Алла Рихлицкая: «Второго Охматдета мы не переживем»

Алла Рыхлицкая, заведующая кафедрой хореографии Херсонского университета, Заслуженный работник культуры Украины, танцовщица. Сейчас преподает хореографию онлайн из Праги. После оккупации российской армией Херсона уехала вслед за дочерью в Чехию. Рассказывает о  том, как в Херсон пришла война, как город переживал оккупацию, как со слепой матерью на руках уезжала из родных мест, о своем отношении к коллаборантам и о том, как оборвалась связь с братом, живущим в России.

Расскажите о себе.

— Рихлицкая Алла Евгеньевна. Я работаю в Херсонском государственном университете, заведую кафедрой хореографического искусства. Работаю в университете уже практически 25 лет. Имею звание заслуженного работника культуры Украины, 40 лет педагогического стажа. В прошлом была танцовщицей, много лет танцевала, работала в творческом коллективе в городе Херсоне. Воспитала целую плеяду хореографов в Херсоне и Херсонской области, не только в Херсоне. В общем, хореограф, балетмейстер.

Каким вы запомнили день 24 февраля 2022 года?

— До 24-го числа мы знали, что за несколько месяцев уже были разговоры о том, что может быть вторжение. Но мы в это не верили, конечно же. Знаете, мы на работе с коллегами, после работы, если где-то собирались, общались: “Ты веришь, что такое может быть?” — друг друга спрашивали, и многие говорили: “Нет, не верю”. У меня тоже было ощущение, что этого не может быть, потому что не может быть вообще. Мы выросли в нормальное мирное время, и война для нас была чем-то из кинофильмов и книжек. Это было то, что рассказывали наши предки: мой дедушка один погиб, другой прошел всю войну, был ранен. И вся эта история оказалась нереальной для нас.

И когда наступил этот день, 24 февраля… Я всегда рано встаю, иду на работу. В тот день у меня была первая и вторая пара, кажется, я должна была идти на третью пару. Я проснулась чуть позже, чем обычно, может, в полвосьмого. И как-то ощутила физически, что что-то не так. Просто находясь в квартире, я что-то ощутила, честно вам говорю, это не придумано. Я поднимаюсь, включаю телевизор, и там уже идет информация. Восемь часов утра, уже прошло четыре часа войны. Конечно, полное оцепенение и абсолютное непонимание того, что это за ситуация. Это что, не кино? Это не по телевизору, не сюжет какой-то? Это действительно страшная правда жизни.

В тот день я как раз ночевала у мамы, потому что она уже пожилая женщина, 84 года. Она и глухая, и слепая. Мне приходилось с ней находиться. И мне было страшно ей озвучить эту информацию. Я говорю: “Ты понимаешь, да? Наверное, все-таки это да”. “Как да?” — “Ну, все, спокойно, спокойно”. Но мне нужно было идти на работу, потому что в тот день административно я должна была там решать какие-то вопросы. И я, растерявшись, набираю своего декана и говорю: “Что делать? Идти на работу в такой ситуации?” Он говорит: “Нет, не надо идти”. “А мне же нужно там что-то подписать.” “Ну, если тебе не сложно, поедь”. Мне не так далеко ехать, я собираюсь и автоматом двигаюсь туда.

Когда захожу в университет, который абсолютно пуст, в административной части университета, где находятся кабинеты, отдела кадров и так далее, было буквально несколько кабинетов, где находилось по одному человеку. У всех был вид с открытыми глазами, отрешенные и непонимающие. Все задавали один и тот же вопрос: “Что это за ситуация?”

В университете был такой красавец-кот, который был, знаете, как брендом нашего университета, его везде фотографировали. Он действительно был такой большой, красивый и очень важный. И вот он лежит на солнышке, греется. Я даже сфотографировала. Потом я побежала к своей дочери, она недалеко живет возле университета, тоже в растерянности. Не понимаешь: а что дальше? Зайдут? Не зайдут? Будут стрелять или не будут? Убивать или не убивать? Что нам делать? Честно, я попрощалась так, как будто прощалась навсегда с детьми, с каким-то таким неприятным ощущением. Пошла пешком домой.

И пока дошла домой пешком, мне казалось, у меня было предынсультное состояние, потому что на фоне эмоций, переживаний, общения и непонятности происходящего я пришла домой, мне казалось, что у меня просто сейчас все вылетит. Но все, что происходило на протяжении следующих дней, недель, месяцев, а я пробыла в Херсоне до 16 мая, фактически два с половиной месяца, было таким, знаете, поэтапно удручающим.

