Андрей Панюшкин: «Любой мирный договор будет Версальским. Потом будет Вторая мировая»

Андрей Панюшкин — экоактивист и блогер. Родился в Краснодаре, в профессорской семье. Выучился на айтишника, потом на юриста. Преподавал в университете. Начал строить дом в Горячем Ключе, рядом с которым, в районе Молькино, разместилась тренировочная база «ЧВК Вагнер».

После того, как съездил на учебу в Европу и увидел, как люди отстаивают свои права, захотел, чтобы и в Горячем Ключе было так же. Пошел самовыдвиженцем на муниципальные выборы, стал представителем «Экологической вахты» по Северному Кавказу. В конце 2022, после антивоенных высказываний, дом Панюшкина в Горячем Ключе сожгли. А в 2023 соседи, которые называли его «врагом и предателем», обратились к нему за помощью — чтобы написал об их, забытых государством, родных-«СВОшниках».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Андрей Викторович Панюшкин, я родился в Краснодаре еще во времена Советского Союза, я из семьи профессора университета. В прошлой жизни до 2017 года я был айтишником, закончил Кубанский госуниверситет, защитил диссертацию, стал кандидатом физмат наук, преподавал в университете. Потом работал в крупных российских IT-компаниях. Поскольку доходы позволяли, я начал строить дом в Горячем Ключе. В это время я учился и получал диплом юриста в области гражданских правоотношений. В 13-м и 14-м годах учился на севере Англии, получил диплом специалиста в области проектного управления. В 15-16-х годах работал в Бельгии. Как вы слышите, у меня есть характерный «французский акцент», поэтому помимо английского я еще начал учить французский язык. Неплохо заработал денег, вернулся в Горячий Ключ, достроил дом.

С чего начался ваш гражданский активизм?

— Я увидел как в Великобритании, в Бельгии обычные люди отстаивают свои права. Со стороны был наблюдателем забастовок, общался с некоторыми лидерами профсоюзов. Увидел эффективность работы государственного аппарата и как работает раздельный вывоз мусора. Естественно, когда я вернулся в Горячий Ключ, я захотел, чтобы тут было что-то похожее, чтобы жители влияли на то, как работает государственная машина, хотя бы на муниципальном уровне. Я начал заниматься этим, что логично, то есть помогать себе и своим соседям. Первое, что я сделал — добился того, чтобы «Ростелеком» построил на моей улице оптическую линию связи. Я преодолел, добился и почувствовал эйфорию от того, что я, обычный человек, могу для себя и своих соседей сделать что-то такое, чего не было. Дальше, соответственно, зазвездился и обурел, как считают некоторые жители Горячего Ключа, мои хейтеры. Кстати, привет, ребята. Когда я понял, что мне удалось наладить контакт с жителями этого района, я решил пойти самовыдвиженцем на муниципальные выборы. В 2020 году я собрал подписи, понял, что избирательная система у нас построена таким образом, что тебя могут отсеять на любом этапе и буквально по любому поводу. У меня были живые люди, которые на камеру говорили, что я такой-то-такой-то ставлю подпись для такого-то-такого-то, а в территориальной избирательной комиссии говорили мне в лицо, зная, что я чувак очень въедливый: «Нет, это подпись мёртвого человека, мы её не принимаем». Видимо, на тот момент муниципалитет ещё не видел во мне большой угрозы и, забраковав часть реальных подписей, всё-таки пропустили меня самовыдвиженцем. Я, естественно, победил представителей «Единой России». В 2021 году я становлюсь представителем Экологической вахты по Северному Кавказу в Горячем Ключе. Она всегда была преследуема властями. Мой акцент и внимание смещаются на экологические проблемы, которые я раньше замечал, но не знал, что с ними делать. Мусорная проблема — она нерешаемая. На нашу муниципальную свалку свозили мусор из Сочи во время олимпиады. Вторая большущая проблема: у нас в Горячеключевском районе пытались построить якобы мусоросжигательный завод, чтобы разгрузить белореченскую свалку. Это было около полутора лет борьбы жителей Горячего Ключа за то, чтобы завод не строили. Третья, наверное, самая массовая экологическая проблема: повсеместный слив фекальных вод в водные объекты. И четвертая основная проблема — это, конечно, незаконная рубка леса. Наверное, в 2018 году я обозначил себя местной администрации противником российской власти, и ко мне каждый год начали приходить с проверкой. А не передвинул ли я свой дом куда-то не туда? А не больше ли или не меньше ли у меня моего участка? То есть тонко намекали на то, что мы можем и нарушения найти. В январе 22-го года я выяснил массовый характер слива фекалий в реку Псекупс, о чем, соответственно, уведомил администрацию, и запустил серию публикаций в региональных СМИ. На тот момент я уже был журналистом «Туапсе инфо».

