Катерина София: «Спасти сына из оккупации»

Катерина София — певица и автор песен из Одессы. За месяц до полномасштабного вторжения она отвезла 9-летнего сына к маме в Балаклею, чтобы он окончил там учебный год в школе без коронавирусных ограничений. В первые дни российского вторжения город был оккупирован.

После страшных приключений по дороге туда и обратно Катя с сыном выехала в Польшу. Теперь они в Великобритании. О проживании травматического опыта и новой жизни после него — певица Катерина София в «Очевидцах».

Расскажите о себе.

— Меня зовут Катерина София. Одно имя мне дали в России, потому что я родилась в России, а второе — уже в Украине, так как после трёх лет я всю оставшуюся жизнь прожила в Украине. Однажды в третьем классе меня перезвали, поэтому у меня два имени. Как певицу меня знают как Софи Катрин. Мои родители встретились в России и родили меня там. Затем они переехали в Украину к моей бабушке, маминой маме, потому что она вышла замуж и уехала в Украину.

Я телесный терапевт. У меня за плечами 6 лет опыта массажной практики, практики гвоздестояния и гипнотерапии. Сейчас я помогаю людям соединить, так сказать, душу и тело, работаю с психикой и физикой. Пишу о том, что чувствую и что пропускаю через себя. За последние пару лет написала много песен о событиях в Украине, о войне, о чувствах, о том, что переживали наши люди. Я испытала много разных эмоций по поводу того, что родилась в России, а жизнь моя прошла в Украине, и всей душой люблю Украину.

Когда-то меня осенило, что мое творчество — это мост между адекватными русскими и украинцами, между теми людьми, которые выбирают жить через сердце и воспринимать смыслы. Наша родина — музыка. Вина. Сигай!

24 февраля 2022 года. Каким был для вас этот день?

— Примерно за месяц до этого я отвезла своего сына к бабушке в Харьковскую область, потому что из-за пандемии закрылись школы, а мне нужно было работать, и это стало невозможным. Мы посоветовались и решили, что отправим его к бабушке. И вот он был там.

Я помню, это был квартирник моих авторских песен. Мы с друзьями и организаторами мероприятия проводили время, и вдруг в 4 утра раздался звонок. Мне сказали, что Балаклею бомбят. Балаклея — это город, где на тот момент находился мой сын, девятилетний мальчик. Я была в Одессе и слышала эти взрывы по телефону — это было очень громко. Первая моя реакция — я начала искать билеты на поезд, чтобы забрать его, но билетов не было. Всё было выкуплено. Я листала на неделю-две, месяц — и просто не находила билетов. Мы начали понимать, что что-то происходит, что-то не так.

Я не понимала, нужно ли нам отменить мероприятие или нет, находилась в состоянии аффекта. Родители одного из друзей приехали и забрали нас за город. Мы начали готовиться к чему-то страшному. Это было ужасно. Мы начали заклеивать окна крест-накрест скотчем, готовили подвал. Сейчас, когда я говорю об этом, мне даже не верится. Раньше я об этом говорила со слезами, а теперь, после более 30 часов психотерапии, я могу говорить об этом спокойно, даже с улыбкой. Мы готовили ломы, топоры, клали их в подвал на случай, если нас завалит. Мы готовили еду, какие-то пледы — в общем, готовились встречать войну.

У меня начались панические атаки и постоянный стресс, потому что, когда я созванивалась с мамой и сыном, часто слышала взрывы. Я понимала, что нужно как-то забрать оттуда сына, но на карте это место уже было полностью красным, всё развивалось очень быстро. В итоге мы просидели в этом доме за городом недели две, просто боялись, молились, занимались йогой, дыхательными практиками, спасали себя как могли, чтобы держаться в адекватном состоянии.

**Близкие люди говорили мне: не езжай никуда, потому что это мирная операция, и скоро всё закончится. Это сейчас две недельки пройдут, и всё закончится, никуда не двигайся, это опасно. Сиди на месте, жди, сейчас всё закончится. Родственники, конечно, не уточняли деталей. В моей семье у всех очень разное видение всей этой картины войны, к большому моему сожалению. Поэтому я передаю только своё видение. Они, поверившие в ту пропаганду, сказали мне сидеть на месте и ждать, пока всё закончится.

Как вы приняли решение ехать за сыном в Балаклею?

— У меня было состояние безысходности, я вообще не знала, что делать. Было безумно страшно ехать в горячую точку, но было страшно и просто сидеть на месте. Начались сирены, взрывы в соседних городах. Это было очень громко. Я думала, что делать, и понимала, что нужно уезжать. Уехать без сына я не могла. А он был там, в Балаклее, а мне нужно было проехать через всю Украину.

