Дарья Мишина: «Путин — преступник, все, поддерживающие войну — преступники»

Дарья Мишина — директор украинско-русской рок-группы «Нервы». Всех, кто разжег и поддерживает войну, она называет преступниками. «То, как сегодня можно жить в России, для меня — не жизнь», — говорит Дарья. Она не привыкла молчать и скрывать свои взгляды. Ее жизнь  с началом войны резко изменилась, изменилось и отношение к жизни. Говорит, что в эмиграции вырвалась из бешеного московского ритма, когда надо бежать, не останавливаясь. Поняла, что такой бег — фактически суицид. Поняла, что «можно просто наслаждаться закатом». Когда живешь на грани — начинаешь ценить многое, чего не замечал раньше.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Даша Мишина, мне 34 года. Я живу в Грузии уже почти два года. Я русская и еврейка, гражданка России и Израиля. Я работаю директором группы «Нервы» последние восемь лет, занимаюсь музыкальным менеджментом уже 15 лет, сейчас занимаюсь написанием книги, в прошлом журналист и писатель.

Каким был для вас день 24 февраля 2022 года?

— Я проснулась примерно в пять утра от звонка Жени Мильковского, лидера группы «Нервы». Вообще, он мне не звонит в пять утра, это было очень странно и однозначно означало, что что-то случилось. Но, конечно, что случилось такое, моя голова не могла домыслить. Я могла предположить, что он попал в какую-то передрягу, но точно не начало войны. Когда он мне позвонил, первые минут пять у меня было то состояние шока, когда ты всё отрицаешь, а потом поднимались очень странные вопросы, например, про курс доллара. Знаете, когда человек находится в шоковом состоянии, ему приходят в голову абсолютно бредовые мысли. Я всё время вспоминаю состояние своей семьи, когда погиб мой папа — тогда бабушка спрашивала, кто будет гулять с собаками, хотя очевидно, что это была не самая большая проблема. Мне кажется, примерно это же было у меня, когда мне позвонил Женя: я думала про курс доллара, про какие-то банковские карты, и только потом до меня начало всё доходить. День был ужасным. Я помню, что мы вечером собрались всей группой принимать какие-то решения, что-то делали, а до этого я гоняла по каким-то делам, пыталась сделать стандартные и запланированные на сегодняшний день дела, хотя понимала, что это уже не нужно, что это не имеет смысла. В какой-то момент я остановилась, тогда был очень красивый закат, и я сидела в машине и смотрела на него. У меня было какое-то подспудное ощущение, что это один из последних закатов, на которые я смотрю в Москве, и мне хотелось его запомнить.

Когда вы уехали и почему?

— У меня был долгий процесс отъезда. Сначала 4 марта я вместе с ребятами-украинцами из нашей группы уехала в Тбилиси. Я прилетела с ними, чтобы помочь им обустроиться, совершить первые эмиграционные дела, открыть банковские карты, найти какое-то жилье. Мы очень плотно связаны, я вообще не представляла, что они без меня куда-то улетят, что-то сделают. Мы в отпуск всегда летали вместе. А 8 марта я вернулась в Москву для того, чтобы завершить какие-то дела, сделать какие-то документы, потому что все официальное было на мне: вывести деньги, закрыть дела, бизнес. Все оставили на меня доверенности, у меня была пачка из них от всех друзей и ребят из группы. Параллельно с этим я заканчивала сбор документов на репатриацию в Израиль, а 1 апреля я улетела туда. Такая вот первоапрельская шутка получилась. Я улетела в Израиль, прожила там какое-то количество времени, но на тот момент у меня были очень серьезные проблемы со здоровьем, а моё финансовое положение не предполагало лечения в Израиле либо вообще за границей, и мне пришлось вернуться в Москву, чтобы полечиться. Я вернулась и провела там почти 4 месяца, за которые у меня прошли все стадии отрицания от «я никуда не уеду, это мой дом, какого черта вы отбираете у меня его? Идите н**ер» до «я не могу здесь больше находиться ни секунды». Меня очень кидало, состояние здоровья этому способствовало, потому что гормоны и все такое. В итоге я уехала в Тбилиси. За это время, правда, я еще какое-то количество раз съездила в Израиль, чтобы сделать документы, но базировалась я в Москве. В ноябре 22-го я уехала в Тбилиси, потому что здесь уже были все ребята. Мы изначально приняли решение базироваться первое время здесь, а у меня уже не было других вариантов. Я понимала, что не буду жить в Израиле. Я очень благодарна этой стране, но это не мое место для жизни. Если глобально отвечать на вопрос, почему я уехала, то как сейчас можно жить в России? Это не то, что я считаю жизнью, несмотря на то, что я продолжаю любить эту страну как свою родину. Не государство, а страну. Мне очень хотелось бы верить, что однажды я смогу туда снова приехать, но сейчас это невозможно. То, что там происходит, для меня не жизнь. Прятаться, скрывать своё мнение, молчать — для меня это никогда не было возможным. С самых ранних лет я приходила к маме и спрашивала: «Почему я просто сказала то, что думала, а на меня поругались учителя?» Мне всегда было важно сказать то, что я думала, это ключевой двигатель моей жизни. Мне невозможно жить молча.