Помните день 24 февраля 2022-го года?

— Буквально 23 февраля я облазил свалку Горячего Ключа — снимал, как она дымит и горит. На следующий день у меня начался очень сильный ковид. Я подумал, что просто надышался продуктами горения свалки, потому что провёл там четыре часа. У меня пропал голос, и мне не казалось то, что происходило 24 февраля, реальностью. То есть я честно думал, что мне всё это снится. А дальше ужас без конца, как в известном анекдоте. Администрация и представители силовиков сразу стали резче и жестче. После 24 февраля антивоенные пикеты, с которыми выходили жители и которые я снимал и публиковал, начали вызывать у полиции озверение с остервенением. И дальше пошло по накатанной, то есть все группы поддержки экологических и гражданских инициатив неожиданно трансформировались в группы ярой поддержки «СВО», то есть войны, и группы поддержки «наших мальчиков», то есть прежде всего сотрудников ЧВК «Вагнер». Их тренировочная площадка как раз находится в 20 километрах от Горячего Ключа. Если раньше мы топили за экологию и ЖКХ, то после 24 февраля начали собирать деньги на окопные свечи и маскировочные сетки, а также собирать людей на [провластные] митинги. Я был администратором чат-групп нашего 26-го ТОСа и запрещал размещать агитацию, в том числе по поводу сбора денег. Это был один из основных конфликтов и одна из основных проблем, которую я сам себе создал — отказался собирать деньги на войну.

Какую роль в жизни жителей Горячего Ключа сыграла ЧВК «Вагнер»?

— ЧВК «Вагнер» для Горячего Ключа — это градообразующее предприятие. И была, и, наверное, остается. В моей жизни ЧВК «Вагнер» сыграла роль судьбы. В том плане, что все мои соседи, с кем я общался, по моему мнению, были ЧВКшниками — они рассказывали о поездках в Сирию, в Африку — а потом я получил и документальные доказательства этого. Я думаю, не будь тренировочной базы ЧВК «Вагнер» в Молькино, я бы на данный момент был в Краснодарском крае, в Горячем Ключе, и дом мой был бы целым. Жители Горячего Ключа из-за отсутствия высокооплачиваемых рабочих мест шли работать в ЧВК, по крайней мере, до 24 февраля, как на работу вахтовым методом в нефте- или газодобывающую компанию, только другого профиля. То есть они шли туда за своего рода экзотикой: «А ну-ка, в Африку или в Сирию съездить», за большими деньгами, за неким статусом: «Я от имени Родины это делаю». Там же на самом деле никто не предполагал, что ЧВК «Вагнер» — это не связанная с Российской Федерацией частная компания. Все прекрасно понимали, что это подразделение Министерства Обороны. Для них это была статусная вещь плюс хорошие деньги. Это феномен Горячего Ключа, то, какое количество жителей Горячего Ключа в процентном содержании вовлечены в деятельность ЧВК «Вагнера» либо в деятельность групп, поддерживающих ЧВК «Вагнера». Для меня пока загадка, каким образом вчерашние экоактивисты и гражданские активисты одномоментно превратились в людей, поддерживающих войну и убийство других людей. В Краснодаре распределение поддержки войны или не поддержки войны хотя бы плюс-минус 50 на 50. В Горячем Ключе активистов, ладно, даже тех, кто не активно поддерживает войну, а просто занимает нейтралитет, дай бог, чтобы 10 процентов. Мне мои соседи говорят: «Мы не можем писать в WhatsApp-группе, что мы против сбора денег на войну. Мы боимся, что к нам придут». Город действительно погружен в атмосферу страха, потому что многие искренне поддерживают «Вагнера» и войну.