Однажды я проводила квартирник, потому что нужно было что-то делать. Я понимала, что люди все в стрессе, и была идея объединить всех. Я просто пела для людей, говорила с ними. Мы делали такие теплые круги, чтобы как-то держаться. В один из вечеров я уже после концерта разговаривала с другом. Я сказала ему, что поехала бы прямо сейчас, если бы кто-то поехал со мной, потому что боялась, что меня просто вырубит от стресса. У меня уже было состояние, когда начались панические атаки, скачки давления, и состояние было жуткое. Друг сказал: «Давай я с тобой поеду». И мы поехали.

Некоторые близкие говорили мне: «Выйди за пределы Украины, подожди, когда всё закончится, приедешь и заберешь его». Но я не могла так сделать и поехала прямо в пропасть. Я понимала, даже сидя в поезде, что нас может накрыть в любой момент. Это было страшно. Я плохо спала, практически не спала.

Когда мы приехали в Харьков, там тоже были взрывы. Это было почти через месяц после начала войны. Пока мы всё организовали, нашли машины, людей, которые согласились помочь, прошло много времени. Мы ехали несколькими точками. На тот момент уже взорвали мост в Харьковской области, который позволял проехать в мой город, где живут родители. Мы переплывали на лодке реку. Это был Донецк.

Что происходило в Балаклее в первый месяц оккупации?

— Когда я звонила маме, на протяжении всего пути связь была нестабильна. Почему я приняла решение точно ехать? Сейчас понимаю, что это было безумием, но связь почти на неделю пропала. Один из последних разов я звоню — сын плачет: «Мамочка, забери меня, когда ты приедешь». Мама тоже была на стрессе, она вроде пыталась меня успокоить, но я видела, что она не совсем понимает, что происходит. В какой-то момент начались сильные взрывы, и мама на нервах говорит: «Ой, там… стой, всё… давай…» И связь прерывается. Звучат взрывы, что-то непонятное, и связь прерывается. Несколько дней я не понимала, живы они или нет.

Что мама говорила?

— Она говорила, что территорию оккупировали, что с ними ничего плохого не делают, но нет еды, заканчивается еда. Волонтёры привозили хлеб и мясо, и люди стояли в очередях, чтобы получить буханку хлеба, как в старые времена. Одну курицу на всю улицу делили. Света не было, зарядить телефоны нечем было. Постирать вещи и прочие удобства сразу отпали. Благодаря тому, что папа недавно установил солнечную батарею, вся улица приходила к ним заряжаться. Поэтому они были со связью, но временно. Но так как они живут под горой, связь часто пропадала. Когда бомбанули вышку, связь пропала окончательно. Это я уже выяснила позже.

Как вы пересекали границу оккупированной территории?

— Добраться до Балаклеи было настоящим квестом, потому что нужно было проехать десятки блокпостов, и не все соглашались ехать. Только через знакомых и несколькими машинами я добралась ближе к городу. Нужно было маневрировать между комендантским часом, и находиться в красной зоне хотелось как можно меньше времени. Это было очень страшно.

Пересекла я границу с приключениями, не слишком весёлыми. Дело в том, что так как я родилась в России, у меня российский паспорт, и жила я в Украине по ПМЖ (свидетельству о постоянном месте жительства). До момента начала войны это не создавало мне проблем: я училась и работала в Украине официально. Я подъезжаю к оккупированной территории. Проехать в город можно было только если ты там прописан. А я там прописана, слава Богу, на тот момент не выписалась.

Какие документы были на сына?

— Документы на сына я оставила у мамы, потому что там мы его оформили в школу. Мы думали, что до лета он доучится там, в Балаклее. Украинские военные начали допрашивать меня о том, кто я, куда еду и почему у меня нет документов на сына. Сын у меня родился в Украине, у него украинские документы, а у меня российский загранпаспорт и ПМЖ. В российском загранпаспорте детей не вписывают, в ПМЖ — тоже. Получается, у меня не было ни одного документа, который бы подтверждал, что это мой сын, только свидетельство о рождении, которое находилось на оккупированной территории. Всё выглядело странно.

Они начинают меня обыскивать и находят петличку для микрофона. Я — начинающий блогер, но петличка не совпадает с моим телефоном, потому что смартфон я оставила за территорией. Я понимала, что может случиться всякое, могут забрать телефон на границе, и чтобы себя обезопасить, я взяла простой телефон-ракушку, в который забила несколько номеров — мамы, водителя. Петличка с телефоном не совпадает, и это выглядело подозрительно.

