Фёдор Крашенинников: «Путинская диктатура слабая. У него нет ни партии, ни идеологии»

Федор Крашенинников — политический аналитик, публицист, блогер. Соавтор книг «После России» и «Облачная демократия». Родился в Алма-Ате, жил в Екатеринбурге, сейчас живет и работает в Брюсселе. Россию покинул летом 2020 — после 7 суток административного ареста за «повторное оскорбление представителя власти». Пешком по мосту ушел в Литву. Думал, покидает страну ненадолго. Понял, что ошибся, когда через 10 дней отравили Навального.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Фёдор Крашенинников, сейчас я живу в Брюсселе, работаю советником президента фонда «Свободная Россия». Я политический аналитик, публицист, в каком-то смысле блогер, у меня есть свой канал. Я очень много езжу по всевозможным конференциям и местам, где живут уехавшие из России люди. Сам я уехал летом 2020 года, ещё в ковид, за 10 дней до отравления Навального. Я пешком ушёл из России по мосту в Литву. До этого я отсидел 7 дней административного ареста, а после решил, что, наверное, надо на какое-то время уехать из России, и через 10 дней после моего отъезда стало понятно, что, очевидно, надолго.

Помните день 24 февраля 2022 года?

— Когда это случилось, я подумал только одно: «Он всё-таки сделал это». Было и возмущение, и негодование, но, к сожалению, самое страшное чувство — это мысль: «А что, собственно, мы от него ждали?» Вполне логично, что он собирался это сделать. Забегая вперёд, я хочу сказать, что и убийство Алексея Навального в тюрьме, к сожалению, произвело на меня такое же впечатление: «А что мы от него ждали?» Конечно, если он хотел убить этого человека, он его и убил. Если он уже оккупировал и напал на Крым в 2014 году, что же удивительного, что в 2022 году он решил это сделать снова, но на другом уровне? К сожалению, я не могу сказать, что этот день был для меня откровением. Скорее, это день ужасной злобы, злости и холодного внутреннего бешенства.

Вместе с Владимиром Миловым вы написали доклад «Нормальная Россия будущего». Почему вы выбрали такое название?

— Потому что во время войны появилось очень много, я бы сказал, идеологического экстремизма в разные стороны: люди стали фантазировать о том, как они построят идеальную Россию, что Путин рухнет, наступит идеальное царство свободы и справедливости, где все всем воздадут должное и каким-то образом наступит некое невероятное счастье. При этом надо понимать, что Алексей Навальный, говоря о Прекрасной России будущего, немножко иронизировал над собой. Он очень самоироничный человек. Потом это стало мемом, что будущее России обязательно должно быть прекрасным, то есть появится идеальная страна, куда-то денутся все противоречия, исчезнут все путинисты, а на каждом углу будут встречать друг друга только бывшие эмигранты, обнимаясь, радуясь и наслаждаясь свободой. Мы же пытались исходить из реальности, из того, что никакой утопии не возникнет, что, очевидно, надо будет рано или поздно заняться реконструкцией России на всех уровнях, что планировать эти вещи надо не исходя из идеальной реальности, а исходя из того, что ничего хорошего не будет, что никуда не денутся плохие люди и перевертыши, а поэтому надо не просто создавать новые институты и новую Россию, а делать это так, чтобы не смог начаться реванш, чтобы новый Путин не приехал к нам по тем же рельсам. В целом, к сожалению, пока я не вижу взрывного интереса к этому, возможно, потому что у всех стресс. Война еще не закончилась, люди живут внутри этой войны, внутри этой страшной ситуации, и им сложно смотреть за горизонт. «Какая Россия будущего, какие реформы, о чем вы говорите? Путин, война, ужас, фашизм». Ну, да, сейчас так, но это же не будет вечно, это в какой-то момент закончится. Об этом и надо думать, чтобы не оказаться в тот момент с одними дискуссиями в интернете и тредами в Твиттере, которые на хлеб не намажешь и в карман не положишь.

В чем была главная ошибка реформаторов в 90-х?