Как в городе отнеслись к «Пригожинскому мятежу» и к тому, чем все закончилось?

— Когда это все началось, город был одухотворен и воодушевлен тем, что наконец-то Пригожин перешел от слов к делу. ЧВК «Вагнер» для жителей Горячего Ключа — это хороший социальный лифт. Они уверены в том, что Пригожин был действительно за справедливость. Я могу точно сказать, что когда самолет Пригожина взорвался в районе Твери, жители Горячего Ключа высказывались так: «Пригожин будет отомщен». И хотя в августе формально и официально тренировочный лагерь Пригожина был закрыт, по последним сведениям люди туда вернулись. Конечно, не в том количестве, как было раньше, но какая-то деятельность там продолжается. Я думаю, что жители Горячего Ключа были бы рады, если бы появилась другая ЧВК на месте «Вагнера», чтобы у них вернулся этот хороший, с их точки зрения, социальный лифт. Средняя зарплата в Горячем Ключе 25-30 тысяч рублей. Насколько я понимаю, в ЧВК платили 240 тысяч солдатам, а младшему командному составу еще больше. Душой и телом они хотели бы, чтобы Евгений Викторович возродился и вернулся с Кубы или Венесуэлы, и все повторилось.

В чем выражался ваш антивоенный активизм?

— Я понимал, что Горячий Ключ — это уникальное место, где многие поддерживают ЧВК «Вагнер». Весной и летом 22-го года, поскольку у меня там семья и дом, я, как обычное животное, пытался поменьше публично высказываться против войны, потому что понимал, что у этого будут последствия, в том числе уголовные. Я считал, что мне есть где бороться против войны, например, в социальных сетях. А когда я оказался в отпуске во Франции, я сорвался с цепи, лично пообщавшись с беженцами из Украины, увидев картину закончившейся жизни и разрушенных домов. Я пытался донести это до своих соседей в приватных разговорах, ведь у меня в России семья, я не хотел их подставлять. 8 октября 2022 года моя приватная точка зрения стала открытой. Я прямо высказывался и называл тех, кто поддерживает войну — преступниками, что они будут привлечены к трибуналу. Это стало достоянием общественности вопреки моей воле. Человек, с которым я долгие годы общался и считал его другом, расшерил и выложил мои голосовые и текстовые высказывания во всех городских пабликах. Мне стало безумно страшно за свою семью, потому что я понимал, что в момент потери анонимности моей точки зрения я подставил их под удар, и при этом я никак не мог это вернуть обратно. У меня тряслись руки, мне было страшно, что я здесь, во Франции, а они там, в России, и я ничего не могу сделать. Слово не воробей, и уже вылетело. За этим понеслось: меня лишили прав администратора в любых социальных сетях, которые объединяли соседей, просто выкинули из этих групп, назвали меня предателем, врагом народа, иностранным агентом. Я увидел, как мои вчерашние сторонники на выборах, совпадающие со мной в стремлении защитить экологию, буквально с пеной у рта называли чуть ли не пособником Гитлера и агентом Mossad, ЦРУ и MI6. Буквально за секунду они переключились на лютую ненависть, нескрываемую и искреннюю ненависть. Они в один голос говорили: «Мы хотим, чтобы тебе было плохо. Мы хотим, чтобы твоей семье было плохо». Я не понимаю, как люди, которые вчера писали «поддержите Андрея» и помогали мне избираться в муниципальные депутаты, начали меня так резко ненавидеть.