Я человек очень цельный, системный, дисциплинированный. У меня всегда все должно быть по плану, выстроено. Я знаю, что я буду делать завтра, через неделю. У меня некоторые месяца и дни расписаны были, потому что участие в конкурсах, студенты, экзамены, программы, написание статей… Много работ, которые я должна себе планировать изначально: что я должна сделать сегодня, что через месяц, что через полгода. И тут в одночасье это все разрушается. Дальнейшую нашу жизнь сложно назвать жизнью.

Можете вспомнить день, когда российские войска вошли в Херсон? Как это было?

— Уже через три дня мы услышали выстрелы и взрывы на Антоновском мосту. Эта вся история закончилась тем, что, теперь я понимаю, для нас, именно для нас ничего страшного не было. Мы находились достаточно далеко от Антоновского моста, но мы же не знаем ситуации, не понимаем. Слышим взрывы, люди, которые никогда их не слышали. Естественно, с мамой я одеваюсь и иду ночью в школу, потому что школа недалеко, в подвал школы. У нас в доме подвал есть, но вы же понимаете, в то время они не были оборудованы. Насколько я знаю, сейчас подвальные помещения полностью оборудованы, все там есть для того, чтобы как убежище прятаться. В то время этого не было.

Уход туда, скажем, в убежище… Побыли мы там часа три, я понимаю, что дальше мы там не можем находиться. Я бы одна могла, а с мамой, больной, не могла. В этот момент мы уже понимали, что война приблизилась вплотную к нам. И вот на следующий день, после того как мы спускались в убежище, у меня окна выходят на улицу. Наша центральная улица называется Перекопская, она как раз основная, центральная, от Антоновского моста. И я воочию вижу, как начинают двигаться вот эти все машины, БТРы и все остальное. Понимаете, смотришь кино. Я смотрю и не могу понять, опять-таки, это мне снится или что? Очень страшное впечатление, очень страшное.

Потом мы слышали автоматные очереди возле дома, где живет мама. Это большой Днепровский парк называется. В этом парке тоже убивали людей, я это слышала. Мы на улицу, конечно, не выходили. Выходить приходилось только в магазины. Это тоже отдельная история с магазинами, с тем, как это потихоньку все сходило на нет, как все закрывалось постепенно. Было ощущение угрозы голода. Знаете, все скупалось, и мы, естественно, поддавались этому. Не могу сказать, что это была паника, нет, паники не было. Но люди, украинцы, всегда должны с пониманием: я должна знать, чем мне завтра кормить семью. Никто к этому халатно не относился, поэтому всегда старались пойти, что-то купить, положить в морозилку. Хотя тоже не знали, насколько это долго понадобится.

Когда я уезжала, я все это раздавала, потому что оно уже не было нужно. Потом начались в Херсоне митинги людей, которые выходили на центральную площадь и протестовали против российской армии. Люди выходили без оружия, просто говорили лозунги, кричали, требовали. Я все это видела по интернету. Я не могла пойти туда, потому что у меня мама. Мои родственники были там, и они рассказывали, общались по телефону, что там происходило. Вначале это было более-менее сдержано со стороны российской армии, но потом стало очень жестко. Людей убивали, ранили. В общем, все было непросто.

Среди ваших друзей и коллег были те, кто сотрудничал с оккупационной властью?

— Да, такое случилось, и это стало потрясением для нас, для всех. Мы с этими людьми общались, у нас были хорошие отношения. Я не могу сказать, что мы были близки, как друзья, но как коллеги всегда находились на хорошем уровне. Мы сотрудничали в творческом плане, вместе проводили мероприятия. Было приятно с такими людьми иметь творческий контакт. Но были и те, кто перешел на другую сторону. У каждого была своя причина. Но ни одна из тех причин, которые они озвучивали, не может быть принята нами при любых обстоятельствах. Никто из них не был голоден, как они говорили, что им нечем было кормить семью. Это неправда. Они получали зарплату. В Херсоне всегда было достаточно продуктов, особенно уже в период, когда российская армия была отброшена. В Херсоне, на юге Украины, всегда была возможность поставок, и все это было. Поэтому верить их словам о том, что они голодали и им нечем было кормить семью, неправда.

Что стало с коллаборантами после того, как Украина вернула Херсон?

