Александр Дельфинов — поэт, литератор, журналист. Много лет живет в Германии, однако известен поэтическими шоу и в России. В 2019 году победил в суперфинале Московского поэтри-слэма. Он часто затрагивает тему насилия, а с началом войны у него появились антивоенные стихи.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Александр Дельфинов, я живу в Берлине уже 22 года. Я занимаюсь поэтической практикой больше 30 лет. Я поэт, работающий в первую очередь в жанре Spoken Word. Я разработал собственную методику и радостно ей делюсь со всеми, кто готов слушать. Но, кроме этого, я занимаюсь другими родами авторских текстов. То есть я литератор.

Каким было 24 февраля 22 года для вас?

— В этот день я проснулся до рассвета. Я не помню точно, но это было в ночи. Мне что-то приснилось, и вставал я с криком. Сна я не помню, но у меня осталось чувство тревоги. Я рукой сразу нащупал телефон, открыл его и посмотрел в фейсбук. Первое, что я увидел — блог моего московского знакомого, находившегося тогда в Москве, у которого было написано только одно слово — «началось». Или «всё-таки началось», что-то такое. Я сразу стал смотреть новости, куда-то переключался. Там показывали стрельбу из ракетных установок, рожу Путина, и стало ясно, что они атаковали Украину. Я тогда написал стихотворение про дезертира:

Российский солдат!
Не дело
Газету на куски у сортира рвать,
Пока у тебя живое тело,
Пора дезертировать!

Потом оказалось, что по не зависящим от меня причинам его перевели на несколько языков, и стихотворение стало жить своей жизнью.

Нападение России на Украину стало неожиданностью?

— Нет, для меня это не стало неожиданностью. Более того, я случайным образом предсказал его с точностью в несколько дней еще в 2021 году. Так получилось, что я оказался на дне рождения человека в Берлине, на котором почти все, кто были — это так называемые русские немцы. Там было несколько человек из Украины, несколько человек из России, были берлинцы, но сам именинник и большая часть людей были переселенцами в Германию из Казахстана. Они все говорили по-русски и по-немецки — они выросли в Германии, хорошо вписаны в местную жизнь. Тем не менее, между собой мы говорили по-русски. Так получилось, что я там читал стихи, и когда дочитал, мы на эмоциях вышли во двор, ребята начали курить. Я не курю, но тоже с ними вышел. Поскольку всё это витало в новостях, пошел разговор: начнется или не начнется? Один из гостей начал очень активно выступать в поддержку Путина. Он стал говорить, что Путин разумный мужик, Путин то, Путин сё. Я посчитал необходимым возразить ему, тем более я профессионально занимаюсь новостями — по работе я связан с новостями и много лет отслеживаю новостную повестку, отслеживаю политологический спектр мнений. То есть в медийном смысле я профессионально подкован. Я знал, что подготовка к потенциальному вторжению в Украину ведется как минимум с 2015 года — тогда я в первый раз натолкнулся на сведения о том, что российское руководство создает военные плацдармы близ границы Украины. Понятно, что это было не для обороны. Исходя из этого и понимая, что происходит нагнетание, я предположил, что такое вряд ли делается для того, чтобы пошутить или поиграться. И мне не казалось, что предупреждения западных разведок и поведение западных лидеров представляют собой глупость или обман. Все это проанализировав, я возразил этому человеку и сказал, что он глубоко ошибается, что совершенно точно будет агрессия. Публика сразу поделилась пополам, и мы стали спорить. Большинство людей молча поддерживало его, а меньшинство поддерживало меня. И в какой-то момент ситуация эскалировалась — он уже повысил голос. Я понял, что сейчас мы поругаемся, а тут стоит и курит сигарету именинник — зачем ругаться на дне рождения у другого человека? Я понял, что надо как-то деэскалировать ситуацию. Предложил: «Давай не будем спорить. Мы все равно сейчас это не решим. Давай просто поспорим, побьемся об заклад. Если я выиграю, то ты мне бутылку водки дашь. Ты говоришь, что не будет вторжения, а я говорю, что будет». Он говорит: «Когда?» Я подумал: «Закончится Олимпиада в Китае, и в течение нескольких дней после этого». Я потом забыл про это, оно у меня вылетело из головы. Я выиграл спор, и про это мне напомнил мой товарищ. Это была случайность, но в этой ситуации аналитика, которая была в моей собственной голове, основанная на моих знаниях, оказалась точной. 22 февраля я отказался от поездки в Москву. Я должен был ехать в Россию: в Нижнем Новгороде должно было быть поэтическое выступление, потом по приглашению Гёте-института поэтическое выступление в Москве, а 26 февраля у меня была назначена встреча с режиссером одного из московских театров — мы хотели обсудить создание спектакля по моим поэтическим текстам. 22 числа я четко понял, что ситуация настолько опасна, что ехать в Москву, договариваться о каких-то спектаклях, читать какие-то стихи просто неуместно и отменил эту поездку. Так что я знал.

