Как машинист Александр Шабанов срывал логотипы V и Z с поездов и саботировал работу депо
Александр Шабанов — машинист из города Кропоткин, 12 лет проработал в локомотивном депо «Кавказская». После начала полномасштабной войны он срывал символику «Z» и «V» с поездов, устраивал саботаж, строго следуя внутренним инструкциям РЖД, выходил на антивоенные акции и вёл YouTube-канал «Либеральный Взгляд».
По доносу коллег Шабанова задержали, избили и оштрафовали — он был вынужден уволиться из депо. Вместе с женой Шабанов открыл пивной магазин, который быстро стал прибыльным, но власти начали регулярно проводить проверки и облагать бизнес двойными налоговыми сборами.
Семья подвергалась постоянному давлению, включая нападение на жену и угрозы детям. В 2024 году Шабанов с семьёй бежал во Францию, где живёт в статусе просителя убежища. В интервью он подробно рассказывает, как устроена коррупция и давление в системе РЖД, почему сопротивление режиму изнутри стало невозможным — и почему он считает путинизм формой «антижизни».
Расскажите о себе.
— Я Шабанов Александр Александрович, наша семья из Краснодарского края, город Кропоткин. Я работал машинистом в одно лицо в локомотивном депо Кавказская. Так сложилось, что мы в какой-то момент, сами того не замечая, стали правозащитниками. Начали защищать права граждан, права коллег, права жителей города. Начали изучать законы, потому что столкнулись с несправедливостью, с Конституцией Российской Федерации. После я пошел учиться заочно, дистанционно на политолога-прогнозиста. Для меня в первый год обучения стало прямо, ну, очень-очень понятно, что из себя представляет режим путинской власти, что ему нужно всячески мешать, стараться остановить. Мне 36 лет, мы находимся во Франции, в Париже, у нас многодетная семья, трое дочек. У меня и супруга, моя любимая Наталья. Вот мы с ней столько, сколько я себя помню, вместе, и у нас отличный, счастливый брак. Вот, счастливые дети с очень… очень тяжелым характером. Ну, мама говорит, что они пошли в папу.
Почему вы выбрали профессию машиниста поезда? В чем особенности этой работы и сколько за нее платят в России?
— Очень просто. Это город, скажем так, железнодорожников. Градообразующее предприятие. У меня отец всю жизнь проработал и помощником, и машинистом, и слесарем. Очевидно было выбрать эту профессию. В 2010 году я устроился. Все это время, предыдущее, со школы я учился. Сначала на осмотрщика подвижного состава, ремонтника, потом на помощника после армии. Устроиться просто так в ОАО «РЖД», именно на профессию помощника машиниста, машиниста, без денег практически невозможно. Я устроился без денег, надавил на руководство, написал заявление о нарушении моих прав на трудоустройство, которое было, в принципе, гарантировано, когда я проходил обучение. И не хотели тоже брать, потому что сразу видели, что человек будет уже бороться за свои права, долго отказывали, но все-таки я устроился.
Обязанности помощника машиниста — это помощь машинисту, скажем так. Вкратце: наблюдение за показаниями светофоров, свободностью пути, состоянием машиниста, давлением в тормозных цилиндрах, наблюдением за приборами. Если уже это работа машиниста, которым я стал в конечном итоге, в одно лицо, то это уже работа непосредственно за соблюдением техники безопасности, ведения поездов, маневровой работы и также наблюдение за свободностью пути, показаниями светофоров, показаниями, что тебе с пути люди, работники или не работники, могут что-то показывать. То есть ты должен смотреть за контактным проводом. Вот здесь тоже контактный провод. 45 тысяч — среднегодовая зарплата машиниста в одно лицо. То есть ты можешь в один месяц получить 60 тысяч рублей, а в один месяц ты можешь получить 30 тысяч рублей. Плюс там, если отпускные считать, больничные, это все. И бывают хорошие месяцы, бывают плохие. И все вместе получается 45 тысяч.
Как государственная политика и коррупционные практики сказываются на внутреннем устройстве и повседневной работе РЖД?
