Максим Кабир — украинский русскоязычный писатель из Кривого Рога. Автор произведений в жанре хоррор. Пишет сценарии для компьютерных игр. Работал редактором авторских программ на телевидении. До первых прилетов по украинским городам не верил, что война возможна.

Максим не понимает, зачем на войну, на смерть, тратится такое огромное количество денег, вместо того, чтобы изучать океан, придумывать лекарства от рака, увеличивать продолжительность жизни. Он считает, что зомби и вампиры из его романов не так страшны, как люди, которые уничтожают и грабят другую страну. Ужасы, которые творятся в Украине — это разрушительные ужасы. Но ужасы, о которых пишет Максим, просто отвлекают от плохого.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Максим Кабир, я украинский русскоязычный прозаик. Иногда пишу стихи. В связи со своим состоянием здоровья, конкретно с легкими, я переехал в Прагу.

Как прошел ваш день 24 февраля 2022 года?

— Вообще, у меня год начался очень тяжело, и я думал, что ещё тяжелее уже не будет. Мой лучший друг в январе покончил с собой. Для меня это было очень страшным ударом. В феврале я заболел ковидом, состояние было плохим, потому что основной ковид, основной вирус я как-то пропустил, а теперь с моими легкими болеть ковидом очень тяжело, потому что у меня нет частей обоих легких. Это было очень неприятно, вокруг витали все эти слухи, сообщения, люди говорили, что будет война. Я, признаться, в войну совершенно не верил. Мало того, что не верил, я высмеивал её и сам факт того, что эта война может быть. Я считал, что люди, которые в нее верят, это очень наивные люди. Я помню, как накануне успокаивал свою девушку, которая тогда находилась в Праге и очень боялась войны, потому что думала, что она будет. Я приводил ей разные доводы, говорил, что сейчас бы уже что-то делали, к этому готовились и так далее. И еще помню, что накануне хотел опубликовать пост в фейсбуке — стихотворение греческого поэта Кавафиса, Нобелевского лауреата, «Пришествие варваров». Оно о том, что люди ждали, когда придут варвары, очень их боялись, но в итоге варвары не пришли. И мне казалось, что это то, что произойдет, что завтра ничего не будет, что варвары не придут. Я лег спать в этом болезненном состоянии, а на следующий день проснулся часов в десять. Я проснулся от того, что мне позвонила девушка и, рыдая, сказала, что началась война. Я подумал: «Как это — война? Это что, танки будут ехать, как во Вторую мировую войну? Это что, люди будут гибнуть в окопах?» Я совершенно не верил в это, думал, что это какое-то недоразумение. Я думал, что, наверное, Россия ввела войска на территории так называемых народных республик, не больше, хотя и это было бы ужасно. Я сказал девушке по телефону: «Давай мы сейчас разберемся, я все устрою и не будет никакой войны», потому что это совершенно не входило в мое представление о мире. После чего я пошел чистить зубы. Я включил интернет и увидел, что там, где в социальных сетях у меня обычно по три-четыре сообщения с утра, их было миллион. Это означало, что произошло что-то страшное. Были огромные очереди к банкам, по дороге носилась военная техника. Это город Кривой Рог, оттуда Зеленский и, наверное, в основном этим город и известен. А, ещё там делают металл, это самый длинный город в Европе, и он очень экологически грязный. Это город, в котором живут хорошие люди.

Как быстро люди привыкли к тому, что война рядом?

— Очень долго к этому привыкали. У меня прямо возле дома находилась сирена. Первый раз она завыла, когда я вышел на улицу, хотя, может быть, я проспал первые звуки. Я шел по улице, на которой были очереди в пустые магазины, и вдруг начался абсолютно чудовищный звук сирены, к которой потом все очень быстро попривыкли и бровью не поводили, когда она звучала. А я привыкал к тому, что она кричит прямо возле дома. Второй раз я привыкал, когда наступила весна и надо было открывать окна. Через открытые окна сирена слышна по всей квартире, от нее не спастись. Ну и, конечно, новости. Состояние было такое, что ты буквально не мог ничего делать. Я просто до этого привык, что я все время что-то делаю, пишу, творю. Я очень много работал над разными текстами, к тому же я 15 лет проработал на телевидении и делал творческие передачи об искусстве и кино. В тот день мне позвонили с телевидения и сказали: «Сейчас мы, естественно, не будем выпускать творческие передачи, сейчас не до них. Сейчас мы будем делать только новости. Ты сейчас не работаешь временно. Мы тебе позвоним, когда ты сможешь работать». Я теряю работу, теряю творчество, потому что не могу творить, и все, что я делал, это курил сигареты и листал новости. До этого я вообще не был привязан к социальным сетям, мне хватало и других занятий, а здесь я к ним сильно привязался. В определенный момент я понял, что надо все-таки как-то отсюда вырваться, надо опять заниматься творчеством, но это было уже к концу апреля, наверное. Я смог хоть что-то сделать, потому что не хотелось начать выпивать. Еще в этот момент я уже понимал, что если начну употреблять алкоголь, то это очень плохо закончится, потому что до этого я пил только от радости. Когда целую неделю поработал отлично, написал огромное количество материала, тогда я думаю: «Вот сейчас, в пятницу, я могу выпить пива. За что я себе даю пиво? За то-то и за то-то». А здесь мне не за что себя награждать пивом, а я видел, как люди пили и пьют по-черному. Поэтому и алкоголь, и творчество тогда ушли из моей жизни. Состояние было очень-очень страшное, но люди пытались, люди держались. Я ни разу не был в бункере, в бомбоубежище — так туда и не дошел. Я видел, как в доме напротив целый подъезд, который, видимо, был очень сплоченным, как только начинается сирена, выходил и всей гурьбой с животными шли в бункер, что, конечно, очень правильно, а не ходить в бункер, как я, неправильно. Часто сирена сразу же выключалась, а люди доходили только до дороги, разворачивались и складненько шли назад. Но это у них продержалось ровно три дня, потому что потом все на это плюнули, и уже никто не ходил ни в какой бункер.