— Главная ошибка — это то, что они не хотели заниматься идеологией. Они считали, что рыночная экономика автоматически превратит всех в либералов, что если у нас в России будет капитализм, то он породит класс собственников, предпринимателей и людей, которые вовлечены в капиталистическое производство, и все они в той или иной степени будут исповедовать западные ценности. Оказалось, что это неправда, что есть предприниматели, которые вполне себе занимаются капиталистическим трудом, но при этом в голове у них абсолютный Советский Союз, а уж тем более люди, которые всю жизнь работали в частном бизнесе или были на каких-то должностях — именно они сейчас и зигуют. Выясняется, что то, что они ходят в магазины, полные товаров, и берут кредиты в банках, абсолютно их не просвещает. Они не понимают, что все это появилось не благодаря Путину, а благодаря капитализму, потому что им этого не объяснили. В 90-е годы был взят странный курс: «Мы не будем ничего говорить про идеологию, мы не будем этим заниматься, ведь у России нет никакой идеологии, никакой идеи, у нас есть просто рыночная экономика, абстрактные права человека, которые мы перевезли в виде брошюрки с семинара и вставили их в конституцию. Все видели? Ну, распишитесь, до свидания». А еще у нас в стране демократия в том смысле, что у нас власть демократов. Это, пожалуй, вторая ошибка. Очевидно, что самым ярым антидемократом был Анатолий Собчак, которого почему-то считали прожектором перестройки. Он не был демократом, он уничтожил демократию в Санкт-Петербурге каленым железом. Он был как раз из тех людей, которые искренне полагали, что демократия — это власть демократов. То есть те, кто себя считают демократами — это и есть демократия, а главный демократ — Борис Николаевич Ельцин. Поэтому у нас все было выстроено под одного человека. А главное преступление, которое было тогда совершено, по поводу чего я не так давно спорил, в том числе с творцами этой самой конституции 1993 года — это принятие конституции 1993 года. Потому что это тот самый документ, который открыл дорогу узурпации, тирании и Путину. Даже если отбросить последние реформы — они просто косметические — он 25 лет находится во власти благодаря этой самой конституции. Это не ельцинская конституция, это путинская конституция. А все почему? Потому что когда ее писали, исходили из абстрактных идей, и еще из того, что у нас есть Борис Николаевич Ельцин, а он очень хороший человек, поэтому президенту надо предоставить много полномочий, ведь он будет ими пользоваться во благо. А страшное зло может прийти из парламента: вот люди выберут в парламент коммунистов и Жириновского, и они вернут Советский Союз, поэтому парламент должен быть презираемой структурой, над которой мы по всем каналам хихикаем. А президент — это святой, он гарант демократии. В итоге выяснилось, что Жириновский и Зюганов всю жизнь просидели в этой клоунской Думе, а Жириновский там так и помер. Весь тот ужас, который с нами происходит, не из-за Жириновского или Зюганова — они как были, так и остались клоунами. Все это с нами сделал тот самый человек, которому Ельцин вручил власть, который, пользуясь этой конституцией, узурпировал власть и сделал все то, что в конце 90-х годов казалось страшным сном и приписывалось даже не Зюганову, а каким-то совсем радикально отмороженным коммунистам — Проханову, Дугину и так далее. Вот теперь у нас эти люди на почетных местах и, повторюсь, вовсе не благодаря тому, что какие-то люди выбрали в парламент Жириновского.

Как в принципе можно не позволить прийти во власть мафиозной группировке?