— Все устроено так, что когда ты устраиваешься, с тебя вымогают деньги. Пишутся постоянно новые, новые, новые, новые инструкции, которые меняются каждый день, которые могут меняться даже задним числом. И минимальное какое-то нарушение по фиксирующим устройствам, которые фиксируют твою поездку, — это уже отстранение от должности, экзамены. Можно вообще по полному кругу человека пустить. Это и психолог, это и медицинская комиссия, это и экзамены, и коллективные, и вот все что угодно. Чтобы этого не было, начальник поручает инструкторам собирать деньги. И каждый месяц, а иногда два раза в месяц, три раза в месяц, собирают со всех работников. Вот этот взнос был минимально от полутора тысяч рублей, это если какая-то мелочь, до десяти, а когда и двадцати.
Я знаю случай, когда не по вине работников происходило какое-то крушение, сход, и, чтобы это замолчать, все перевешивают всегда на работника. Чтобы он замолчал, типа: «Ну давай, мы сейчас сделаем все шито-крыто», как они это называют. И 100, 150, 200 тысяч люди брали кредиты и за свой счет потом восстанавливали что-то, поднимали вагоны, которые завалились не по их вине. Все разворовано на железной дороге. Все полностью, каждый гвоздь, который должен там быть, он украден. Он выведен. Все это выведено в Москву. Потому что мы писали, я писал лично во все органы государственной власти, что происходит тотальное воровство на железной дороге. Происходят массовые фальсификации прививок. Происходит массовая фальсификация экзаменов, происходит вымогательство. То есть это все сделано для того, чтобы обогащалось руководство. Все всегда отвечают: «Все хорошо, все замечательно». Высшее руководство ОАО «РЖД» вообще никак не реагирует на это.
Что происходило на станции Кавказская в предвоенные месяцы?
— Они готовились же к этому, они готовились напасть на Украину. Шли большие военные эшелоны в сторону Украины, их тасовали, переставляли с пути на путь. Цепляли под поезда и шли военные эшелоны с солдатами. Им числа не было, не было числа техники, их всех отправляли в сторону Украины. Эти люди, если их можно так назвать, они уже на тот момент, по-видимому, сами не знали, что будут в военных действиях участвовать, но они очень обделены интеллектом, рассудком. Там, где они останавливались, всегда какой-то кавардак происходил: то нападут на кого-то, то мусор, то разборки у них свои постоянно. То есть вот такая работа была, и очень-очень много было поездов с военной техникой. И все станции так или иначе, особенно по которой ударили, это, во-первых, был узел по транспортировке нефти, и это узел по отстойке военной техники. То есть все, что куда-либо шло, эшелоны, они ставят, они даже не думают. Они могут поставить в центре города, то есть сама станция «Кавказская» находится в центре города Кропоткин. То есть там под открытым небом эти эшелоны всегда стояли.
Каким был Кропоткин до начала войны и что начало меняться после 24 февраля в городе и в вашей работе?
— Кропоткин — это маленький город на юге, достаточно далеко ехать до моря, но доступно, скажем, поехать, но не всем. Потому что зарплаты у всех очень маленькие, опять же. Город этот всегда был, знаете, чем-то между 90-ми и современным каким-то миром. Как бы он старался. Город, люди старались, пытались что-то построить. Открывался какой-то бизнес. Много южан, там много с Северного Кавказа. Вот, как я, потомок казаков, армян, грузин. Вот получился я. И вот таких вот очень много в Кропоткине. Но почему-то там всегда говорили, что я недостаточно русский. Но за всю свою жизнь я не видел примеров, какие именно должны быть настоящие русские.
Город в самом начале, он как-то, знаете, в шоке был. Многие спрашивали у меня на работе, да и на улице, что происходит, потому что знали нас как правозащитников, тех, которые что-то стараются сделать, поменять. Они рассчитывали, может быть, многие, на какое-то разъяснение. Мы это старались пояснить, что это незаконное вторжение в нарушение международных прав, это убийство, это путинский режим. Начали появляться логотипы Z и V. Знаете, такое впечатление, что из каких-то щелей и канав повылезали вот эти все отщепенцы, которые не понаходили себя в нормальной мирной жизни. Они нашли себя в военной вот этой агрессии. Они очень быстро эволюционировали и прогрессировали в своей этой жестокости, злобе непомерной. Они начали массово отправлять своих мужей на подписание контракта, всячески угрожать тем, кто выступал против.