— Коллаборанты ушли с российскими войсками в ноябре месяце, когда в город вошли наши украинские ВСУ. Они ушли с ними, потому что понимали, что оставаться здесь не имело смысла. Сейчас они находятся где-то в России, иногда нам попадаются какие-то истории про них, мы пересылаем друг другу. Но это, знаете, очень смешно. Смотришь на этих людей, которые имели действительно статус, творческий уровень, чем они сейчас занимаются, как это выглядит — такая примитивная самодеятельность. Мне кажется, это недостойно просто человека. Вообще, все, что они сделали, недостойно нормального человека.

Когда и почему вы решили уехать из Херсона?

— Это не было решением, принятым за один день или в один момент. Я как-то сразу чувствовала, что, наверное, мы не сможем там оставаться по многим причинам. Толчком стал, конечно, отъезд дочери. У дочери муж был моряком, и он уехал еще до начала войны. Естественно, им надо было как-то увидеться. Она поехала к нему навстречу, и они там решили, что, наверное, нужно оставаться за границей, потому что дети, потому что образование. Нужно жить, как-то устраиваться. И когда она уехала, через месяца два, полтора, я, как любая мама, поняла, что не могу без внуков, без дочери. Я хочу их видеть. Это самое главное, что у меня есть в моей жизни. И мы собрались.

Сложно было уговорить маму, очень сложно. Но я уговорила. Не получилось уговорить мужа сразу. Мы уехали сами. А потом муж через два месяца приехал, потому что тоже понимал, что там все уходило на нет. Жизни не было: не было света, интернета, не было возможности даже связаться с ним. Поэтому мы приехали сюда, к дочери в Прагу.

Что с вашим имуществом? Вам пришлось все бросить?

— Имущество пока цело. У дочери там, где она жила, ракета влетела прямо в соседскую квартиру. На площадке две квартиры и два балкона рядом. В соседский балкон попала ракета. Наши знакомые, родственники ходили, смотрели на квартиру дочери. Чудом не задело нашу квартиру, пока всё цело. Но я говорю “пока”, потому что, вы знаете, у многих моих знакомых, друзей, коллег, полтора-два года ничего не происходило, а потом раз — и случается большая неприятность. Вот недавно у моей одной коллеги случилась большая неприятность: ракета влетела прямо в их дом. Так что тут мы не можем сказать, что сегодня так, а завтра будет что-то по-другому.

Сегодня я слушала информацию, что за последний месяц в Херсонской области российская армия сбросила 3300 дронов. 3300 за один месяц. И они же взрываются в последнее время. Как? Мне рассказывали люди, знакомые, и я слышу подтверждение этой информации в интернете, что они выпускают этот дрон, следят за человеком, который идет, едет на велосипеде. И вот просто играются, как в игры. Сбрасывают потом дрон прямо на этого человека. Сегодня женщина была очень сильно ранена, ее забрали в больницу. Неизвестно, выживет ли она.

Как сейчас живет Херсон? Что рассказывают друзья?

— Несколько районов, там, где живет моя мама, корабельный район и Днепровский район — там находиться невозможно. Хотя и там люди живут. Некоторые районы, которые более отдалены, там как-то жизнь более-менее существует, люди ходят. Но в основном это пенсионеры. Полноценной жизни нет.

Наш университет тоже пострадал: несколько ракет попало, и не один раз. Бассейн разрушен, разрушен актовый зал, где мы проводим занятия, многие кабинеты. В общем, половина окон забита стеклом, там, где должны быть стекла, все забито фанерой. Кто приезжает в Херсон, говорит, что зрелище очень удручающее.

Есть ли у вас близкие люди, которые на стороне России?

— Для меня это очень больная тема. У меня родной брат, он военный, но уже пенсионер. Прослужил всю жизнь в российской армии. Вы же понимаете, Советский Союз, тогда он поехал в Россию учиться, закончил, женился, всю жизнь прожил в России. Все было нормально до 2014 года. Приезжал в гости, мамин любимый сын. Были какие-то сложности, не у нас с ним, а с его родственниками, но никто никогда не вдавался в подробности, были только какие-то ощущения на уровне интуиции. Никто никому не заглядывал в душу, ситуация была нейтральной.