— Они пришли к власти не на выборах. Я повторюсь, это очень важно, они пришли к власти именно сверху. Точно так же, как Гитлер пришел к власти вовсе не через выборы, а это главное заблуждение. Гитлер пришел к власти по той же схеме, по которой к власти пришел Путин — его назначил канцлером Германии президент Германии, пользуясь своими чрезвычайными полномочиями. То есть, по сути, Россия со своей конституцией 1993-го года повторила, хоть и не полностью, на каком-то другом уровне, но путь Германии. Веймарская конституция была очень хорошей, там было все прописано, но была только одна проблема: в случае неспособности парламента избрать канцлера, чрезвычайные полномочия переходили к президенту. Последние несколько лет перед Гитлером, президент Германии регулярно пользовался этой возможностью, назначая разных людей на пост главы правительства. Он назначил Гитлера под одно условие: он несколько месяцев побудет канцлером, пройдут новые выборы в рейхстаг и, наконец-то, сформируется правительство, выбранное парламентом, а не Гинденбургом. Но все качнулось в другую сторону. Собственно, так и у нас. Ни в коем случае нельзя создавать предпосылки, благодаря которым неизбранные люди или какая-то группировка могут прийти к власти без выборов, а потом её удерживать. Моя принципиальная позиция: не надо создавать предпосылок для узурпации. Как раз в том докладе мы про это и пишем. Я уже давно выступаю с идеей, что реконструкцию демократии в России надо начать с муниципального самоуправления и полностью отказаться не только от президентской республики на федеральном уровне, но и от губернаторов, выбранных на региональном уровне, и от выбранных мэров. Почему? Нам не нужны эти харизматики. Харизматичный мэр города Москвы — это без пяти минут всероссийский диктатор. Любой региональный губернатор — это потенциальный узурпатор. «Меня люди выбрали, я вас всех не буду слушать, вы все сборище болтунов, а за меня миллионы проголосовали» — такого не должно быть. Как только есть возможность учредить коллегиальный орган власти, мы должны к этому стремиться. Мы должны бить себя по рукам каждый раз, когда говорим: «Ну, вот же хороший человек, пусть он будет всенародно избранным губернатором». Этот человек — хороший, а следующий будет плохим. Этот президент — хороший, а следующий будет плохим. Да, конечно, парламентская демократия — это не гарантия, но мы балансируем её тем, что она на всех уровнях такая. Это не просто парламентская демократия в унитарном государстве, а парламентская демократия в федеративном государстве с очень мощным местным самоуправлением. То есть гарантом того, что какой-нибудь федеральный премьер-министр не станет диктатором, является не только то, что есть федеральный парламент, но и то, что есть очень большое количество региональных и муниципальных самоуправлений, то, что не существует вертикали. То есть он для всех них не указ. Нет такого, что федеральный премьер-министр позвонил главе исполнительной власти какого-то крупного города и сказал: «Алло, вот тебе приказ». Тот ему ответит: «Я вообще не пойму, зачем вы мне звоните. У меня есть региональный парламент, я перед ним отчитываюсь. Туда звоните. Депутаты соберутся, можете приехать, выступить. Если вам дадут слово — мы вас послушаем». Вот так должна работать эта система, а не так, что есть вертикаль харизматичных фюреров — президент, губернатор, мэр — и они все или дружат, и тогда свободе приходит конец, или они враждуют. И это тоже плохая вражда, потому что в 90-е годы харизматичные мэры враждовали с харизматичными губернаторами. Я жил в Екатеринбурге 25 лет, там это было очень ярко, и это все не привело к демократии. В итоге это все равно привело к тому, что мэр выстроил вертикаль под себя, а губернатор под себя. А потом обоих убрал Путин и получил готовую вертикаль. В Татарстане, в Башкортостане, в Москве вертикали были выстроены задолго до Путина. Путин получил уже готовые и выстроенные вертикали власти, полностью зачищенные от оппозиции, в большинстве регионов России, а там, где оставалось бурление, через несколько лет все заасфальтировали.

Когда откроется новое окно возможностей, что нужно сделать в первую очередь?