Им не захотелось становиться против, свои решения направлять против режима. Им захотелось спуститься вот в эту тьму, и они посчитали, что там уютно, хорошо, и они там себя почувствуют на своем месте. Что они кому-то за что-то отомстят. Вот у них такое было восприятие. Когда нужно было идти и добиваться того, чтобы у вас был вами избранный глава района, мэр, чтобы у вас были подконтрольные депутаты, чтобы у вас были права и свободы, они выбрали самый простой путь. Встать на сторону зла. Потом, кстати, в какой-то момент я так понял, что у них деньги закончились на эти вывески с этой символикой. И в какой-то момент их стало чуть меньше. Также на РЖД очень много расклеивали на локомотивы. Ну, я их снимал, боролся как мог, за что и получил в конечном итоге задержание, статью, суд. Здесь, кстати, тоже мы, когда приехали, увидели такие знаки и немножко так прифигели. Думаю, ничего себе, это же знаки, указывающие просто направление, они никакой связи не имеют с тем фашизмом, который сейчас в России происходит. Но тяжело на них смотреть, но воспринимаются уже как-то по-другому.
Почему вы решили саботировать работу железной дороги? Что именно вы делали?
— Потому что я заложник совести. Там у нас много родственников, у моей жены брат живет. Дети у него. Это убийство людей, нарушение международного права. Путин — военный преступник. Почему я саботировал? Потому что я не мог поступить иначе. Главное, что я саботировал, — это по тем же инструкциям, которые они сами написали. Просто начал выполнять досконально вообще все то, что они написали. И, получается, в соответствии с этими инструкциями эти локомотивы принимать нельзя. Какая-то поломка — принимать нельзя, ехать нельзя, иначе ты, получается, нарушаешь. Все нарушают, все едут, а я просто взял и начал работать абсолютно по инструкциям. Есть такой метод саботажа, когда юридически ты абсолютно прав, а фактически работа не происходит, и все, 12 часов локомотив может стоять.
Как реагировали на ваши действия коллеги и руководство?
— Сначала встретился с непониманием и сказали: «Почему ты снимаешь Z, V символику?». Объяснить им то, что это война и там убивают людей, что там женщины, дети под обстрелами, многие получают тяжелые ранения, многие погибают, что есть что-то человеческое… Я понял, что объяснить им это практически невозможно. Они смотрят на тебя стеклянными глазами и говорят: «А тебе-то что?». Вы убиваете людей, лишаете их права на жизнь. И я говорю, что, нарушая их права на жизнь и суверенитет, вы нарушаете и свои права. Вас еще сильнее будут прижимать к земле, у вас все заберут. И тогда же еще мобилизации не было. Я сказал, что вас всех отправят на убой. Здесь будет самый настоящий ад, все будут бомбить, все будет гореть. На что они мне постоянно улыбались. Вот ты же, наверное, какой-то сумасшедший. А теперь это все происходит, и вот эти злодеи, они получают по заслугам.
Это самые настоящие злодеи. Не нужно, понимаете, воспринимать их как людей, каких-то заложников ситуации. Это осознанный выбор зла. Они хотят, чтобы где-то убивали людей. Понимаете, они радуются этому искренне. Когда он приходит в свою халупу, развалюху, которую он купил в ипотеку на тысячу лет, условно, он радуется тому, что по телевизору показывают, как кого-то где-то Путин убивает. Он этому очень искренне рад. Его обдирают самого на работе как липку. Он живет не пойми как, не пойми где. Он ничего не зарабатывает. Многие приплачивают, чтобы работать. Они работают на двух, на трех работах. Понимаете? И ему радостно от этого. Я видел их, я с ними говорил. Чтобы их исправить, я не знаю, что нужно сделать. Их всех нужно прямо тотально перевоспитывать.
Что привлекло к вам внимание спецслужб?