Что вообще не так с Россией?

— На этот вопрос можно ответить несколькими способами. Можно ответить в мистическо-психоделическом смысле: Россия попала в луп [петлю], она заколдована Кикиморой, все время повторяет один и тот же круг. Я бы сказал, что она проклята, она совершила какой-то грех и теперь вынуждена бесконечно повторять это круговращение в аду. Что происходит? Перестройка. Эту картину можно увидеть как минимум со смутного времени. Она повторяется на протяжении столетий, с некоторой чуть смещающейся динамикой. Происходит перестройка, «оттепель» — это может называться как-то иначе, это может быть какой-то указ, это может быть НЭП. Так или иначе — это какой-то исторический период, который характеризуется увеличением гражданских, религиозных или экономических свобод. Этот период длится недолго, после чего начинается период реакции, который, как правило, связан с радикальным насилием. Боле или менее эта схема повторяется на протяжении столетий. Иногда бывают какие-то привходящие факторы, может быть, какая-то война — нападение нацистской Германии на Советский Союз. Это некий привходящий фактор, который меняет эту схему, но не влияет на нее принципиально. Сейчас мы видим еще один виток этой схемы. Он приобретает то более разрушительные черты, то менее разрушительные. Понятно, что, например, 100 лет назад, в 17 году, произошло разрушение тогдашней государственной системы. Сейчас мы наблюдаем нечто подобное, нечто подобное было до, нечто подобное было в смутное время. Мы легко это можем представить по аналогии со смутным временем — Владимир Сорокин написал книгу «Сахарный Кремль», в которой описал дистопию, некий аналог того времени, с новыми опричниками в наше время или в ближайшем будущем. Мы замкнуты в этот луп, но из него можно вырваться, оказаться вне его — тогда ты выходишь из-под проклятия. Хотя многие несут это и в себе. Теперь давайте говорить поэтически-аналитическим языком, а не мистическо-психоделическим, хотя все это соприкасается. Моя магистральная тема поэта — влияние институционального насилия на нас с вами. Одна из сторон этого проклятия, лежащего на России, заключается в том, что человеческая жизнь ничего не стоит. Государственная система обрушивается всей своей массой, всей своей силой на индивидуума, но это же повторяется в семьях, это же повторяется в структурах вроде рабочего коллектива, это же репродуцируется за пределы России людьми, которые выросли в этой системе. Как от этого избавиться — мы не знаем. Никто пока не придумал такого способа. Мне кажется, что на нынешнем этапе этого круга Россия идет к тяжелой исторической катастрофе. Начался период, который может быть закончен только глобальным устрашающим ивентом. И если Вторая Мировая война закончилась бомбардировкой Хиросимы и Нагасаки, то боюсь, что нам с вами в отдаленном, но не сильно, будущем, предстоит пережить нечто схожее. Мы сейчас не находимся в преддверии улучшения, мы находимся в преддверии ухудшения как в России, так и в глобальном смысле.

Был ли шанс у России вырваться из заколдованного круга?