— Первое, что мы должны сделать, это объявить по всей России перевыборы местного самоуправления на максимально демократических условиях, с разрешением участвовать в этих выборах всем, у кого есть виды на жительство или паспорта, в том числе тем, кто много лет не проживал в России, со снятием всех ограничений, потому что иначе, извините, все те, кто уехал из России, окажутся за бортом. Надо всё отменить и сказать: «В местных выборах могут участвовать все, кроме тех, кто сейчас является местной властью». И тогда мы сразу получим огромное количество новых депутатов на местном уровне. Потом они должны взять на себя максимум полномочий, и тем самым они станут клином, который не даст этому окну возможностей закрыться. Мы должны сразу создать огромную базу бенефициаров. Почему большевики выиграли? Они сразу создали базу бенефициаров: грабь награбленное, отбирайте землю. Сразу появилось огромное количество людей, которые понимали, что если завтра рухнет большевистский режим, их всех накажут. Вернутся старые собственники и скажут: «Так, позвольте, а где?» Конечно, потом за это были многие наказаны, и я вовсе не считаю большевистский режим чем-то хорошим, но я к тому, что Ленин как тактик понимал, что надо сразу создать огромную базу поддержки. Если мы оставим на местах старые органы власти, то они очень быстро опомнятся, и мы ойкнуть не успеем, как они всех придушат. Это то, что было на моих глазах в начале 90-х. В 91-м году, после краха СССР, не переизбрали все органы власти и Верховный совет России. Съезд народных депутатов вообще был избран еще при советской власти. Время шло так быстро , что то, что в 90-м году казалось верхом демократии, к концу 91-го года уже было сборищем недобитых коммунистов. То же самое и с местными советами. Да, где-то они были демократическими, но где-то были и вполне себе коммунистическими. Ребята сжали булки, пересидели несколько сложных лет, и где-то к 1992 году выдохнули, опомнились и повылазили. А после 93-го года по новой конституции они начали избираться губернаторами и мэрами, стали активно всем пользоваться. Пользуясь этим, они говорили: «А кому власть отдать? Никого же нет. Где? Кто?» — и никого правда не было. Активист, который, условно, с 90-го года стоял с плакатом «Долой КПСС», так и стоит с этим плакатом. А что? У нас же есть депутаты, они демократически избранные. Ну и что, что раньше они были членами КПСС? Сейчас они не члены КПСС, сейчас они демократы. А ты стой, стой. Так и получилось. Поэтому, конечно, такого быть не должно. Надо сразу избавляться от всех органов власти, избранных при старом режиме, и обзаводиться новыми. Да, федеральные органы власти трудно избрать, потому что нужна новая конституция, новый закон, но давайте хотя бы быстренько обзаведемся тысячами муниципальных депутатов, которые будут не такими безвластными, как сейчас. Лучше бы муниципальные депутаты и взяли власть в руки в больших городах. А почему нет? Пусть возьмут власть в Москве, в Питере, в Новосибирске или в Екатеринбурге — в крупных городах, и потом посмотрим, как реваншисты будут пытаться у них эту власть отобрать. Не у одного депутата, не у десяти, не у двадцати — у сотен. У нас в России — и это тоже путинская реформа — очень неправильный уровень представительства. На миллионный город 25 депутатов — это же смешно. Это значит, что там просто сидят местные олигархи, потому что никакой активист не способен провести кампанию в округе, где 50 тысяч избирателей. Поэтому должны быть большие муниципальные собрания, исходя из нормы представительства — один депутат от десяти тысяч, а лучше от пяти тысяч, чтобы любой человек мог стать муниципальным депутатом, просто обойдя своих соседей. Тогда это будет конкуренция, тогда муниципальное собрание не будет сборищем самых богатых людей в городе. Потому что богатые люди не хотят ходить по квартирам, кого-то трясти, а потом оказаться одним из ста депутатов, чтобы какие-нибудь общественники ему в лицо кричали: «Мы тебя никуда не пустим, мы сейчас все твои делишки-то разберем». Вот с чем и как надо бороться. Я думаю, это вполне возможно. Последняя битва за демократию в России — это уже полупридушенные Путиным выборы местного самоуправления. Сколько людей тогда избралось во всевозможные местные органы? В Новосибирске даже была целая оппозиционная фракция до последнего времени. То есть даже при Путине было возможно побеждать на местном уровне, а если открыть этот шлюз, запретить избираться тем, кто сейчас является депутатом, и призвать к участию в выборах всех желающих… И пусть это даже будут люди не с самыми прекрасными взглядами, пусть это будут вчерашние путинисты, но которые не были во власти, какие-нибудь бизнесмены — они почувствуют эту власть, они станут властью и они поймут, что власть — это они, а не этот чекист, и не вот тот клерк из администрации президента. Это ведь было раньше, люди говорили: «Ты кто?» — «Меня люди избрали, я депутат» — «А что ты ко мне пришел?» Вот мы должны вернуться к этому состоянию.

Смена конституции будет в первом пакете реформ?