— Много было пикетов, где мы выходили возле парка 30-летия Победы, возле Вечного огня. И мы, в основном… или дети меня снимали, или супруга снимала. Ну вот я стоял с плакатом «Нет войне». Старались мы объяснить, донести, сказать, что не все в городе встали на сторону зла, и объясняли свою позицию. Но в какой-то момент работодатель, коллеги, которые давно уже точили зуб, они решили взять и настучать, пойти, написать заявление, привлечь внимание правоохранительных органов по новым, тогда еще новым статьям. И мне где-то за месяц, наверное, сказали… Как бы они постоянно за мной что-то пытались сделать, следить, подставить как-то. Но за месяц… они еще глупые, как я говорил, у них с интеллектом проблема. Они тебе напрямую подойдут и скажут сами: «Мы тебя посадим. Вот и все, собирай там сухари, собирай вещи». Вот посмеются, порадуются, что они такие сильные, что они тебя сейчас растопчут. А вот что у них там связи в ФСБ, и сотрудники центра, и у них родственники, и вот они подошли так, инструктора. Даже я могу назвать фамилию — Павел Числов.
И да, мы как бы к этому готовились. Мы собирали определенный компромат на всех, потому что там они постоянно что-то воруют, нарушают, что-то делают такое страшное, и я им сказал: «Попробуйте, у вас получится, но, скорее всего, у вас получится разобраться с самими собой». Ну, люди этого тоже не поняли. И в конечном итоге мне устроили целую кучу экзаменов, которые я сдавал непрерывно. В этот момент готовилась полицейская опергруппа захвата, железнодорожного какого-то ОМОНа, наверное. Ну, когда я вышел из кабинета, я увидел 10 человек. 10 человек вооруженных, настроенных, знаете, как вот собак, когда надразнят, вот они вот такие вот прям взъерепененные, аж пена изо рта у них идет, с камерами. Ну, я, когда камеры увидел, что у всех включены, подумал, ну, хорошо, хотя бы бить не будут. Вот, но это оказалось не так.
Сказали, что на меня возбуждено административное дело 20.3.3, по-моему, если я не ошибаюсь. И предложили проехать мне, значит, в линейный отдел на станции Кавказской. Естественно, я один человек. Меня спросили: «Вы будете сопротивляться?». Я сказал: «Как я буду сопротивляться? Вас десять, и вы с оружием. Если бы вы мне выдали оружие и бронежилет, может быть, я бы сопротивлялся. Так я не буду сопротивляться, я поеду с вами». И меня повезли в отдел. Там мне говорили, что меня нужно расстрелять, меня нужно убить, меня нужно посадить. Я говорю: «Вы определитесь, что нужно сделать. Посадить, расстрелять, что нужно сделать? И где вы это будете делать? И поясните мне, пожалуйста, снимают ли у вас камеры». На что мне сказали, что все камеры снимают. Я спросил: «Вы будете убивать меня прямо под камеры? Поясните, пожалуйста, мне это».
На что они поняли, что не будет никакого физического сопротивления, а будет только юридическое сопротивление. Толкали, пинали, старались надавить как-то, вывести на какую-то агрессию, чтобы я применил физическую силу к сотрудникам правоохранительных органов. Вот это у них тоже такая интересная штука, когда они тебя исподтишка бьют и делают вид, что этого не случилось. А ты говоришь: «Ну вот же, вы меня ударили только что». Они говорят: «Нет, мы тебя не били, это ты придумал, и что ты с этим будешь делать?». Ну, разговор был долгий. Меня держали больше трех часов, несмотря на то, что у нас многодетная семья, несмотря на то, что жена в этот момент находилась в декрете по уходу за младшей дочкой. Присудили 35 000. Однако было понятно, что мне уже не работать в локомотивном депо. Потому что найдут любую деталь, чтобы что-нибудь на меня повесить, ту же поломку локомотива. Да что угодно могут: подставить с топливом могут, подставить, ну, с чем угодно. Может, как они говорили мне напрямую: «Мы можем тебе наркотики просто натолкать в карманы, и все». Я не могу обеспечить безопасность движения поездов, находясь под политическими репрессиями. На мне находится большая ответственность за жизни людей, которые находятся в поездах, за грузы, за работников. И все, я уволился.