— Когда мы говорим про Россию, очень важно помнить, что нет никакой России. Мы очень часто говорим: «Россия-Россия-Россия», но забываем, что в советское время был целый ряд стран, подчиненных Москве. Я считаю, что исторически имеет смысл говорить о Московии, потому что этот концепт более правильный, а Россия сбивает нас всех с толку. Мы говорим «Россия», и сразу же накладываем унификацию на все, что происходит вокруг. Хакасия — это не Россия. Якутия — это не Россия. И Украина, когда была в составе Советского Союза, не была Россией. Но, например, в Германии не различали Беларусь и Украину. Тут говорят: «Мы воевали с русскими во время войны. Немцы воевали с русскими». Я говорю: «Нет, немцы воевали с Советским Союзом, в котором жили русские, украинцы, якуты — кто угодно. Народов очень много». И для многих людей это реальное откровение, я не шучу. Относительно недавно, полгода назад, у меня был разговор с одним молодым человеком, немцем, может быть, 30-35 лет. В разговоре речь шла о некой кампании — и слово за слово, перешла к войне в Украине. Я говорю: «Но ведь во время войны Украина была оккупирована Вермахтом, и в Украине потери мирного населения были гораздо выше, чем в России. Вы говорите — русские, но нет, украинцы или белорусы пострадали от немецкой оккупации гораздо больше, чем русские». Он говорит: «Погоди, мы не воевали с Украиной. Почему? Как?» — «Украина была частью Советского Союза». У него меняется лицо, и он говорит: «Как?» Тут выяснилось, что он этого не знает. Для него Украина — это страна на востоке Европы. А про Советский Союз… Может быть, он слышал, что у Украины было свое представительство в ООН, может дело в этом, не знаю. Но меня это поразило, хотя человек был интеллигентный. Был ли шанс на выход? Понимаете, в историческом смысле нет сослагательного наклонения. Был ли шанс? Нет, шанса не было. Но если говорить о вероятном окне возможностей, то оно было, наверное, с момента, когда опрокинули Дзержинского на Лубянке в 91-м году и по штурм Грозного в 94 году. Между этим плюс-минус была возможность обезглавить Московию. Была возможность — это что значит? Если бы гражданские силы захватили здание КГБ, выкинули бы оттуда всех этих преступников, если бы были открыты архивы КГБ подобно тому, как это было сделано в ГДР со Штази, если бы был суд над КПСС, если бы было осуждение сталинских преступлений и хотя бы некая проработка истории, нечто похожее на то, что было в Западной Германии в отношении нацизма, хотя бы в минимальной степени, то, наверное, можно было бы рассчитывать на изменения к лучшему. Безусловно — это должно было быть связано с дискуссией о суверенитете каких-то частей Российской Федерации. Например, Первая чеченская война — это, по сути, колониальная война, если говорить об этом в деколониальном дискурсе. Понятно, что Чечня пыталась выйти из Российской Федерации вслед за советскими республиками, отделившимися от Советского Союза. Понятно, что вся эта ситуация сегодня не закрыта, а просто заморожена, и этот вопрос висит в воздухе. Без решения этого вопроса не обойтись, если мы говорим о каких-то шансах.

На что вы надеялись во время митингов на проспекте Сахарова?