После 2014 года я стала замечать, когда он звонил, он всегда спрашивал: “А как у вас дела? Что у вас?” Я отвечала, что у нас все хорошо. Вот иду на работу, уезжаю за границу, приезжаю, мы с детьми едем отдыхать, у нас все было хорошо. И вот этот вопрос, сначала я не обращала на него внимания, но потом поняла, что он задается с какой-то целью. Теперь я понимаю, что то, что он слышал по телевизору у себя, и то, что происходило у нас — это были две разные истории.

Когда началась война, на третий день я набрала его номер и говорю: “Я не поняла тебя. Три дня идет война у нас. Ты даже не позвонил, не узнал, как мама”. — “Не волнуйся, все будет хорошо. Через три дня все будет хорошо”. Я говорю: “Нет, не будет у нас хорошо”. Ну, я не буду говорить, как я с ним разговаривала. Эмоций у меня не хватает на какие-то доводы в спокойном тоне, я просто сразу кладу трубку — я такой человек, эмоциональный.

Закончилась эта история тем, что, может, за две недели или за неделю до отъезда из Херсона я попросила маму, что если он будет звонить… У нас еще стоял старый телефон, знаете, для мамы. Мы его не отключали, потому что мама общалась по этому телефону со своими родственниками. Лишать ее этой связи, она слепая, она уже знала, как набирать номер пальцами. Поэтому у нас стоял этот телефон для нее. И он имел возможность звонить ей на телефон, не мне, на мобильный. Потому что мама мобильным не может пользоваться в силу того, что она незрячая.

Я говорю: “Мама, я тебя очень прошу, когда он будет звонить, пожалуйста, разговаривай нормально. Не надо плакать, не надо жаловаться. У нас все хорошо. У нас с тобой все хорошо. В нашей семье все хорошо. Все вопросы решим”. И как-то слышу — мама на кухне разговаривает с кем-то по телефону. Я понимаю, что это не с тетей, не с подругой. Сразу почувствовала, что это брат звонит. И услышала момент, он такой, знаете, относительно жесткий. И меня это удивило, потому что я знаю свою маму — она очень добрая. И детей своих любит, и сейчас, конечно, продолжает любить, и сына. Любовь материнскую никто не отменял.

Но я не выдержала и ответила ему очень жестко. Сказала, что на этом вся история нашего общения заканчивается, и по сей день мы не общаемся. Как сказать… Знаете, мне не хочется говорить “к сожалению”, потому что мне очень больно. Я бы хотела общаться со своим братом.

Как вы оцениваете события в Курской области? Вы рады, что Украине удалось захватить кусок российской территории?

— Какая радость? Какая радость может быть, если там гибнут наши солдаты, украинские солдаты? Какая может быть радость, если гибнут мирные люди? Никакой радости, абсолютно.

Как вас встретили в Чехии?

— Чехия — прекрасная страна, Прага — необыкновенный город. Люди, с которыми я общаюсь, хотя я не имею широкого круга общения, — необыкновенные. Прекрасные люди. Я не встречалась с плохими людьми, где бы я ни была: в учреждениях, магазинах, в службах, которые мне помогали. Мне всегда помогали и поддерживали. Поэтому я очень благодарна Чехии, очень благодарна людям в Праге за то, что они нас приняли.

Нам сразу встретились прекрасные люди, которые помогли с квартирой. Да, это сложно, материально трудно, особенно сейчас. Но тем не менее, когда мы обращаемся к этим людям, стараемся обращаться по минимуму, раз в полгода, по необходимости, они всегда идут навстречу. Поэтому для меня Чехия и Прага — это восхитительные места, и я очень-очень благодарна. Искренне благодарна.

Чего вы боитесь больше всего?

— Знаете, боюсь того, что не дай бог такое повторится. У меня надежда, что это закончится, и не дай бог это повторится. Второй раз пережить такое невозможно. Я не рассказываю, как мы уезжали с мамой, потому что по сравнению с историями других людей…

Расскажите, как вы уезжали из Херсона с мамой.

— Мы ехали на такси, и когда переехали Антоновский мост, по дороге стояли разрушенные, взорванные машины. Я прекрасно знала эту дорогу, потому что на дачу мы ездили по этой дороге, и много конкурсов, мероприятий проходило по области, мы всегда ездили по этой дороге. Я хорошо знала эту дорогу, знала ее красоту, чистоту, когда все нарисовано, вычищено. Вот как в Чехии, знаете, в Чехии, чем мне нравится по сравнению с другими странами — здесь очень чисто. И у нас была такая Херсонская область — ухоженная, чистая.