Что вы поняли о российской власти, когда пытались ей сопротивляться изнутри?
— Это людоедский, фашистский режим. Я считаю, что это фашизм нового вида, что-то очень скрещенное с коммунизмом, возможно, остаточным. Это что-то новое. Сейчас это называют рашизм. Мы начали с этим бороться, участвовать в выборах, быть наблюдателями на выборах. Даже в какой-то момент я стал журналистом СМИ «Росдержава» на общественных началах. То есть все мы этим занимались бесплатно, старались навести порядок в своем городе, прежде всего, в регионе, в России в целом. Но чем больше мы в это погружались, тем сложнее становилось это все остановить, потому что оно прогрессировало намного быстрее, чем мы старались этому помешать.
Вся эта борьба с системой, когда ты ловишь за руку нечестного судью, когда ты ловишь за руку нечестного начальника, нечестного предпринимателя какого-нибудь… И все они, кстати, по большей части сторонники «Единой России», и их всех связывает то, что им нужен бесконечный грабеж. Я считаю, что они падальщики, они никогда в жизни ничего не могут добиться сами, они падальщики. Им нужно, чтобы она как-то сама умерла, а они бы потом это скушали. Другим чем-то таким они не могут ни питаться, ни добыть это, какую-то добычу, как бизнесмены делают деньги. Стараются, что-то догоняют за этой антилопой там, золотой, да, условно. Они так не могут. Я очень много анализировал это общество и пришел к тому, что, к сожалению, там, наверное, столетиями взращивались такие люди в управлении, на всех постах. И когда ты прилагаешь неимоверное количество усилий, чтобы кого-то из них снять, уволить, заклеймить позором, на его место сразу же находятся трое таких. Это его замы, это его подручные, и они все ждут, когда он уйдет, чтобы его место занять. Для нас самым последним этапом, наверное, было в понимании, что режим этот античеловеческий, абсолютно, как антижизнь. То, что они в 22-м году взяли ночью и напали на Украину, ввели войска. Прямо горячая фаза. Напали они раньше.
Почему вы не уехали сразу после задержания и увольнения, а решили открыть бизнес?
— Мы же патриоты, мы хотели навести порядок, мы хотели их остановить. И мы старались бороться, но нам нужно было как-то кормить семью. Нам пришлось какую-то часть своих усилий от политики перенаправить на становление своего личного дела, на бизнес. Мы открыли бизнес, магазин пивной, мы запустили целую пиар-акцию. Я просто делал все по книгам, и это все заработало, очень хорошо заработало. Мы начали получать, даже зарабатывать больше, чем когда мы работали вдвоем.
Какое-то время они еще думали, что мы закроемся сами, но мы сами так и не закрылись. Они приходили, в конечном итоге, где-то через год начали ходить к нам уже налоговые и требовать с нас, чтобы мы платили за один месяц по два раза налоговые отчисления. И мы платили, потому что что-либо спорить в России невозможно, особенно с решениями налоговых органов. Говорят: «Мы считаем, что за первый месяц работы, когда вы работали, вы заплатили недостаточно». И все, и вот все основания. Они пишут, что была недостаточная оплата, хотя мы все это просчитывали через бухгалтера. Они просто присылают письмо, приходят с проверками: оплатили, не оплатили, что тут у вас, сколько здесь квадратов, сколько здесь работников, чем вы вообще занимаетесь. То есть вот такие основания.
Под конец уже начали присылать полицейских. Полицейские приходят и просто-напросто они выносят у тебя по 100, по 150 литров пива в кегах, употребляют, по-видимому, его, потому что потом оно обратно после суда к нам не возвращается. Все, тебе выписывают штраф: у тебя недостаточные документы, неправильный документооборот. Они придумали ЕГАИС, это электронная система, по этой системе это еще добавочно там должно проходить. Вот маленький бизнес не может себе позволить это, потому что там сразу плюс 20–25 рублей к литру пива. Это получается вся наценка, которая есть с литра, и у тебя либо ты неконкурентоспособен, либо ты все делаешь как положено и прогораешь. Но в законе четко написано, что допускается изначально бумажный документооборот. К нашим конкурентам не ходят с проверками, а ходили и ходят только к нам с проверками. То есть весь город работает так, и никому никаких вопросов практически нет. А к нам ходят на регулярной основе и говорят: «Ну, вы же хотели, вы же за закон выступали, вот вам закон». И объяснить, что это нарушение, а не закон, что можно и так, и так продавать, здесь нет нарушения, — это невозможно.
