Анна: «Нужно записать адрес, а человек говорит: «Зачем? Моего дома уже нет»

Анна — в прошлом москвичка. Имеет два образования, финансовое и юридическое. В Германию по семейным обстоятельствам переехала в 2014 году, работает финансистом. 24 февраля 2022 прочитала новости и поняла — случилось непоправимое. С начала войны пошла работать волонтером, помогать украинским беженцам. До сих пор не может говорить об этом без слез.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Анна, я из Москвы, мне 42 года, у меня два высших образования: финансовое и юридическое. В Москве я работала по специальности, в основном в финансовой сфере. Я переехала по семейным обстоятельствам в 2014 году. Сейчас я работаю в компании финансистом.

Помните 24 февраля 2022 года?

— У меня был ранний прием к врачу, поэтому с утра у меня не было времени на чтение социальных сетей или каких-то обсуждений. В какой-то момент мне написала подруга из Крыма, тоже живущая в Германии, о том, что началась война и бомбёжки. Это был абсолютный шок. В этом году мы собирались с семьёй навестить родителей в Москве. Знаете, как в фильмах бывает: весь мир в кадре сужается до размеров твоего телефона, на котором ты читаешь новости. Для меня это всё перевернуло, а для немцев это была просто одна из новостей где-то там. Я помню, что шла от врача по улице, был солнечный день, все люди бежали по своим делам, а я думала: «Люди, очнитесь — война» Боль и ощущение чего-то неотвратимого, что случилось что-то непоправимое. Это можно сравнить с тем, когда человек попадает в аварию: ты едешь в машине, всё нормально, а потом ты слышишь скрежет железа и понимаешь, что это уже не исправить, не остановить.

С начала войны вы работали волонтёром. Как давно у вас появилась потребность в гражданском активизме?

— Граждански активным человеком я была достаточно долгое время. Большое влияние на это оказало юридическое образование. Второе высшее в каком-то смысле стало шоком. Ты осознаешь, насколько заявленные права не соответствуют фактическим, а то, какой у нас процент оправдательных приговоров… Я пошла учиться в 2010 году, и это совпало со многими событиями в России. Я ходила на протесты, на которые удавалось пойти.

Что шокировало вас в российском правосудии в начале 2010-х годов?

— С дела ЮКОСа было абсолютно очевидно, каким «дышлом» является российская законодательная система и система уголовного судопроизводства. Я следила за развитием «болотного дела», за резкой переменой законодательства. Все дальнейшие митинги стали фактически невозможными, потому что для этого требовалась санкция, разрешение. То есть по конституции вроде как мирно собираться разрешено, но с дополнительным разрешением, которое можно давать, а можно не давать — это на свое усмотрение. Было изначально понимание, что все идет на перекос. Это и удивляет, и не удивляет. С одной стороны, ты каждый раз думаешь: «Ну, как так можно?», а с другой — понятно, в какой стране мы живем. Еще на это очень сильно повлияло столкновение с деятельностью Алексея Навального. Он начинал свою деятельность с того, что покупал акции крупных российских компаний и акционерных обществ, становился миноритарным акционером и не делал ничего, кроме как требовал соблюдения прав. Соответственно, как миноритарный акционер он вел себя достаточно неординарно для российской бизнес-действительности. Для Европы это абсолютно нормальная гражданская активность. И это очень интересовало, это вдохновляло, это был сериал. Он же ещё умел все это выразить в очень неординарном эпистолярном жанре. Было понимание, насколько не соблюдаются права, насколько сильны перекосы и в социальной справедливости, и во всем, где жизнь обычного человека соприкасается с более важными для правящих элит вещами.

Есть ощущение, что права россиян урезались постепенно. Почему у властей была именно такая стратегия?

— Я начала наблюдать за этим с достаточно громких процессов и законов. Естественно, процесс Магнитского был огромным шоком — человека на глазах откровенно доводили до смерти и, как говорит Екатерина Шульман, после награждали непричастных и наказывали невиновных. Мне кажется, это были не маленькие шажки, а прыжки. Маленькие шажки делать системе не было нужно, ведь все достигалось за счёт судей, либо некомпетентных, либо лояльных власти, либо продажных. Все знали, что в судебной системе всегда была коррупция, поэтому запоминались скорее вот эти прыжки. «Закон подлецов», законодательство о митингах — можно сказать, что новейшая история, это не законодательство, а бешеный принтер, хотя сейчас это уже маньячный принтер.

Когда и почему вы уехали из России?