Хотели бы вернуться в Россию?

— Я бы хотела вернуться в прошлое, а в настоящее не хотела бы. Я бы хотела приехать в Прекрасную Россию будущего, в которую все еще почему-то верю, но при этом я осознаю, что это будет очень не скоро. При этом я понимаю, что это уже будет не моя страна и не мое место. Я недавно думала о людях, которые давно уехали в эмиграцию в предыдущие волны и вернулись в Россию, когда им уже 50. Мне в этот момент было 17, и это был мой город, это было мое место, мои правила, а им было тяжело. Я понимаю, что та Россия, в которую я вернусь — это будет Россия других людей, другой молодежи, и для меня там уже будут только какие-то ностальгические моменты. Но тем не менее мне хотелось бы дожить до того момента, когда я смогу приехать на могилу своего отца, приехать на могилу своих бабушек, посмотреть на свою школу, на свой университет, походить по улицам, где я жила. Мне бы очень хотелось показать свою страну мужу, который никогда там не был, своим гипотетическим детям, которые уже не будут иметь отношения к этому месту.

Как изменилась ваша жизнь за эти два года?

— Моя жизнь изменилась кардинально, причем если брать мою жизнь в человеческом или личностном срезе, то она изменилась в лучшую сторону. Так иногда бывает, что супертрагические события в мире иногда частную жизнь наоборот приводят к более хорошим результатам, чем были до. Я не одна такая и знаю достаточно много подобных историй, и не только военных, например, вот была пандемия. Главное что со мной случилось: последние годы я жила в Москве в бешеном ритме, который меня проглотил, поглотил, сожрал и уничтожил. Я была в абсолютно невменяемом состоянии, и мои проблемы со здоровьем, про которые я говорила, как раз возникли на фоне этого дикого стресса. Я помню, что когда мне ставили мои страшные диагнозы, мне сказали, что причина всего этого — нервное истощение. После переезда, сначала в Израиле, а потом в Тбилиси, я очень сильно замедлилась. Я поняла, что тот ритм жизни, в котором ты бежишь и не останавливаешься — он убийственный, это просто суицид. Меня жизнь просто вытолкнула из тех обстоятельств, и мне пришлось замедлиться. Знаете, когда тебе надо взять выходной, твой организм предлагает тебе простуду, чтобы ты немножечко полежал — вот мне организм предложил эмиграцию. В Израиле же есть шаббат, а во время шаббата всё замирает, ты ничего не можешь сделать, не работает общественный транспорт. Помимо этого там в 6 вечера люди заканчивают работать, и какой бы у тебя ни был срочный вопрос, они не возьмут трубку. А ещё я приехала туда репатриироваться во время государственных праздников: сначала Песах, потом День траура, потом День независимости. Мне это было так непривычно. Я жила в Москве, которая работала 24 на 7, и в любой момент — ночью, днём, утром — в любое время года ты мог заказать любую доставку, и она к тебе приехала бы через 30 минут или 2 часа. Ты мог воплотить самые безумные идеи в любое время суток. А в Израиле ты даже самые необходимые вещи не можешь сделать после 6. В Тбилиси примерно такой же вайб, но чуть-чуть легче. В какой-то момент ко мне пришло сознание, что да, в Москве всё работает 24 на 7, но и ты тоже. Когда я поняла, что можно не работать 24 на 7, я поняла, что мне нормально с шаббатом. Я заземлилась, и это дало потрясающие изменения в моей жизни: оказалось, что надо было просто успокоиться, выдохнуть, научиться наслаждаться закатом не в шоке из машины, а просто потому, что сейчас закат, и можно в своём расписании написать: «наслаждаться закатом», и ничего не сгорит, никто не умрёт от того, что ты 2 часа будешь отдыхать. Это моё заземление привело меня к встрече с мужем, а это в корне изменило мою жизнь, потому что в такой тёмный и ужасный период я нашла счастье.

Группа «Нервы» не поддерживает войну. А как вы относитесь к музыкантам, которые её поддержали?

— Глобально, конечно же, каждый волен поддерживать то, что хочет, но я отношусь плохо, потому что считаю, что поддерживать войну — это преступление и соучастие в нем. И это про любую войну, а не только про эту, потому что война — это преступление. У нас даже в это конституции прописано. Я, конечно, понимаю, что в нашей стране на неё все клали всё, что могли, но тем не менее в ней прописано, что разжигание военных действий и участие в них — это уголовное преступление. Соответственно, Путин — уголовник, все, кто поддерживает войну — уголовники, все, кто её ведут — уголовники. Для меня это необсуждаемая и однозначная ситуация.

У вас есть друзья-музыканты, с которыми пришлось разорвать связи?