— Я ни на что не надеялся. Я, честно говоря, пессимистически оцениваю шансы человечества. На земле в разных странах есть хорошие люди, но человечество бодрым шагом идёт в ад, маршируя в сторону глобального трампизма-путинизма. Очаги сопротивления этому в виде демократического просвещения сжимаются. Мне кажется, что весь мир погружается в некий сумрак, в некий популистский туман. В этом смысле я не вижу особых надежд. Тогда это была случайность. «Пила» — это арт-проект художника, который продвигал такое направление, как партизанинг. Это некая форма городских арт-интервенций. Мэйк — псевдоним художника — принес эту надувную пилу, надул ее, а я попался ему на пути. Он сказал: «Вот тебе пила. Носи» и ушел — у него были дела. Я неожиданно оказался во главе пилы с друзьями — там была часть друзей Мэйка, часть моих друзей, кого-то увидели, позвали. Мы стали носить пилу просто потому, что нам поручили это, сказали: «Носите пилу». Я не понимал, что с ней делать — она была огромная. Я подумал: «Надо что-то говорить, объяснять людям». Пока мы ее надували и держали, уже подходили люди и спрашивали: «Что это такое? Что это значит?» Тогда на слуху был проект «РосПил», в котором выступал Навальный, и я говорю: «Так, ребята, будем говорить, что этой пилой мы пилим бюджеты. На вопрос: „Что это символизирует?“ — мы против коррупции, пилим бюджеты». Стали ходить, пилить митинг — мы вторгались в толпу, отвечали на вопросы людей. Потом ко мне подошел человек по имени Поткин, представляющий националистическую часть оппозиции. Крайне неприятный гражданин с какими-то «быками», которые стали меня бить. Это попало в фильм «Срок», причем в фильме не видно, что они меня бьют: в фильме есть эпизод, где Поткин со мной разговаривает: «Кто вам разрешил носить пилу? Руководство митинга дало разрешение?» — он повторял это как заведенное. Я ему говорю: «Не надо никакого разрешения, мы что хотим, то и делаем, мы свободные люди» — «Кто вам дал разрешение?» — «Мы сами дали себе разрешение». В этот момент с обоих сторон его подручные меня пихали кулаками, а я держал пилу и не мог сопротивляться. Мне кажется, что сама эта ситуация, в которой я оказался с этой пилой, показывает внутреннее противоречие российской оппозиции, которая воспроизводит те же авторитарные нарративы, те же авторитарные структуры внутри себя. Противники Путина воспроизводят Путина. Мы постоянно находимся в этом лупе, мы постоянно сталкиваемся с насилием даже в такой, казалось бы, безобидной ситуации, как арт-партизанинг на оппозиционном митинге. Ты получаешь в бок кулаками от оппозиционеров же. Поэтому, конечно, шансы и у оппозиции, и у каждого из нас стремятся к отрицательному росту, как говорится

Что изменилось у вас в жизни после начала войны?

— Первое, что изменилось: я стал все свои сборы за выступления, все сборы, которые приходят ко мне от продажи книжек и концертов, перенаправлять украинской волонтерской группе «Левый берег», которые находятся в Киеве и занимаются поддержкой ВСУ, помогают людям в деоккупированных областях восстановить жилье или школы в разрушенных зонах. Я сотрудничаю с ними с марта 22 года. Даже выпустил книгу, сейчас у меня её под рукой нет, с рекламой их проекта, с PayPal. Я стараюсь поддерживать эту группу, часть моей артистической деятельности направлена в эту сторону. За это время мы собрали какое-то количество денег, направили несколько дронов украинским военным. У нас были маленькие точечные проекты: мы купили каску военному, купили дрон по просьбе конкретных военных в конкретную часть, поучаствовали в покупке машин — вложили деньги в машины. Мне так же помогали другие люди. Я был настроен достаточно проукраински и антироссийски, даже так — антимосковски, еще до 24 февраля. Поэтому я только радикализировался в этом отношении. Конечно, на всех нас давит эта ситуация. Даже если это не касается тебя, в какой-то момент это касается твоих родственников или знакомых. Мы сталкиваемся с тем, что война определяет наше бытие в очень большой степени даже в Германии, поэтому, конечно, изменилось все, но ничего не изменилось. Я иду на работу, читаю стихи. Внешне вроде все так же.

В вас есть ненависть?

— Да, у меня даже есть стихотворение — «Право на ненависть». Можно найти в интернете, на моем ютуб-канале выложен видеоклип, снятый моим другом режиссером Олегом Акласом, живущим в Амстердаме.

…Твоё право нeнaвидeть cтрeлявшиx в твоих детей
И проявлявших при этом творческую прыть…

Да, я считаю, что у людей в Украине, которые сталкиваются с агрессией, есть право на ненависть, право на сопротивление, право на убийство врага, пришедшего разрушить твой дом. Надо понимать, что это не противоречит заповеди «не убей» — убийца пришёл к тебе, а ты сопротивляешься насилию силой. И, конечно, у меня есть персонифицированная ненависть к руководителям и представителям преступного режима, узурпировавшего власть в Москве и в Российской Федерации. По отношению к ним я испытываю ненависть. Я понимаю, что есть люди — враги, и понимаю, что среди врагов могут быть заблудшие души. Я понимаю, что есть некая высшая степень милосердия, и, кстати, во время войны мы видим, как она проявляется к пленным. Я не отметаю такие вещи, как милосердие и снисхождение, но мне кажется, что если мы будем смотреть на происходящее в розовых очках, будем тешить себя иллюзиями, что вкладывание цветов в дуло автомата остановит автоматчика, то мы ошибемся. Цветок в дуле автомата останавливает стрелка только в том случае, когда он не хочет стрелять. Но если он хочет стрелять, то он будет стрелять, и ему на твои цветы будет глубоко положить с большой колокольни Ивана Великого. Поэтому, к сожалению, если ты сталкиваешься с вооружённым, агрессивным, прущим на тебя злом, то у тебя есть не так много возможностей: либо бежать, либо сопротивляться, либо как минимум удерживать свой периметр. Я считаю, что мы должны стоически и без иллюзий смотреть на всю эту херню и ненавидеть зло.