— Мой муж из Германии, поэтому я переехала к нему, но это совпало с 2014 годом. Шок от захвата Крыма был очень большим. Ты понимаешь, что твоя страна превращается в агрессора, но всем ок. Людей не просто не возмущают беззаконие и абсолютная несправедливость — они это поддерживают. Это создало базовую готовность к переезду. Я, конечно, рада, что эта случайность произошла сейчас, потому что мои тяжелые годы эмиграции и адаптации пришлись на еще достаточно вегетарианский период гибридной войны, поэтому у меня было время прийти в себя. Таким же шоком было сбитие рейса малазийских авиалиний. Я почему-то прекрасно помню, как сидела и читала эту новость в кафе. Сразу были сообщения о том, как это произошло, от людей, якобы воевавших как сепаратисты. Они сразу сказали, что сбили украинский самолет, и это добавило шока. Изначально у меня не было цели уехать из России. Я очень люблю Россию, я люблю свою страну, там живут мои друзья и моя семья. Я не отождествляю страну с властью.

Кто виноват в этой войне?

— Если смотреть с точки зрения юриста, то есть вина юридическая, а есть вина нравственная. Юридическая — это та, которую должен доказывать суд, которая должна соответствовать законодательству, и сейчас это та вина, которая многим не понравится. Например, после Второй мировой войны многие военные со стороны гитлеровской Германии не были признаны виновными, поскольку исполняли приказ. Они не были обвинены судом, если не совершали военных преступлений. В области нравственного гораздо легче по своему внутреннему убеждению сказать, кого и насколько ты считаешь виноватым. Если смотреть только в правовом ключе, то в войне виноват тот, кто ее начал, тот, кто приказал ввести войска — президент Российской Федерации и все, кто его поддержали в этом решении. Кто это был? Совет Безопасности. Это жалкое зрелище. Как могут взрослые, умные люди с чувством собственного достоинства без внутреннего содрогания участвовать в этом жалком спектакле? Там не было сказано ни одного осмысленного слова или аргумента, не было аргументаций или дебатов, хотя бы для видимости. Юридическая и нравственная вина лежат на всех, кто в этом участвует и поддерживает, кто считает это отчасти справедливым.

Те, кто исполняет преступные приказы — виновны?

— Исполняет преступные приказы? Конечно. У военного по закону есть право отказаться исполнять преступный приказ. Понятно, что в правовой системе, в которой они действуют, шансы на защиту минимальны и нет хорошего выхода. Есть только варианты развития событий: «плохой» и «еще хуже», что является слабым оправданием для каждого человека, если он выбирает вариант «еще хуже». Он вроде как выглядит легче для тебя, но люди, на которых это имеет прямое воздействие — люди, находящиеся в Украине — вообще не имеют путей решения. Они оказались заложниками этой ситуации. Поэтому, к сожалению, это просто кучка негативных вариантов развития событий, в которой мы сейчас оказались.

Расскажите о своей волонтерской работе после 24 февраля 2022 года.

— Это как шок, отрицание, гнев и подобное. После того, как я переехала в Германию, я хотела иметь что-то знакомое, как минимум русскоговорящих друзей. У меня появилось какое-то количество русскоговорящих друзей, и все они были из Украины. Мы сразу узнали о том, что будет митинг против войны, и это был первый шаг социального взаимодействия, который помог немного подержаться над водой, поскольку ты видел, что ты не один, кому это важно. Достаточно быстро стало понятно, что приезжает очень много людей, в наш город тоже приехало достаточно много людей из Украины, и никто не был к этому готов. Ходят легенды о медлительности и бюрократизации немецких органов, но даже так была абсолютная нехватка людей для организации коммуникаций, поэтому была большая потребность в волонтерах. Я присоединилась к команде волонтеров в нашем городе. Они достаточно долго, минимум полгода, если не больше, курировали вместе с социальными органами практически все места размещения людей, приехавших из Украины. Это был март, люди приезжали в зимней одежде, но в Южной Германии в марте становится достаточно тепло. Это были женщины, старики и много детей, и им было нужно абсолютно все. Люди были шокированы, они начинали болеть, тогда еще была корона, соответственно, были все эти маски. Тогда было настолько много задач, что я с головой окунулась в помощь, и в том числе это мне помогло, потому что дало смысл. С одной стороны, было кому и как помочь, с другой стороны был шанс объединиться с людьми и почувствовать, что даже в этой кошмарной ситуации ты можешь сделать мир немножко лучше. Был один основной пункт размещения в выставочном холле, где организовали перегородки, в которых люди могли какое-то время проживать, и ещё были отели. Так как это еще время короны, то туристическая сфера не восстановилась, и поэтому многие отели просто пустовали. Всем, естественно, нужна была помощь в регистрации, заполнении документов, и помощь социальным службам. Были и люди с инвалидностью, и маленькие дети, поэтому помощь нужна была срочно. Люди проделали путь через пол-Европы с маленькими детьми, ехали в поездах вповалку с выключенным светом, там нельзя было двигаться и все такое. Сначала кажется, что это люди с такими травматичными событиями, они только что это пережили, и ты воспринимаешь это трагически, но когда начинаешь работать, ты понимаешь, что в тот момент все это было настолько интенсивно, что они даже не осознавали, что произошло. Было отчасти ощущение какого-то пионерского лагеря. Естественно, были люди, которые психологически не справлялись с ситуацией, но в основном людям не было важно кто ты, не было важно откуда ты, им просто было важно получить в данный момент помощь и присесть, чтобы перевести дух и суметь почувствовать себя нормально. Что бросалось в глаза, так это единство людей. Их очень объединила эта ситуация. Они пели свой гимн, было много взаимопомощи. Самые запомнившиеся случаи — это люди из Мариуполя, часто тяжелые для помощи люди. Тебе нужно записать адрес, а человек говорит: «А зачем записывать мой адрес? Моего дома уже нет». В этот момент ты думаешь о том, что люди, которые это устроили, в своей жизни даже дома не построили, ничего не создали. Как можно решиться на разрушения в таких масштабах, в таких объемах? Я поняла в этот момент, что у очень многих людей была разрушена жизнь, но они этого еще даже не осознавали из-за стресса и адреналина.