Когда вы поняли, что оставаться в России стало физически опасно?
— Мы поняли, что нам оставаться в России физически опасно, после того как убили Навального. Мы поняли, что нас будут просто убивать всех. Угрозы приходили непосредственно и моей супруге. До этого всего на нее уже было нападение, когда она была беременная. Приходили прямо в магазин, угрожали, говорили: «Сворачивайте свой бизнес, уезжайте, вы не должны здесь работать, вы против войны, вы предатели, получается, путинского режима». Ну, мы, получается, предатели путинского режима, мы ненавидим путинский режим. Да, но это наше политическое мнение, убеждение.
Также детям приходили угрозы. Отцы тех детей, которые участвовали в нападении на Украину, многие были убиты. Эти дети учились в классе с моими дочерьми. И, естественно, дети видели, что их отца убили, он приехал в черном пакете. А вот у Алисы папа, он бизнесом занимается, он выступил против. И их дети, они моют машины на стоянках. Моют стекла, чтобы заработать себе на пропитание. Мои дети в порядке, и мы в порядке, и все хорошо, и мы продолжаем свою деятельность. Мы выступаем против, говорим, разъясняем. И на это, естественно, дети говорили, что нужно убить… Вот эти дети, отцы которых погибли, они так и говорили, что нужно убить американцев, французов, всех европейцев, украинцев. И особенно нужно убить нас всех, потому что мы выступаем против войны.
То есть это… Вы представьте, какой мрак в голове у них. То есть убить тех, кто выступает против войны, против убийства. Какой сумасшедший идиот может сказать, что убивать людей хорошо? Убивать людей — это плохо, нельзя убивать людей. Потому что в конечном итоге, во-первых, это бесчеловечно, а во-вторых, это нелогично, тебя самого просто убьют и все, как этих отцов нерадивых, этих детей. Вот теперь они все, они все теперь сироты, они все теперь обречены на жалкое существование. И у Путина уже на них есть план. Он хочет взрастить еще новое поколение детей, выросших в войне, в лишениях, чтобы сделать из них новых зомби и отправить их опять убивать кого-нибудь. Вот и вся задача путинского режима. Убивать. Кто-то убивает, а они потом остатки кушают, потому что они падальщики.
Вы два года оставались в России и высказывали антивоенную позицию, несмотря на риски. Что помогло вам продержаться так долго?
— Знаете, я в своей жизни со многими лишениями столкнулся, от того что меня родной отец бросил в детстве. И лишения эти и в армии были, когда я служил, и при работе на РЖД. Никто никогда меня не старался защитить, и я решил, что я должен сам себя защищать, понимаете. А защитить себя против хищника можно, только когда ты… Нельзя убегать от хищника, если он уже прямо идет в атаку и хочет тебя съесть. Нужно до последнего пытаться идти на него, понимаете? Это просто психологически верный шаг. То есть когда хищник понимает, что ты не жертва, он не понимает: «Подожди, а почему ты не бежишь? Почему? Ты же жертва, у меня клыки, у меня зубы, у меня армия, у меня есть все, чтобы тебя убить». А ты до последнего идешь на него. Это в какой-то мере его притормаживает, останавливает нападение. Это защитный рефлекс. Бей или беги. Просто я в большинстве случаев бью, потому что 12 лет работы в ОАО «РЖД» и эти вызовы, с которыми я столкнулся, эти стрессы — они настолько закалили меня, что мне приходится, это обычное мое поведение. Я не могу отойти, там, ой, все, бросить локомотив и убежать. Мне нужно принять решение здесь и сейчас. Это не значит, что я не боюсь. Я очень боюсь. Но я знаю, что, когда происходит какая-то страшная, патовая ситуация, нужно принимать решение, нужно делать какие-то технологические процедуры, которые предотвратят крушение поезда. Нельзя замалчивать зло, понимаете? Нужно ткнуть пальцем, сказать: «Это зло, и я буду с ним бороться до конца. Я буду принципиально говорить „нет“ и все». Это шокирует их. Они не понимают, как это может быть.