Почему многие в России поддерживают войну?

— Возможно, это унаследованный инфантилизм неучастия в государственных делах. Это то, против чего я боролся в Горячем Ключе с 17-го года. Я приходил к соседям и говорил: «Ты когда сливаешь фекалии в ливневку, ты буквально льёшь говно на голову своих соседей ниже. Ты когда со своего дворового участка выходишь — это вокруг тоже твоя родина, твоя земля, и ты должен нести ответственность за это». А вся советская система, насколько я понимаю, говорила как раз о том, что даже квартира, в которой ты живешь, даже если ты ответственный квартиросъемщик, не твоя, а государственная. Возможно, когда российская пропаганда 25 лет рассказывает тебе, закладывает в твой несамостоятельный и неокрепший мозг какие-то мысли, то ты начинаешь болеть, а говоря по-русски — они просто с промытыми мозгами, они зомби. Я надеюсь, что это так, потому что это можно вылечить. Низкое образование, воспитанная низкая вовлеченность в дела государства, огромная атомизация. То есть я сам по себе, моя квартира, мой участок — это моё, а когда я вышел на улицу — всё, вокруг тундра, я могу выпустить сюда собаку на самовыгул, могу выпустить фекальные воды соседу на голову, могу что-то где-то украсть. Я не буду заниматься благоустройством улицы, принимать участие в делах муниципалитета и местного самоуправления — это всё не моё. Естественно, и с соседями я буду контактировать по минимуму, потому что этот же «понаехи». Мой сосед, живущий на улицу ниже, у меня подрабатывал, делал ремонт, и он мне как человек, любящий употреблять алкоголь, а значит, после этого говорить правду, прямо в лицо говорил: «Андрюха, ты — жидовская морда. Ты понаехал, и когда что-то начнётся, какая-то перипетия и заваруха, мы, коренные жители Горячего Ключа, придём и будем сжигать дома. Вы здесь понастроились на улице, а у нас тут раньше грибочки росли, спортивная площадка была, мы тут в футбол играли с детьми. И мы придём и будем сжигать ваши дома, потому что вы слишком жирно живёте». В Горячем Ключе внутри людей есть ненависть к «понаехам», к тем, кто заработал большую пенсию на северах и жирно живёт, а кто-то живёт на 25 тысяч всей семьёй. Разделяй и властвуй. И когда тебе кинули идею имперского величия, что сейчас мы восстановим Советский Союз, принесём им нашу советскую, ой, вернее российскую культуру, да плюс ещё и денег заработаем, всё это сработает. Мне кажется, что это внутренний рессентимент от потерянной империи Советского Союза, желание быть по-прежнему равновеликими США и плюс возможность заработать. Я вижу, что финансовая мотивация чуть ли не на первом месте стоит. Ты просто едешь на работу, и ничего, что это работа — убивать других людей. Ты едешь на работу, зарабатываешь приличные деньги, плюс ты патриот, ты восстанавливаешь прекрасный Советский Союз.

Почему вы решили не возвращаться в Россию?

— Потому что мне некуда. Моя ошибка была в том, что после того, как меня объявили предателем и врагом народа, я стал писать соседям: «Ребята, я как говорил вам о том, что вы все преступники, раз поддерживаете войну, так я вернусь в декабре и буду говорить вам то же самое, но уже на месте». А они мне говорят: «Не возвращайся, мы не хотим, чтобы вы возвращались». А потом мне сожгли дом. Мне физически некуда вернуться, это было моё единственное имущество и жилье в России. А вторая причина: по совокупности того, что я сказал по поводу войны, думаю, с десяток уголовных статей я получу прямо на пограничном контроле. На меня наденут наручники и дальше привет, Бутырка. Я уже не могу остановиться, не могу загнать внутрь себя то, кем я стал, и опять начать бояться так, как я боялся в 22-м году. Я физически боялся того, что если я помимо своей журналистской деятельности, освещения чужих антивоенных действий, начну сам высказываться, то за мной придут.