А тут мы едем, все это наблюдаем, это, конечно, страшно. Доезжаем до границы, потом переходим через границу. Наверное, только благодаря тому, что мама со мной была, такая старенькая, и мне нужно было нести и чемодан, и сумку, и компьютер, и маму. Ко мне относились более-менее лояльно. Я видела, как людей останавливали ни за что, ни про что. Слышала, какие вопросы задавали, часто глупые.

Мы не могли ехать через Украину, потому что там стояли российские войска, и вот эта трасса, по которой выезжали многие наши начиная с марта, там все это взрывалось, люди гибли страшным образом. Моя дочь, например, с внуками ехала именно этой дорогой. Но когда мы уже выезжали с мамой, эта дорога уже была закрыта, все было перекрыто, машины из Херсона не выезжали. Мы могли выехать только через Крым.

Мы доехали до Крыма, потом ехали по злосчастному этому мосту, потом пересаживались в Грузии, переходили границу в Грузии. Нас там забирали люди, везли, мы приезжали в Тбилиси. В общем, я так рассказываю просто маршрут, а сколько было там всяких ситуаций… Были люди, которые, видя и зная, что мы беженцы, лояльно относились к нам.

Но были и такие, как одна женщина, которой не хватало только свастики, как в фильме “17 мгновений весны”. Когда ребенок плакал, и она его раскрывала. Вот такую я встретила на границе. И тоном, каким она разговаривала с нами, с моей мамой… Только то положение, в котором мы находились, могло меня сдержать. Если бы это было в других условиях, я бы ей никогда не простила. Просто как женщина женщине, я бы никогда не простила. Мне пришлось молчать и выполнять те действия, которые она нам приказывала, касаемо мамы в основном. То, что касалось меня, мне было все равно. На русско-грузинской границе я ее запомнила на всю жизнь, эту женщину.

Как вы добрались до Праги?

— После Тбилиси мы были там еще несколько дней, потому что нужно было делать какие-то документы. Потом был перелет из Батуми в Австрию, в Вену. Это было абсолютным потрясением для меня, потому что я не владею ни английским, ни немецким языком, а нужно было как-то общаться. Английский я, конечно, чуть-чуть знала, могла два-три слова понять, но благо, что меня вели по телефону. Неделю мы добирались. Неделю добирались до Праги.

Когда мы уже шагнули в Прагу, во-первых, как женщина хочу сказать, что я похудела килограмма на четыре за все это время. И приехала… даже внучка говорит: “О, Алла, ты такая стройная!” Я говорю: “Не такими средствами, как говорится”. В общем, драматизма никакого не было, но сложности морального и психологического характера возникали каждый день, их надо было решать. Вплоть до того, чтобы вызвать такси в Грузии, когда не знаешь грузинского, а с тобой не все хотят говорить.

Была очень интересная ситуация в Грузии. Мне нужно было пройти какой-то участок пешком, я иду, думаю, начну говорить на русском языке, потому что думала, что меня лучше поймут. Две женщины, когда я к ним обратилась: “Подскажите, мне нужно найти такую-то улицу”, — они на меня так посмотрели и на английском сказали: “Speak English”. С такой злостью. Я говорю: “Мне просто улицу подскажите”. Тут я начинаю понимать, что увидела одну желто-голубую ленту. Я поняла, что они говорят на украинском. И начала говорить на украинском. Они поменялись в лице абсолютно: “Вы откуда?” Я продолжила на украинском, сказала, что из Херсона. Мы долго еще постояли, поговорили. И мне стало легче, спокойно стало. Я поняла, что я в стране, где нас уважают, и ситуация, которая происходит в Украине, их тоже волнует.

О чем вы мечтаете?

— В первую очередь о мире. Я хочу мира, хочу спокойствия. Хочу, чтобы в Херсоне зацвели каштаны, чтобы Херсон был таким, как был. Может, даже лучше, дай Бог. Но хотя бы таким, как был, когда казалось, что он был прекрасен, несмотря на многие свои недостатки. Теперь мы понимаем, что жили лучше всех, жили шикарно. У нас все было: зарплаты, море, возможность путешествовать, покупать то, что хотим. У меня было ощущение полноценности. Мне ничего больше не нужно было: квартира, дом, семья, близкие, друзья, работа. Не знаю, чего еще можно желать.