Ваша новая экспериментальная программа называется «Смирнов пытается вспомнить». О чем она?

— О том, что нельзя ничего вспомнить, или о том, что ты помнишь всё с искажениями. Эта книжка называется «Смирнов пытается вспомнить». Смирнов — моя фамилия по паспорту. В предисловии я рассказываю про все свои фамилии, и всю предысторию, но вкратце: через некоторое время после того, как больше 20 лет назад я уехал в Германию, я приехал в Москву в гости к маме. Мы стали с ней разговаривать, и вдруг в разговоре вышли на то, что когда я учился во втором классе, меня направили в детскую психиатрическую клинику на несколько месяцев. Я это вспомнил, и говорю: «Да, помню об этом». И вдруг понимаю, что не помню, почему там оказался. Я помню факт — я там был — но как… Я подумал: «Я же взрослый мальчик, мне 31 год, ни хрена себе. Я там был 5 месяцев. Это что же случилось со мной такое, что я там оказался?» После этого я несколько раз лечился в психиатрических больницах и понимал, что каждый раз попадание в психиатрическую больницу даже на две недели, на полтора месяца — это ивент, что-то тебя туда приводит, с тобой что-то происходит. А тут 5 месяцев! И я понимаю, что помню, как иду в школу, а потом раз, и я в психиатрической больнице. Я не помню полтора года! Я спросил у мамы: «Мама, а что такое, я ничего не помню». Тут мама встала, вышла, а потом слышу — она плачет в ванной. На меня это произвело большое впечатление. Я понимаю, что что-то со мной произошло, а я ничего не помню. И вот с этого момента — это было 20 лет назад — я много вокруг этого ходил, по кускам вспоминал. Не так давно один психиатр мне сказал, что это распространённый эпизод, когда люди, пережившие экстремальное насилие в детстве (как ваш покорный слуга), об этом забывают и оказываются в больнице, а когда проходит много лет — между 30 и 40 годами — когда в силу обстоятельств происходит переоценка жизни, многие начинают вспоминать, что ничего не помнят — они вспоминают о своем беспамятстве. На каком этапе жизни и почему это происходит — до сих пор непонятно, это все изучается. В результате последние 10 лет поэтической практики я работал с темой насилия. Понимаете, это такие треки — 20 лет назад я об этом задумался, и только 10 лет спустя стал об этом писать.

Отмена русской культуры — реальность или миф, придуманный пропагандой? Сталкивались ли вы с этим?

— Мне кажется, что так же, как и понятие «русофобия», по большей степени это пропагандистская выдумка. Как таковой отмены русской культуры я не вижу. Есть определённые моменты, например, протесты против выступления Нетребко в берлинской опере в связи с тем, что она выступала в поддержку войны. Но это вполне понятно с точки зрения жизни в западной свободной цивилизации, в Германии. Это легитимные формы протеста. И это касалось не только русской культуры: я помню подобные протесты, касавшиеся других актёров, артистов из совершенно других стран. Самый простой пример: примерно 10 лет назад была кампания Stop Murder Music, которая проводилась по всей Европе против регги-артистов с Ямайки, в частности, против Буджо Бантона. Есть такой регги-артист, в текстах которого содержались радикально гомофобные мысли, которые можно было истолковать как призывы к убийству представителей ЛГБТК-сообществ, и после выхода хита Буджо Бантона на Ямайке с такими текстами, был убит лидер местной организации, занимавшейся правами ЛГБТК-сообщества. Он был жестоко убит в своём доме. Активисты из Европы связали это с песней Бантона, и его тур по Европе подвергся пикетированию подобно тому, как сейчас подвергается пикетированию Нетребко или другие z-артисты. Иногда это может быть ошибкой, иногда пикетированию или нападкам могут подвергаться артисты не z-направления. Это потому, что эмоции бьют через край. При этом сама проблема cancel culture, этой пресловутой отмены есть, но она никак не связана с русской культурой. Она просто существует как механизм уже очень давно. Я вижу в этом определённую проблему, вижу у этого определённые издержки. Любой публичный человек в какой-то период своей жизни может незаслуженно оказаться субъектом такого бойкота. Ну а кто-то заслуженно. А бывает лицемерно. Я не буду сейчас приводить примеры, мне кажется, это более глобальная проблема современной культуры, как вокизм, но это не связано непосредственно с русской культурой. А протесты военного периода, мне кажется, легитимны.