Ваш дом сожгли. При каких обстоятельствах? Кто? Почему?

— Дом сгорел 3 декабря 2022-го года. Когда начался пожар, в нашем WhatsApp-чате я прежде всего написал: «Это поджог». В тот момент, пока горел дом, мои соседи уже написали, кто поджёг дом. Мы все прекрасно знаем, кто это. Когда мы после шести или пяти месяцев попыток восстановить видео с одной из камер, которая полностью сгорела и расплавилась, всё таки восстановили видео, мы смогли увидеть, что да, конкретные люди, конкретные соседи 1 декабря попытались поджечь, а 3 декабря они подготовились, в четыре ночи отключили питание и в 20 часов по Москве сожгли.

Вас терпеть не могут ваши бывшие соседи, и, тем не менее, кто-то из них недавно обращался к вам за помощью. Что это была за история?

— Да, я враг, да я иностранный агент и предатель, но я честный чувак в их понимании, по-пацански. Пока я там жил, у меня было несколько явных хейтеров, но они видели, что я борюсь в том числе и за их права. До начала войны они ко мне обращались, приезжали к дому и говорили: «Ой, слушай, есть такая проблема, сделай то-то и то-то, выбей то-то и то-то из администрации». Они видели во мне инструмент, но думали: «Ой, дурачок какой-то местный бегает, что-то тут доказывает, говорит: „Не продавайте просрочку, паркуйтесь правильно“». Я был им выгоден, я делал то, что они не могли сделать. Летом 2023 года ко мне обратились соседи со словами: «Нам никто не поможет, кроме тебя. Мы бьемся уже почти год, мы стучимся уже во все двери». При том, что это люди, которые, с их слов, либо имеют контакты в силовых структурах, либо сами сотрудники силовых структур. Ни одно из официальных СМИ в Краснодарском крае, ни один городской паблик, опять же, с их слов, не решился взять ту информацию, которую они мне рассказали. Они пришли и буквально сказали: «Ну, деваться некуда, давай мы тебе расскажем, как наши мужья и сыновья погибли в сентябре 22-го года». Парадокс: три человека в одном подразделении погибают, но у всех троих в свидетельстве о смерти написано разное. Один погиб на территории Украины, там так и написано: в районе определенного населенного пункта Харьковской области. Другой погиб на территории ДНР, и там тоже другой населенный пункт. А третий погиб на территории Российской Федерации. Но эти люди погибли в одно и то же время, согласно показаниям очевидцев этих событий, их сослуживцев. Люди пришли ко мне от безысходности, в надежде на мою принципиальность и на то, что я напишу правду. Я написал правду, взял интервью, записал их и, естественно, получил письменное согласие, потому что публикация осуществлялась в российском СМИ. Текст был вылизан юристами, опубликована была девятая редакция, чтобы не дай бог не пересечь никакую из красных линий российского законодательства, но и это не помогло. Там рассказывается о том, как не платят деньги, которые обещают, как поступают с трупами, как это все в черную, как плевать они хотели на так называемых патриотов, на их семьи, как, по сути, эти люди никому не нужны после смерти. Умер Максим, да и *** с ним. После этой публикации мне писали: «Мы плакали, когда читали этот текст, спасибо тебе огромное», а потом сказали: «Администрация Горячего Ключа засуетилась, забегала». Теперь это уже достояние общественности. По состоянию на январь эти семьи, некоторые из них, хотели бы, чтобы я помог им с еще одной публикацией в продолжение этой темы.

Вы чувствуете себя в безопасности в Испании?