Четвёртый факт: они находят блокнот. Блокнот пустой, но перед выездом я записала в него все важные номера телефонов — родственники в России, друзья на заграничных номерах, подруга в Израиле. Они смотрят блокнот, видят странные номера и начинают задавать вопросы. Я на стрессе, сумбурно объясняю, всё выглядит странно. Они говорят: «Сейчас поедешь, поговоришь с кем-то. Если всё нормально, проедешь дальше. А пока стой, жди». И я стою, жду возле машины перевозчиков, которые должны были везти меня на оккупированную территорию.

Что произошло дальше?

— Начинается обстрел, потому что бомбили цемзавод на границе оккупированной территории. Поле, несколько машин, которые хотят въехать. Нам говорят, что назад нельзя и туда тоже нельзя. Мы стоим посреди поля. Я помню, я стою и единственное, что остаётся, это молиться, потому что не понимаю, что произойдет дальше.

Передо мной стоит военный. Позже я поняла, что военные бывают разные: есть люди, которые открыты, готовы помочь, успокаивают, защищают. А есть те, кто не очень здоров психически и идут туда, чтобы выплеснуть свою злость. Среди тех, кто там был, примерно пятеро ребят были очень классными военными, которые меня успокаивали, говорили, что всё будет нормально. А один игрался курком, отодвигал мне волосы и говорил: «Ты такая красивая, что переживаешь?». Он играл с моими эмоциями, пугал меня, нарушал мои границы. Всё это происходило в момент ожидания, непонятно, что будет: прилетит, не прилетит, доеду ли я до сына, куда меня везут. Всё это было настоящей бурей эмоций.

Как вы доехали до сына?

— Проходит время, приезжает машина. Меня сажают в машину, четыре здоровых мужчины в форме увозят в неизвестном направлении. На все мои вопросы они отвечают: «Сейчас поговоришь с кем-то, и всё будет нормально». Мне было так страшно. Один из них говорит: «Сейчас я надену вам шапку на голову, это для вашей же безопасности». Надевает шапку, обматывает её скотчем вокруг глаз, чтобы она держалась плотно, и говорит: «Не переживайте, это для вашей безопасности». Но менее страшно не становилось — только больше.

Я еду с завязанными глазами, тот, кто завязывает, говорит впереди сидящему: «А ты пока ножичек достань». И тут я поняла, что что-то страшное происходит. Анализируя сейчас, я понимаю, что выглядела как шпионка. Они пытались эмоционально надавить, чтобы я могла вскрыться и сказать, например, «Ребята, не убивайте, я всё расскажу». Но так как я не была шпионкой, я просто молчала, вспоминала всех богов, ангелов-хранителей и понимала, что, возможно, не доеду до сына. Доехать оставалось 15 минут, и вся жизнь пролетела перед глазами.

Как всё закончилось?

— Меня привезли, разложили все мои вещи до монетки, проверили каждый документ. Они не понимали, почему мама не могла подвести сына к границе. Мама просто отказалась это сделать. Я не знаю, какие у неё были мотивы. Наверное, ей было страшно. Я рассказала всю ситуацию, объяснила, что я своя, местная, прописка настоящая. Месяц назад, когда я отвозила сына к бабушке, я давала интервью на местном украинском радио, и это меня спасло. Они позвонили, куда надо, подтвердили, что я была там.

Затем зазвонил мой старенький телефон-ракушка, и на связи оказалась моя мама с оккупированной территории. Она появилась после того, как несколько дней связи не было. Мама начала спрашивать: «Ты где? Я звоню твоему другу, он говорит, что ты уже должна быть у меня». А я не могла сказать, где нахожусь. Ситуация была странная и страшная.

Я предложила военному, который меня допрашивал, поговорить с мамой по телефону. Он сказал, что они не могут передавать ребёнка посторонним людям. Я объяснила, что мама не сможет это сделать. Мы посмотрели друг на друга, и я сказала, что поеду к сыну сама. Меня отпустили. Мы поехали дальше. Всё это было очень нервно, потому что мы боялись не успеть до комендантского часа.

Как вас проверяли на российских пропускных пунктах?

— На российских пропускных пунктах меня спрашивали, куда я направляюсь, проверяли документы, видели прописку и не задавали вопросов. Я сказала, что еду за сыном. Они понимали, что мы скоро вернёмся назад, потому что перевозчики постоянно ездили туда-сюда, помогая людям. Слава Богу, мама уже собрала сына. Мы сделали всё быстро.

Когда я приехала к маме, я увидела, что туалет на улице был уничтожен взрывом, просто снесло. Теплицы не было, мама вручную построила маленькую тепличку, чтобы спасти огурцы. Входная бронированная дверь была погнута взрывной волной. Чудом уцелели окна. Соседи потеряли все окна. У мамы они были приоткрыты, и поэтому не потрескались. Вид был ужасный. Сердце разрывалось. Мама не хотела уезжать, и я понимала, что, возможно, вижу её в последний раз.