Вы давно живёте в Германии. Вы согласны, что она, да и вся Европа, фактически помогли Путину стать диктатором?

— Я не думаю, что Путин уверен в своей непобедимости. Я думаю, что он как раз очень уверен в своей уязвимости и страшно… Не хочется говорить неприличных слов. Порой вечерами, сидя в своём бункере, он по капельке испускает свой страх. Я думаю, что он находится в довольно нервозном состоянии. Но это его проблемы, чтобы ему неладно было. А что касается вклада западных и немецких бизнесменов и политиков в восхождение путинского режима — да, есть такая проблема, и она касается не только этого режима. Есть и другие авторитарные режимы, такие как в Иране. Тут много разных примеров и параллелей, не буду их сейчас все перечислять, но да, такое может быть, безусловно. И хорошо, если мы будем это методами журналистских расследований вскрывать, хорошо, если мы будем указывать на это публично, ведь для того и существует свобода медиа, для того и существуют журналисты и правозащитники — чтобы такие вещи находить, указывать нам на них и, по возможности, исправлять. Этим и отличается свободный мир от несвободного. А недостатки такого рода, как коррупция, лживость, лицемерие — это присуще всему нашему замечательному роду.

Почему многие хорошие поэты и музыканты поддерживают Путина? У вас есть такие знакомые?

— Ну, во-первых, есть целый ряд людей, которых бог умом обидел. Во-вторых, есть люди, которые имеют от этого выгоду. В-третьих, есть люди, которые поддерживают этот некий культ государства, культ военного общества, я бы даже сказал культ смерти и убийства. Культ Кикиморы, заколдовавшей Русь. Этому культу построили храм Вооруженных Сил. Россия молится богине войны. Это языческий культ, квази-странно-пострелигиозный культ, криптокульт. Никто не говорит: «Мы молимся войне», все говорят: «Мы молимся Иисусу». Но нет, никакой Иисус тут ни при чём. В этом смысле это как морок, который захватывает сознание людей. Люди в это входят так же, как в тоталитарное радикальное религиозное объединение. Люди сами это с собой делают. Нет способа промыть твои мозги, ты даёшь это сделать. У кого-то к этому душа открыта, а кто-то способен к самостоятельному мышлению. Это так работает. И да, есть люди, которые переходят на ту сторону.

Что ждёт Россию в будущем?

— Я надеюсь, что Российскую Федерацию ждёт капитуляция. Надеюсь, но не факт, что так будет. Надеюсь, что её ждёт военный проигрыш и в конце концов капитуляция. Я бы был доволен, если бы случилось так, как с Советским Союзом — расхождение Российской Федерации на независимые страны. Возможно, в этом случае Россия таки обретёт выход из этого замкнутого круга и станет свободным, независимым государством, которое будет налаживать добропорядочные отношения с соседями. Но, честно говоря, я в это не верю. Я на это надеюсь, но разум мне подсказывает, что этого не будет, а будет долгое окукливание, долгий морок, и в конце нас ждёт два варианта: один — назовём его оптимистичным — после относительно небольшого кровавого конфликта, умеренно кровавого, внутри России, нас ждёт новая перестройка; либо нас ждёт очень серьёзный конфликт, возможно, более глобальный, который перекроит весь мир, и мы выйдем в новый мир, как после Второй Мировой — в новую реальность. Я думаю, что вилка примерно такая.