Как складывается жизнь украинских беженцев в Германии?

— Достаточно многие вернулись через короткое время. Я помню семьи, которые приехали в марте, а уехали в мае, потому что эмиграция не для слабонервных, особенно для взрослых, уже привыкших к определенной жизни в определенной среде. Тяжело оказаться котенком, брошенным в воду, в стране, в которой ты не понимаешь язык и живешь без какой-либо поддержки. Какое-то количество людей уехало, какое-то количество людей сразу говорило, что они планируют оставаться надолго. Многие люди сразу начали обустраивать свою жизнь здесь. Учитывая то, что основное количество людей — это женщины с детьми, а в Германии существует обязанность ходить в школу, то, соответственно, одной из основных задач социальных органов стало определить детей школьного возраста в школы. Дети достаточно быстро были интегрированы в социальную систему. У меня нет статистики того, что будет дальше, планируют ли люди уезжать или оставаться, но много и таких, и таких. Люди говорят, что уже обжились и хотели бы остаться, но и ждут того, чтобы был шанс вернуться и вести более-менее безопасную жизнь. В основном, конечно, люди беспокоятся за детей.

Война надолго?

— В данный момент не видно варианта развития событий, при котором она закончится. Я надеюсь, что ненадолго, потому что с момента начала войны жизнь как будто поставлена на паузу. Ты живешь, функционируешь, делаешь какие-то важные вещи, которые должны быть сделаны, но при этом чувствуешь травму свидетеля. Очень сложно дать себе внутреннее разрешение на то, чтобы жить жизнь так, как ты жил ее до 24 февраля 2022 года. Всю эту несправедливость невозможно уместить в себе. Если эта несправедливость совершается с такими же людьми, как и ты, значит, она может случиться и с тобой. С этими мыслями очень сложно вести спокойную и обычную жизнь. Единственное, что остается, это верить в то, что война закончится наилучшим возможным результатом. В этой ситуации это точно не победа России.

Что можно сделать, чтобы война быстрее закончилась?

— Если возможен активный протест — это активный протест. Если невозможен активный протест, то хотя бы быть против войны внутри себя. Надо понимать, что это не должно происходить в современном мире, что это несправедливо, этому нет абсолютно никакого объяснения и оправдания. Нет оправдания убийства ни мирных, ни гражданских, ни военных. Люди не должны убивать друг друга.

Что ждет Россию?

— Я не знаю, что ждет Россию, но я бы хотела, чтобы она была свободной, демократической, либеральной страной с ценностью человеческой жизни, правовым государством, с системой разделения властей на исполнительную, судебную и законодательную, независимую друг от друга. Я бы хотела, чтобы Россия была дружелюбным государством, живущим в мире со своими соседями, и я верю, что это возможно. К сожалению, сейчас не похоже, чтобы движение шло в этом направлении. Мне кажется, в определенном смысле это просто невезение. Это энциклопедический пример развращения людей властью. Понятно, почему власть руководителя государства должна быть ограничена сроком. Это как во «Властелине колец»: когда ты несешь это кольцо всевластия, оно тебя меняет. Нужно обладать очень стабильными моральными принципами, чтобы не дать своей нравственности извратиться. Отдельно тяжело видеть то, как твоя страна, то любимое место, в котором ты вырос, с которым тебя очень много связывает, превратилась в эталон несправедливости. С этой несправедливостью очень сложно жить. Детей отбирают у родителей за антивоенные рисунки, а помилованные заключенные возвращаются с войны и совершают преступления, за которые до этого и попали в заключение, и все это творится с индульгенции власти. Это шокирует каждый день. Почему наша страна стала мерилом несправедливости? На этот вопрос у меня пока нет ответа, но я его ищу.