— Конституционное собрание не может избираться в стране, где все мэры, пэры, сэры и губернаторы — депутаты, избранные при Путине. Подозреваю, что они организуют такой состав собрания, что оно нам не понравится. Надо, чтобы этих людей и близко не было к тому моменту. А как это сделать? Ошибка 90-х годов в том, что они пытались проводить реформу сверху. Так это не работает. Это значит, что демократия висит в воздухе на волоске и ни на что не опирается. Её Борис Николаевич вот так держал за волосок, а потом чик — и её не стало. Она должна опираться на людей снизу. Демократия — это власть народа. Не в том смысле, что референдумы и прямые голосования, а в том, что люди должны иметь возможность влиять на эту власть и самим становиться властью, если им пришло в голову такое желание, не спрашивая разрешения у никем не выбранных чиновников, которые решают, кому можно избираться, а кому нельзя. А почему нельзя? Если люди выбрали какого-нибудь человека, значит, они считают, что он нормальный депутат. Какое вы имеете право лишать их этой возможности? Его люди выбрали. Да, может быть, у него судимость была, и я это не приветствую, но, во-первых, неизвестно, за что у него была судимость — при Путине их на всех понавешали. Во-вторых, если людям известно о том, что этого человека судили, например, за экстремизм, но они его избрали, значит, они считают, что он хороший человек, а эта ваша путинско-экстремистская судимость не должна быть решающей, чтобы какой-то человек из избирательной комиссии сказал: «Мы не будем вас регистрировать, у вас судимость есть за экстремизм». Вот в чем сложность: Путин создал систему, при которой никем не избранные люди, прежде всего чекисты, способны на всех уровнях, опираясь на свои законы, манипулировать всеми. Если мы эту систему не ликвидируем, оставим этих людей на местах, то они нам и конституционное собрание изберут какое надо, и мы ойкнуть не успеем, как у нас все те же самые люди окажутся на тех же постах. Реальная власть должна находиться там, где живут люди. Люди живут в Оренбурге, значит, у них должна быть своя власть, и они должны знать, что это они выбрали городскую думу Оренбурга, а она должна собраться в критический момент и решить, что делать. Люди должны понимать, что это их депутаты, что они их избрали, а не какой-то непонятный человек им сказал: «Я ваш мэр». А почему ты наш мэр? Откуда ты вообще взялся? Почему ты наш губернатор? Сейчас губернатор Оренбурга — это бывший представитель правительства Свердловской области Денис Паслер. Почему он оказался губернатором Оренбурга? Как так получилось, что ты родом из Свердловской области, делал карьеру в Свердловской области, но стал губернатором в Оренбургской?

Каков наиболее вероятный сценарий свержения режима? Сколько он может занять времени?

— Я не думаю, что существуют сценарии свержения режима. Пока, во всяком случае, я его не вижу. Может, я пессимист. К сожалению, мы имеем дело с очень современной диктатурой, которая весной и летом 2024 года чувствует себя довольно уверенно. Но ничто не бывает вечно, и любая диктатура когда-нибудь заканчивается, как бы она сама себя ни утешала, что она будет длиться вечно. Путинская диктатура очень слабая, потому что она персоналистская. У него нет ни партии, что бы ни рассказывали, ни идеологии. У него правда нет никакой идеологии. Коммунизм — это достаточно мощная идеология, которая существовала до, во время и после Сталина, Ленина, Советского Союза, Пол Пота, Ким Ир Сена, Мао Цзэдуна и даже сейчас. Потому что коммунизм — это идеология. Христианство или ислам существуют помимо Лютера или Римского Папы — они просто существуют. А никакого путинизма без Путина не может быть. В странах, где был персоналистский режим — Испания, Португалия — как только помирал или свергался диктатор, все разваливалось в прах. Потому что выяснилось, что все эти партии, псевдоидеологии и лозунги — это просто фикция, которая прикрывала диктатуру одного человека, которого больше с нами нет. Рано или поздно все это чем-то закончится: или физической смертью Путина, или от него избавится по каким-то причинам его окружение. У них, по сути говоря, не останется много вариантов, так же как после Сталина у его наследников, не самых гуманных и либеральных людей, просто не было выбора, что делать. Им пришлось гуманизировать и раскручивать сталинизм просто потому, что так жить дальше было уже невозможно. Так будет и после Путина — им придется что-то делать и нормализовывать отношения с окружающим миром. А какие варианты? Это должно качнуться в другую сторону, что и открывает окно возможностей.

«Русский мир» и «традиционные ценности» — не идеология?