— Я не беру группы, которые поддержали войну или что-то подобное, только мой близкий круг. Моё самое главное разочарование в течение войны — это в прошлом один из моих ближайших друзей. Он украинец, человек, в группе которого я проработала директором 6 лет, я всю дорогу его поддерживала. Мы знакомы 13 лет, мы дружили в дёсна, я всю дорогу для него очень много делала, очень много его поддерживала, в том числе в течение войны. Первое, что я сделала, когда началась война, пока деньги приходили с русских карт на украинские — это всё, что было у меня на личной карте, я перевела ему. А в итоге он пошёл по головам ради своих интересов, и дружба с русскими мешала его украинским релизам. Вот такая вот история. Я всегда буду настаивать на том, что люди не делятся по паспортам.

Почему многие в России поддерживают войну?

— Я думаю, тут есть несколько причин. Первая — это, конечно же, пропаганда. Машина пропаганды работает невероятно эффективно. В начале войны я решила провести эксперимент: читать русские новости один день, и к концу дня я со всей своей оппозиционной настроенностью начала думать: «Нет, может быть, что-то в этом есть». Я знаю достаточно много хороших людей, в том числе среди своей семьи, которые поддерживают войну, но при этом я точно знаю, что это неплохие люди. Может быть, кто-то из них не очень умный, кто-то из них зомбирован. Машина пропаганды — это великолепный пиар на пятёрку. То, как они манипулируют нацизмом, который, например, для моей семьи не пустой звук, то, как они манипулируют темами, которые всё ещё болят у людей из прошлого поколения — это гениально. Вторая причина — отсутствие вовлеченности в жизнь мира за пределами своей квартиры. Дело в том, что большая часть России не живёт, а выживает. То, что мы видим в Москве, в Питере и в парочке плюс-минус крупных городов — это вообще не то, что происходит в России. Мы с группой исколесили всю Россию, мы всё видели. Это бедность, это кошмар, это дно. И когда ты думаешь о том, чем тебе заплатить за еду, как тебе пописать в унитаз, а не в дырку на улице, наверное, тебе сложно выходить за пределы собственных дверей и думать о том, что творится в мире. Это, знаете, некая инфантильность, воспитанная такой страной. А третья причина — это отсутствие образования. У нас в стране очень низкий уровень образования. Люди просто не могут провести элементарный исторический и политологический анализ. Люди говорят: «Ой, я не разбираюсь в политике» — да не надо разбираться! Я тоже не разбираюсь в политике и работаю менеджером музыкантов, но это элементарный анализ, и если ты учился в школе, то по идее этого уже может хватить, а если ты учился в университете, то для тебя все совсем прозрачно. Но у нас очень низкий уровень образования, люди не способны ни к анализу, ни к исторической подборке, ни к выстраиванию логических цепочек в своей голове и к мысли как таковой.

Каким вы видите будущее России?

— Тут, наверное, надо разложить мой ответ на две части: каким я вижу будущее России и каким я хочу видеть будущее России. Конечно же, я хочу верить, что сейчас начнется революция, всё снесут, придет новое оппозиционное правительство и все мы проживем прекрасную жизнь в Прекрасной России будущего, но этого скорее всего не случится. Опять же, на мысли о том, что этого не случится, меня наводят мои элементарные исторические знания, которые говорят о том, что так это не работает, разве что если какое-то чудо произойдет. Я вижу, что в ближайшие 20 лет все будет очень плохо, и будет становиться только хуже. Мне кажется, что даже те, кто, как им кажется, ровно сидят, или они действительно так сидят, скоро перестанут ровно сидеть. Потому что не бывает так, что одних касается, а других нет. Ну, не бывает такого. Кого-то коснулось раньше, кого-то позже, но это заденет всех. Это иллюзия, что если не высказываться, то тебе ничего не будет. Ты никогда не знаешь, что примут за высказывание. Есть истории про 75-летних бабушек, посаженных на 5 лет за репост. Для меня лично точкой, после которой стало уже очевидно, что это всех коснется очень скоро, была «голая вечеринка». Тогда прижали людей, которые не просто молчуны, а ярые Z-тники. Киркоров — это же Z, это конкретная поддержка. Прижимают даже таких людей, которые нужны госаппарату, у которых огромная аудитория для продвижения идей, и цепляются они даже не за антивоенное действие. С этого момента становится понятно, что все, никому не усидеть на двух стульях.

Каким вы видите будущее Украины?

— Мне очень хочется приехать туда, я очень люблю Украину. Это страна, в которой случилось очень много хорошего в моей жизни, где я нашла очень много верных друзей. Половина моих близких друзей — это украинцы. У меня на украинском языке есть татуировка. Я очень люблю эту страну, очень люблю Киев. Я даже не хочу допускать в своей голове мысль о том, что его не будет, что я туда больше не попаду, что все закончится плохо. Может быть, я как полковник, который ждал пенсию, жду чего-то нереального, но я все еще верю в победу Украины тем или иным путем. Я верю в то, что мы сможем всеми силами мира ее восстановить и сделать лучше. Мне кажется, что если в это не верить, то ты свихнешься, поэтому я буду продолжать верить.