Я хочу, чтобы было так, хотя понимаю, что так, как было, уже не будет. Но я хочу мира в Украине. Я хочу, чтобы украинские дети не гибли. Мы не переживем еще одного “Охмадета”, мы не переживем. Когда это случилось, это не просто слезы. Сказать “плакали” — это не выразить. Я не просто плакала, я, может, сплакнула, но то, что происходило внутри меня, как я общалась со своими друзьями, как мы это переживали… Мы не переживем еще раз такое. Поэтому я не хочу переживать это снова.

Понимаете, у нас уже нет сил, нет ресурсов, чтобы пережить это еще раз. Я хочу, чтобы эта война закончилась, чтобы люди могли вернуться к своей нормальной жизни, чтобы наши дети росли в мире и не знали, что такое война. Я мечтаю о том, чтобы снова была стабильность, чтобы я могла планировать свое будущее и будущее своей семьи.

Что дает вам надежду?

— Надежду дают люди вокруг меня. Даже в таких тяжелых условиях есть те, кто поддерживает, помогает, не опускает руки. Вижу это в Чехии, видела это в Херсоне, когда люди выходили на улицы протестовать против оккупации, несмотря на опасность. Вижу это в волонтерах, в людях, которые помогают беженцам, поддерживают нас. Эти люди дают мне веру в то, что добро существует, что есть за что бороться, что не все потеряно.

Я также верю в то, что мы, украинцы, сумеем пройти через все эти испытания и выйти из них сильнее. Верю в то, что рано или поздно правда восторжествует, и мир вернется в наши дома. Да, будет сложно, будет больно, но мы справимся. У нас нет другого выбора.

Чувствуете ли вы вину за то, что уехали из Украины?

— Это сложный вопрос. С одной стороны, я понимаю, что мы сделали то, что должны были сделать ради безопасности своей семьи. Особенно ради мамы, которая в таком возрасте нуждается в уходе и заботе. Я не могла позволить себе остаться в Херсоне и подвергать риску ее жизнь. С другой стороны, конечно, чувствуешь какую-то вину, что покинул родной город в такое тяжелое время. Но я также понимаю, что здесь, в Чехии, я могу быть полезной, помогать своим близким, поддерживать их.

Как вы планируете жить дальше?

— Планирую жить, как и все люди, которые оказались в такой ситуации. Строить жизнь заново, интегрироваться в новое общество, помогать своим близким и родным. Конечно, буду следить за событиями в Украине, поддерживать свою страну, как могу.

Я надеюсь, что рано или поздно мы сможем вернуться в Украину, когда там будет безопасно. Очень надеюсь на это. Но пока мы здесь, в Чехии, будем стараться жить дальше, адаптироваться, развиваться, не терять надежды и оптимизма.

Какие у вас планы на будущее?

— Мои планы на будущее — это, прежде всего, забота о моей семье. Сделать все возможное, чтобы они были в безопасности, чтобы они были счастливы. Конечно, хотелось бы продолжать работать в своем направлении, в хореографии, в педагогике, передавать свой опыт. Но самое главное — это мир. Хочу дождаться мира и вернуться домой.

Пока мы здесь, будем стараться строить новую жизнь, учиться новому, возможно, освоить новые профессии, найти себя в новой реальности. Но в сердце всегда будет мечта о возвращении, о том, чтобы снова увидеть родной Херсон, увидеть, как там снова цветут каштаны.

Что бы вы хотели сказать своим соотечественникам, которые остались в Украине?

— Я хочу сказать им, чтобы они держались, чтобы верили в лучшее. Мы все проходим через очень тяжелые испытания, но мы сильные, и мы справимся. Надо держаться вместе, поддерживать друг друга, не забывать о своих корнях, о своей родине. Мы обязательно справимся, и я верю, что Украина будет свободной, мирной и процветающей страной. Мы вернемся, и мы восстановим все, что было разрушено. Мы снова построим нашу страну, и она будет еще лучше, чем была. Мы будем жить в мире и гармонии.

Есть ли у вас что-то, что вы хотите добавить?

— Да, хочу добавить, что я очень благодарна всем людям, которые нам помогли, всем, кто поддержал нас в эти трудные времена. Благодарна чехам, которые приняли нас и помогли адаптироваться здесь. Благодарна всем украинцам, которые не опускают руки, которые борются за свою страну. Мы все вместе, и только вместе мы сможем преодолеть эти трудности.

Спасибо всем, кто верит в нас, кто поддерживает Украину. Ваша поддержка очень важна для нас. Мы не одиноки в этой борьбе, и это дает нам силы идти дальше. Спасибо вам всем.