— Я как философ по образованию понимаю, что все это ничтожно. Идеологию нельзя сесть и написать, как у Пелевина в книге: «Напишите на полстранички русскую идею». Так не бывает. Тоталитарная идеология должна содержать в себе ответы на все вопросы. Опять же, коммунизм, марксизм, ленинизм — это идеология, которая содержала в себе ответы на все вопросы: от этики и эстетики до биологии и ядерной физики. Тебе могли объяснить всё, у тебя был ответ по всем наукам или религиям. Если человек находится в рамках исламского или христианского религиозного развития, то на все вопросы, даже в ядерной физике, он мог найти ответ у своего духовного наставника, который каким-то образом приводил пример из старой книжки. Из какой книжки Путин будет приводить примеры? На чем вообще стоит идеология? Какие такие «ценности»? В России в церковь входит 3% населения, и далеко не все православные, есть еще и мусульмане. И это сказки, что у всех «ценности» общие. У всех они очень разные. Какие такие традиционные? То, что Путин называет «традиционными ценностями» — это, по сути, набор советского ханжества 80-х годов. И это никак не освещяно религией. Кстати, в набор советского ханжества входят, например, аборты. В Советском Союзе все делали аборты, это было нормализовано, но как только они попытались залезть на эту территорию по американским методичкам, ничего не вышло. А они же работают по методичкам американских ультраправых, а там есть тема абортов. По геям все хорошо заходит, просто отлично, они переписали все американские лозунги, но с абортами так не получается. Почему? Потому что в Америке правые читают Библию и ходят в церковь каждый день. А у нас люди Библию не читают, в церковь не ходят, и когда им говорят: «Аборты — плохо», те отвечают: «С чего это вдруг?» — и все ломается. Нет моральных принципов: тут мы дружим с ультралевыми, а тут с ультраправыми, тут у нас памятник Ленину, а тут у нас Ленин создал Украину. Так Ленин создал Украину или мы ему памятник в каждом русском городе должны поставить? Он чей герой? Фигура Ленина как раз объясняет, что у Путина нет никакой идеологии. До начала войны с Украиной мы с кем боролись? Тогда белый свет сошелся клином на Сирии, и мы боролись с проклятыми исламистами — это была самая важная война в истории. Сейчас вылезли исламисты, а они уже в этом сезоне не котируются, они из прошлого сезона. «Нет-нет, это украинцы делают, потому что, ну, какие исламисты? Это было в прошлом сезоне, теперь они нам больше неинтересны». То, что исламисты никуда не делись, ему неинтересно. Раньше были они, сейчас украинцы, я не удивлюсь, если потом появится еще что-нибудь.

Что дает вам надежду?

— Надежду дает знание истории. История учит тому, что все всегда заканчивается. Не бывает вечных диктатур, не бывает вечных диктаторов, не бывает вечных войн, не бывает того, что становится только хуже и хуже. Время течет всё быстрее. Раньше были возможны 30-летние и 100-летние войны. А сейчас так не бывает, потому что 100-летняя война — это 100 лет неспешных стычек двадцати рыцарей в поле. 30-летняя война была уже хуже, но все равно она была серией битв. Мировые войны длились по четыре-пять лет просто потому, что интенсивность войн и количество погибших были очень большими. Именно поэтому они не могут длиться 30 или 100 лет: если бы Вторая мировая шла с такой же интенсивностью 30 лет, то, очевидно, от человечества ничего бы не осталось, а убийство людей десятками миллионов в течение десятилетий поставило бы под вопрос выживание цивилизации. Сейчас интенсивность еще больше. Очевидно, что ни Россия, ни Украина не способны вести эту войну в таком ритме еще 5 лет. Украина не способна популяционно, потому что по объективным данным она меньше. Я думаю, сейчас там 30 миллионов, с учетом всего происходящего. А в России, предположим, 120-130. Очевидно, что популяционно Украина не сможет вести войну годами, но Россия не сможет ее вести по своим причинам: несмотря на популяционную разницу, если сейчас в Краснодарском крае платят миллионы готовым пойти на фронт, это говорит о том, что за меньшие деньги в Краснодарском крае уже никто не хочет туда идти. Где тот объем, после которого можно платить пять миллионов, десять? Придется объявлять мобилизацию? Если мобилизация — значит, здесь [за границей] появится очень много людей. Я думаю, что мне внушает оптимизм то, что это не может длиться бесконечно, что это когда-нибудь закончится и, скорее всего, не так, как это представляется тем, кто эту войну начинал. Ни одна война еще не кончилась так, как видел себе ее окончание тот, кто начинал. Ни Гитлер не видел себя стреляющимся в бункере, ни кайзер Вильгельм не видел себя в изгнании в Нидерландах. Все думают, что они будут куда-то триумфально выезжать.

Чего вы боитесь?

— Я боюсь, что все это совсем надолго. В историческом плане 10 лет — это ничто, а в плане человеческой жизни — это очень много. Через 10 лет мне будет 58, и я не хотел бы, чтобы на старости лет у меня не было возможности вернуться. Нет, я этого не боюсь, я вижу такой вариант, но это то, чего я бы не хотел. Мы все интегрируемся, будем доживать свой век где-то по углам Европы или Америки, а там будет твориться что-то бесконечно плохое и ужасное, мы никогда не вернемся и все это было зря: и Навального убили зря, и он боролся зря, и все остальные сидели в тюрьмах зря. Это для меня страшно, это то, чего я боюсь и не хочу. Не хотелось бы обнаружить себя умирающим в доме престарелых где-нибудь в Европе с ощущением того, что все это было зря и напрасно, что ты умираешь чужим среди чужих людей, которые не понимают твоего языка.