— Я-то тут чувствую себя относительно безопасно, но, конечно, сейчас в Испании мы все понимаем, что с нами в любой момент может произойти то же самое, что произошло с тем вертолетчиком под Аликанто. У нас нету ложного ощущения безопасности. Барселона, Каталония, Испания, в какой-то степени вся Европа — это достаточно проходной двор. То есть я уверен, что среди моих контактов в Барселоне, среди тех людей, с которыми я несколько раз пообщался, есть агенты российских спецслужб. Я уверен, что я уже записан где-то в списке у товарища майора, но тем не менее я не могу по-другому. Мне надо рассказывать то, что я чувствую.

Чего вы боитесь?

— За семью боюсь. У меня было очень много семейных проблем после декабря. У меня скоропостижно умер отец, сгорел буквально за несколько месяцев от неоперабельного рака, а умер буквально в тот час, когда я сдавал интервью в испанской полиции, прося убежища в Испании. Я боюсь за свою семью. Я боюсь, что мне не удастся адаптироваться к испанскому обществу так, чтобы чувствовать себя счастливым. Я очень боюсь за свое здоровье. К сожалению, испанская медицина — это далеко не то, что я от нее ожидал. Самое страшное, что было в моей жизни, это когда моя семья и мое имущество вот так исчезли, мы на расстоянии двух с половиной тысяч километров, и я ничего не могу сделать. Все было потеряно буквально за четыре часа. Я боюсь, что очень долго не смогу вернуться в Россию.

При каких условиях вы вернулись бы в Россию?

— В Россию я не смогу вернуться до тех пор, пока не сменится режим. Я не верю в то, что физическое отсутствие на этом свете Владимира Владимировича приведет к смене режима. Трансформации — да, но неизвестно в какую сторону. Я надеюсь, что хотя бы в ближайшие десять лет я смогу без рисков для собственного здоровья и свободы вернуться в Россию. Вряд ли быстрее. Честно говоря, в Прекрасную Россию будущего я не очень верю, потому что моя Россия будущего будет проводить многолетнюю работу над ошибками, будет долго излечиваться от того, что происходит сейчас, и это будет тяжело, больно, бедно и на многие десятилетия. Но я готов бороться. Все равно я никогда не стану испанцем. Я могу только привыкнуть к Испании. Да, я хотел бы вернуться и бороться за излечение своей страны. Пускай мне будет 58-60 лет — это моя надежда.

Война надолго?

— Да, я думаю, что надолго. Даже если Украина в ближайшие годы — не год, годы — выйдет на границы 1991 года, это вызовет в России внутренние изменения, которые могут — и я этого тоже боюсь — вызвать гражданский конфликт, некое подобие гражданской войны, передел власти и, возможно, откалывание каких-то территорий. Эта война — это прелюдия другой войны, этого я тоже боюсь. Эта война — Первая мировая в аналогиях, а любой мирный договор, подписанный на каких-то условиях в ближайшие несколько лет — это Версальский мир. Потом обязательно будет Вторая мировая. Если Россия и Западный мир не захотят начать лечение, то будет вторая война, потому что Первая мировая не закончилась Версальским миром, а закончилась подписанием капитуляции в 1945 году. У меня, к сожалению, пессимистичный взгляд, несмотря на то, что я глубоко сопереживаю украинцам. Я на собственной шкуре знаю, как это — потерять в один день все, а у них это еще и хуже, намного хуже. Но, к сожалению, при текущем уровне поддержки со стороны западных стран — это в лучшем случае Версальский мир, а через несколько десятилетий, если не будет предпринято кардинально других действий, будет вторая серия. Увы. Дай бог, чтобы я ошибся. Давайте я лучше буду ошибаться, чем буду бегать с ничем не оправданными надеждами на Прекрасную Россию будущего. Вот ужасную Россию будущего я представляю очень хорошо. Сейчас не лето и не весна 1943 года, сейчас 1916-й год.