Павел: «Тяжело признавать себя гражданином страны-террориста»

Павел — айтишник из Подмосковья. Эмигрировал из России в Казахстан из-за войны. Характерная история для людей его возраста и его профессии. Сомневается, что когда-нибудь вернется назад. Потому что не верит, что в России в обозримом будущем возможны изменения к лучшему. Поговорили с ним о причинах отъезда, о том, как ему дается эмиграция и чувствует ли он, что способен как-то влиять на происходящее.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Павел, мне 27 лет, я эмигрант из России. Я уехал по политическим соображениям из-за войны. Я python backend разработчик. Мне повезло, что перед эмиграцией я начал этим заниматься, поэтому у меня уже был какой-то сносный уровень, иначе было бы совсем неудобно. Когда я жил в России, я работал на пункте выдачи Wildberries.

Когда началась война, вы участвовали в акциях протеста. Вы считали, что можно что-то изменить?

— Первый митинг был стихийным, такие обычно меньше, чем заранее запланированные, но он все равно был довольно большим. Это было очень эмоционально, поэтому сложно оценить масштабы по воспоминаниям, а как было по новостям, я не помню. Из-за того, что после отравления Навального уже были посадки, появлялось понимание, что что-то остановить и поменять не получится.

Зачем тогда вы выходили на антивоенные митинги?

— Гражданская ответственность. Я все время выходил поэтому. До отравления, до войны казалось, что это на будущее, что у нас есть время, что его у нас много, что мы сейчас просто все это раскрутим, что люди будут интересоваться, подключаться, и постепенно гражданское общество начнет расти, расширяться. А оказалось, что времени нет.

Как вы оказались в Казахстане?

— Об эмиграции я задумался с самого начала войны, но все время это откладывал. Казалось, что уезжать в другую страну насовсем очень сложно и тяжело. Когда объявили мобилизацию, пошли слухи о том, что границы закроют насовсем и больше их не откроют. Я подумал, что это последняя возможность. Тогда был митинг против мобилизации, я эмоционально его не очень воспринял, митинг был почти нулевой. Я на него пришел, когда были уже одни менты. Я вернулся домой в очень подавленном состоянии, прочитал новости о закрытии границ и буквально одним днем купил билеты. Мне очень повезло, что я взял относительно дешевые билеты, потому что тогда они были по 100-200 тысяч. Я взял их с двумя пересадками: Омск и Казань, а границу пересек на автобусе.

Каким вы видите будущее России?

— Я не знаю. Сложно сказать, потому что никогда не знаешь, чем всё обернётся. Когда был бунт Пригожина, появилось ощущение, что что-то даже поменяется. Может быть это какая-то склока элит, а в результате освободится поле для смены власти или вертикали?

Вы в эмиграции надолго?

— Я не уверен, что вернусь в Россию. Я не уверен, что Россия в скором времени станет той страной, в которой я хотел бы жить. Мне кажется, что к тому времени мы все уже осядем на местах. Я сразу не был сильно привязан к стране. Сложно сказать, могу ли я привязаться к какой-то стране, просто у меня есть чувство ответственности и гражданского долга. Если ты где-то живешь на постоянной основе, то ты несёшь какую-то ответственностью за то, что происходит вокруг тебя, за эту страну и так далее. Вопрос возвращения для меня очень травматичный, так как я уезжал на нервах и постоянно думал: «Вдруг у меня чего-то не получится, вдруг меня депортируют, не пустят». Были даже моменты, когда просто что-то юридически оформить было проще, съездив назад, но морально для меня это очень сложно. Мне тяжело рассмотреть перспективы своего возвращения. Я об этом не думаю.

Вы любите Россию?

— Для меня это сложный вопрос. Когда люди говорят о любви, это часто воспринимается мною по-другому. Я, наверное, не люблю, но как и остальным странам, я желаю ей всего хорошего. И ненависти к ней у меня тоже нет. Наверное, эта страна для меня особенна только тем, что с ней связано много воспоминаний, я в ней вырос, меня с ней многое связывает. Не могу сказать, что эта связь уникальная и крепкая. Наверное, если бы она была уникальной и крепкой, то я бы, как Навальный, сидел в тюрьме или умер на протестах.

Как вы пережили известия о гибели Алексея Навального?