Как вы покидали Россию?
— Мы попросили помощи, мы сказали: «Все, у нас нет, как сейчас модно говорить, у нас нет карт». Вот. Мы сказали, что все, мы не можем ничего, нас убьют, нас просто растерзают, посадят, разлучат, заберут детей. То, что они постоянно тоже проговаривают, что «мы заберем детей, отправим в детдома, вас посадим». То есть вот это… Обратились за помощью, и отреагировали, многие отреагировали, потому что история понятна, она как на ладони. Я всегда так стараюсь действовать, чтобы быть под светом. Этот свет, он защищает нас. Пока мы в центре гласности, пока мы защищаемся светом, эти уродцы из темноты боятся напасть, им не так это легко сделать. И запросили визу во Францию, гуманитарную. Политическое убежище. Мы сразу сказали: «Нам нужно политическое убежище». Буквально через месяц позвонили из посольства Франции в Москве и сказали: «Быстро хватайте чемоданы, все хватайте, сдавайте паспорта на получение виз в визовый центр, и все». Ни копейки не взяли ни за визы, ни за что, только за перелет, сказали: «Перелет мы вам оплатить не можем». Нашли дешевые билеты все вместе, где-то 79 000, через Турцию. В два этапа мы прилетели, получается, во Францию и запросили здесь убежище. Вот, все бросили, предварительно написали на родителей там доверенности, все отдали им: и бизнес, и дом, и машину. И, получается, на сегодняшний момент отказались от наследства, от всего, что у нас там было, потому что это… Как мне еще, знаете, говорят: «Почему вы от всего, как вы отказались?». Я говорю: «А зачем нам это все, если мы будем мертвы? Оно нам не нужно». Жизнь человека важнее, чем его имущество. Приходится иногда что-то бросить, чтобы жить дальше и чтобы жить.
Как вы устроились в новой стране? С какими трудностями столкнулись в первые месяцы?
— Я не знаю каких-то таких сложных сложностей. Для нас мы не видели. Мы привыкли все сложности, которые есть, сносить своим поездом. Въезжать в них просто на полном ходу. И они как-то в сторону всегда отлетают. Здесь нам показалось поначалу даже, что как-то оно легко все, знаете. Ты собираешься идти там куда-то, какие-то документы оформлять, думаешь, тебе сейчас будут там, как в России, мешать, ты должен будешь что-то доказывать, приносишь все документы, а тебе говорят: «А зачем ты столько документов-то принес?».
И сразу мы попали в жернова системы по работе с политическими, значит, иммигрантами, кто просит политического убежища. И так как у нас трое детей, наша история явная и реальная, то дали нам сразу, ну, как сразу, через три недели нам выделили жилье. До этого жили мы у знакомых в небольшом городке, ну, рядом с Парижем относительно. И выдали жилье, устроили детей в школу, старшую устроили в колледж. Всех потрясла наша история, потому что французы — они такие очень любознательные люди. Очень такие они все, знаете, они такие все политизированные, они такие все в политических этих всех штуках, они очень осведомленные, они такие: «А что? А почему? А как?». Они привыкли, что много приезжает людей, которые просто так это делают, понимаете, чтобы просто жить за счет французов, и им это не нравится. Когда они видят реальную историю, они прямо: «О, ничего себе, вам действительно надо помогать». И они начинают помогать. Это от одежды, документов, записи к стоматологу. Мы сложностей особых каких-то не встретили, кроме языкового барьера. И они записали нас на многие курсы. Мы 350 часов с женой только отходили на различные курсы за год. Ну, где-то до А1 мы подтянули язык, но это сложно. Вот сложность — язык.
Что вас приятно удивляет во Франции?