Как вы с сыном выбирались из Балаклеи?

— Мы сели в машину, выехали и проехали российский пост, проверили документы и выпустили. Украинские тоже проверили и выпустили. Один из военных успокаивал меня, говорил, что всё будет хорошо. Он сказал мне пригнуть голову и ребёнка спрятать. Я пригнула сына, а мимо проезжала скорая помощь — видимо, был обстрел, кого-то подстрелили. На носилках кого-то заносили, мы это видели. Дорога в Харьков тоже была непростой: частично ехали машинами, частично на лодке переплывали реку. Через какое-то поле шли пешком, потому что мост взорвали. Другой дороги не было.

Мой сын не понимал, что происходит. Когда мы ехали на лодке, ему даже было интересно, как будто это было приключение. Я была рада, что он не понимал всей глобальности ситуации.

В Харькове опять были взрывы. Мы каким-то чудом дожидались поезда. Мы приехали голодные, на стрессе, холодные. Тогда меня удивила теплота волонтеров, которые на вокзале встречали людей, кормили, давали бутерброды и горячий чай. Это было такое утешение, видеть, как люди сплотились. Я увидела, что люди друг друга не бросают, что есть такая любовь, несмотря на весь этот ужас. Это было прекрасно.

Куда вы поехали из Украины?

— Изначально я планировала поехать в Прагу. Моя подруга уехала туда и сказала, что там помогают волонтеры. Я понимала, что нужно работать, и что первое, что нужно организовать, это ребёнка. У меня с собой была минимальная сумма денег, и я понимала, что не могу позволить себе купить билет на Прагу. Я должна была воспользоваться возможностью, когда по украинскому паспорту дают билет в любую страну, принимающую украинских беженцев. Я ждала этого момента, но когда подошла брать билет, мне сказали, что я гражданка Российской Федерации и не могу получить билет. Моему ребёнку дали бы билет, а мне — нет.

Тогда одна волонтёр предложила организовать мне пессель — местный польский идентификационный номер. Она познакомила меня с мужчиной, который помогал оформлять документы. Мы подружились, и спустя месяц в Польше поняли, что между нами возникли чувства. Я не знаю, то ли это события так повлияли, то ли что, но это была очень сильная любовь, и продолжается до сих пор. Мы живем вместе.

Как вы оказались в Великобритании?

— Мне предложили поехать в Британию по спонсорской схеме, когда британец приглашает украинца к себе в дом. Оценив, пообщавшись с этими людьми, я поняла, что это были люди с чистыми мотивами, действительно желающие помочь. Я решила, что это самый лучший вариант. Я поехала сюда. Мне здесь дают статус беженца, и это платформа, благодаря которой я могу выдохнуть и начать развиваться дальше. Мы поговорили с моим другом, и он решил ко мне приехать. Спонсорская семья оказалась очень теплой, словно мы попали в настоящую семью.

Как ваш сын пережил все испытания?

— Мой сын — маленький боец. Он месяц провел в подвале, слыша бомбы, видя бабушку в стрессе и слыша мой плачущий голос по телефону. Это непросто пережить в девять лет. Когда он приехал в Британию, он испытал еще один стресс — адаптация к новой стране, где он не понимал языка. Но британцы оказались очень вежливыми, и благодаря их поддержке, мой сын быстро выучил язык. У него был очень сильный нервный тик лица. Мы занимались с детским психологом, и это помогло. Теперь он стал уверенным в себе, стал более мужественным. Сейчас он уже влился в общество и свободно общается.

Что бы вы сказали россиянам?

— Когда началась война, я написала песню «Нас поссорили» на двух языках. Там как будто диалог между двумя странами, или между двумя народами, или даже между двумя частями меня. Пока мы не берём ответственность за свою жизнь, мы будем чьими-то пешками. Пока мы доверяем телевизору больше, чем своим чувствам, будут войны, потому что кому-то это выгодно. Я прошла через жертву, обиду, злость, ненависть, непринятие, смирение, принятие, творчество и благодарность.

Я смогла посмотреть на ситуацию как наблюдатель. Когда есть тиран, всегда есть жертва, которой это нужно. Жертва должна обнаружить свои границы, начать опираться на себя. Украина выходит из состояния жертвы, в котором она была годами. А в России, как мне кажется, многие люди живут, обманывая себя, но там тоже есть люди, которые пробуждают других, говорят «проснитесь, посмотрите, что происходит».

Основная масса людей поверила в ту историю, что виноват кто-то другой, и ничего не сделаешь. Люди смирились со своей участью и послушно делают то, чему их учили годами. Вся их политика стоит на гордыне и гордости своей великой страны, но внутри много проблем — уважение к поколениям, уважение к детям часто отсутствует. Там есть диктатура в каждой семье.