— Если искренне, то первое, что было — раздражение от того, что происходит в сетях. Все пишут «не забудем», «не простим», «свергнем Кремль», «все сожжем», но выглядело это так напыщенно, ведь ничего же из этого не будет. Если подумать, когда он садился в тюрьму, мы уже знали, что с ним смогут делать всё, что захотят, и мы ничего с этим не сделали.

В Казахстане вы занимаетесь помощью Украине. Расскажите, что конкретно вы делаете и зачем?

— Про себя я говорю, что я неискренний волонтер, потому что до войны волонтерством я не занимался. Многие наши волонтеры помогали бездомным животным или гуманитарным организациям еще до войны. Я тут скорее из-за какого-то чувства вины. Не сказать, что оно у меня сильно обострено, но оно, наверное, есть. Ещё из-за желания хоть как-то влиять на то, что происходит, вернуть себе чувство контроля. То есть во многом я занимаюсь этим для самоуспокоения. Но я считаю, что в волонтерстве посыл и мотив людей, с которым они это делают- не самое главное. Если это кому-то помогает, то это важно. Я в Астане участвую в нескольких гуманитарных проектах по помощи Украине: один помогает отстраивать и ремонтировать детские сады и школы в Украине и оборудовать их бомбоубежищами, второй сотрудничает с гуманитарными организациями Украины и пересылает им деньги на разные гуманитарные нужды, помощь больным. Моя роль не такая большая, но все еще важная. Я простой волонтер, помогаю на ярмарках или когда нужны руки. Да, я, наверное, просто волонтер-руки. На второй год войны чувствуется, что уже не всегда хватает рук — люди устают. Да, это не такая большая роль, но и не такая маленькая.

На ваш взгляд, существует ли сегодня раскол в российском обществе?

— Раскол определенный есть, но процент не скажу. Могу сказать только то, что в начале войны я очень удивился тому, что процент поддерживающих больше, чем я думал. На моей работе оказалось очень много Z-ников. Думаю, что во многом это выглядит так потому, что поддерживать войну намного проще, чем открыто не поддерживать, но все равно я не ожидал, что столько людей будут высказываться, даже те, кто выглядел аполитичным. Я связываю это с тем, что тяжело признавать себя гражданином страны-террориста, признавать, что твоя страна развязала ужасную войну. Это как бы снятие с себя ответственности, поиск оправдания и причины. Ещё в начале войны звучали тезисы, что мы все не оценили значение пропаганды, что, возможно, она воздействовала гораздо сильнее, чем мы думали. Мы-то телевизор не смотрели, но кто-то смотрел и верил тому, что там происходило.

Кто виноват в том, что война стала возможной?

— Путин и военные преступники, которые убивают людей в Украине. Часто, когда говорят о войне, путают термины «вина» и «ответственность». Может быть, мы хотим от них откреститься? Вины за происходящее у меня нет, потому что я не убивал людей, но ответственность есть, потому что все это происходило в стране, в которой я жил, в которой я платил налоги. Я понимаю тех, кто в негодовании от требований к нам как-то воздействовать на Путина, но с другой стороны, а кто еще? Другие страны, что ли, должны ввести войска и остановить эту войну? Мы связаны с Россией, мы там живем и жили, у нас есть российские паспорта, поэтому есть и ответственность, и какая-то связь. Даже если мы не виноваты, мы все еще могли бы на это воздействовать. По тем или иным причинам мы воздействовали достаточно или недостаточно, но усилий, которые мы были готовы приложить, не хватило.

Как вам в Казахстане?

— Меня все устраивает. Я очень рад, что меня пустили. Я вполне понимаю неприязнь и подозрения, которые были в начале войны к россиянам. Меня очень хорошо встретили, ко мне очень хорошо относятся. Я всем доволен.

Как отнеслись к отъезду ваши близкие?

— Сестра все поняла, с ней мы хорошо общаемся. Папа смотрит телевизор, так что он не понял, но принял. Он в последнее время стал очень флегматичным. Конечно, мы из-за этого ссорились. Он тоже не согласен, но, наверное, так для него проще воспринимать все это. Для меня это было более остро. Я знал, что он смотрит телевизор, но думал, что хотя бы войну он осудит, но…

О чем вы мечтаете?

— Наверное, личные штуки я не расскажу. Хотелось бы, чтобы война закончилась победой Украины, чтобы им вернули земли. Надо же реалистичные мечты говорить, потому что так хотелось бы, чтобы люди, которые погибли, не умерли. Да, наверное, сейчас адекватно будет сказать: чтобы война закончилась победой Украины.