов видит практическую пользу в том, что делает Зигмунд, но в первую очередь эта польза — для себя:

— Я думаю что есть некоторое влияние на молодёжь, которая только входит во взрослую жизнь. Сам факт существования другой, полярной позиции разрушает монополию путинской пропаганды. Психологически это очень важно — понимать, что есть другая точка зрения для того чтобы начать мыслить самостоятельно. Не исключено, что пикет Зигмунда запускает рефлексию и у отдельных взрослых жителей города, которые его непосредственно наблюдают. Но главное: Зигмунд выходит для того, чтобы не ощущать себя рабом. Это внутренняя мотивация. Она направлена не на внешний мир, а на самого себя. Это реализация потребности в самоуважении. Думаю, что сейчас это основная мотивация для тех, кто выходит на одиночные пикеты с политическими заявлениями. 

***

Во время пикета в день, когда мы встречались с Зигмундом, на площади было не очень многолюдно. Кто-то проходил мимо, не поднимая глаз, кто-то скользил глазами по приметной футболке. Сам активист сетует, что когда он говорит, кто-то обязательно начинает рядом кататься на самокате или громко разговаривать — «бескультурно», как он выражается. Так что о своем влиянии на людей и их мнение активист рассуждать тоже не берется. Иногда к нему подходят, слушают, спорят. Он рад вещать для любой аудитории, следуя своему активистскому принципу — «работать со всеми».  

— Иногда подходит шпана, им кто-то замечание сделает — ни к чему, по-глупому. А я начинаю с ними работать. Спрашиваю — Путина поддерживаете, войну поддерживаете? Кто-то паясничать начинает, кто-то молча сразу убегает, кто-то разговаривает. И взрослые люди подходят иногда, я им те же вопросы задаю, и начинаются разговоры. Допустим, я их не убедил, что Европа, Америка — это нормально, но зато они власти тоже матом покрыли, мы руки пожали, разошлись. Я всегда говорю: прижмет человека, и он другим стать может. Молодежь ко мне иногда подходит и начинает глупые вопросы задавать, говорить что-то про нынешнюю власть. А я им — да это самое легкое, повторить за телевизором! Вы почитайте, сравните два мнения… Полицейские, которым надо меня «охранять» на пикете, пока я свою позицию журналистам озвучиваю, тоже слушают. Ну хоть что-то узнают, думаю! Так что, можно сказать, я везде пропагандой занимаюсь. Это моя жизнь. 

Текст и фото: Екатерина Васюкова