— Больше всего во Франции удивила, знаете, свобода. Вот эта свобода, настоящая свобода. Она неподдельная. Первое время мне показалось, знаете, вот первые люди, которые никогда не видели зла. Вот просто вот такого настоящего зла, как мы насмотрелись в России, что каждый тебя хочет обмануть, каждый тебя хочет посадить, каждый тебя хочет уничтожить, каждый хочет тебя обобрать, каждый хочет тебя избить. Вот этого вообще ничего такого мы не видим. Да, мне тоже французы говорят: «Внимательно. Здесь есть тоже плохие люди». Но они здесь целые легенды рассказывают. Есть… «Вот, будьте осторожны, не все такие добрые, как вот вы привыкли здесь сейчас видеть. И по ночам не гуляйте, не ходите». Это вот впечатление свободы, свободы абсолютной.
Вернетесь когда-нибудь в Россию?
— Нет, я не хочу возвращаться в ту Россию, которую я знаю. Я сделал все возможное. Был донором крови, возил их на поездах, обеспечивал их безопасность при движении поездов. Понимаете, платил налоги, кормил их всех. Я кормил эти семьи, этих чиновников, этих полицейских, я обкормил их, понимаете, налогами своими. Ни разу государство и общество, ни разу мне не помогло. Мое общество, оно в эмиграции, все, понимаете, они здесь все, где-то по всему миру раскиданы. И я знаю, что я могу обратиться, попросить помощь. Возможно, не сразу помогут. Но кто-то находится всегда, который говорит: «Давай я помогу. Давай мы подскажем, поможем, поддержим». Там абсолютный штиль.
Чего вы боитесь?
— Я боюсь, что это все выплеснется еще больше в мир. Этот зомби-апокалипсис. Эти деревянные солдаты Урфина Джюса пойдут убивать всех. Весь цивилизованный мир. И я боюсь, что демократический цивилизованный мир может не выдержать этого нажима. Я боюсь, что некоторые действия, которые направлены на сдерживание режима, недостаточны. Что они не понимают до конца, кто это такие. Что это самое настоящее зло. Когда говорят… меня учили на политологии, что мир не черно-белый, а серый. Но в России я убедился, что мир, он бывает прямо черно-белый. Есть белая сторона, есть абсолютно черная. И задача этой черной стороны, чтобы белого вообще не было. Чтобы не было серого, чтобы никакого цвета не было. Чтобы просто всех поглотить, уничтожить. И непонятно зачем. Я боюсь вот этого тупика, как сказать, того, что ты в какой-то момент понимаешь, что все, ты ничего не можешь сделать. Когда ты бессилен, я очень сильно боюсь этого чувства. Потому что у меня мой характер и моя личность сформировалась на том, что нет того, что бы я не мог сделать, потому что я должен сделать так, чтобы поезд доехал.
О чем мечтаете?
— Для себя мы мечтаем о спокойной, свободной жизни, о хорошем образовании для детей, потому что образование — это щит. Перед злом, перед большим злом это щит и меч. Мы, мы, знаете, мы приспосабливаемся. Нас, когда спрашивали здесь местные власти, ну, на интервью, чем вы планируете заниматься, мы сказали: «Мы рабочие люди, мы всю жизнь работали, мы можем и работать. Если вы позволите нам вести бизнес, мы будем вести бизнес». И нам одобрили. А так, работа, бизнес какой угодно, чем угодно мы готовы заниматься, мы всегда в движении, мы всегда преисполнены, скажем, задора такого. Если сказать глобально, о чем я мечтаю, — о том, чтобы победила Украина, о том, чтобы Россия была как минимум поражена в своей агрессии, чтобы она была полностью деморализована, чтобы произошла перезагрузка, чтобы восстановился мир, чтобы все семьи украинские, которые понесли на себе это бремя, этой боли, этой войны, чтобы они все получили отмщение, компенсации. Чтобы все политические репрессированные были освобождены, чтобы восторжествовала справедливость и чтобы все подлецы, те, кто принимал участие, те, кто поддерживал режим Путина, чтобы они понесли заслуженное наказание. Вот моя глобальная мечта. Я тогда буду доволен.