Были ли прилёты в Кривом Роге?

— Да, были прилеты. Я однажды летом, сидя на лавочке, увидел, как падает бомба. Это было достаточно далеко от меня, туда полчаса езды, но казалось, что это близко. Тогда поднялся гриб из пыли. Это уже было в июне и люди и глазом не повели, так, бросили взгляд. Юмор очень спасал людей. Мы пытаемся найти в любой ситуации что-то забавное. Я помню, как на новостном сайт города у новостей было достаточно мало комментариев, только ставили разные значки. Ну, что там комментировать? Упала бомба, что-то разбито. Ужас-ужас. Но была одна новость, про алкоголь и введение сухого закона на территории города. Там была куча комментариев: «По какому праву?» — спрашивали люди. Все забыли, что у нас идет война, это очень взбудоражило людей. На следующий день все кинулись сгребать алкоголь, и водку брали даже те люди, которые явно не пьют, просто это была валюта будущего. Я заметил, не знаю почему, что нигде уже не было водки, пива, но остался коньяк. К вечеру того дня коньяк еще можно было найти, потому что у нас, почему-то, люди не очень любят его. Потом все быстро вернулось, сухой закон долго не продержался.

Что говорили в то время ваши русские друзья?

— Кривой Рог был практически русскоязычным городом. Эти люди воспитаны русскими книгами, русской культурой, я воспитан и являюсь частью русской культуры и, наверное, еще из-за этого не ждал всего этого. Потому что я читал Достоевского, Толстого, Набокова и вычитывал там нечто другое, не то, что вычитали люди, которые понесли «русский мир». У меня огромное количество русских друзей, русских коллег в писательской среде. В первый же день у меня было огромное количество сообщений, я их не читал, потому что мне было не до этого, но я видел по превью, что мои знакомые из России выражают сожаление, сочувствие, что они в ужасе. Это огромное количество. Когда на следующий день я начал заходить в эти сообщения и читать их, то действительно многие люди говорили: «Что делает мое государство? Как это возможно? Как это может быть в 21 веке?» Но были и такие люди, которые говорили: «Максим, нам очень жаль, но ты должен понять, что у вас нацисты и вас надо срочно спасать». Огромное количество прекрасных людей уехали из России или остались в России, но поддерживали меня, украинцев и были в ужасе. Они понимали, что это война в том числе против русской культуры. Государство отменяет русскую культуру, оно посмело на свои танки вешать цитаты из Александра Сергеевича, из Достоевского, из Толстого. Вот что может убить русскую культуру. Но, слава богу, русская культура такая прекрасная, такая огромная, что всю эту мерзость переживет.

Ваши стихи и проза на русском языке, а не на украинском. Почему?

— Как-то с детства у нас в доме были эти книги. Моя бабушка, мои родители прививали мне любовь к чтению через русскую классику. Когда я стал писать в институте, я считал, что очень хорошо владею русским языком. Естественно, украинский язык прекрасен, и любой другой язык прекрасен, но для меня язык — это просто способ передачи информации. Да, конечно, передачи я вел на украинском языке, и некоторые тексты писал на нём. Но так как я просто люблю русскую культуру, я работал с русским языком. При этом я экспериментировал, вводя в стихи, например, строчки на украинском, что очень обогащает. Вообще, знание и русского, и украинского, а если ты знаешь оба языка, то ты прекрасно понимаешь белорусский — это все работает на пользу. Чем больше рычагов, тем лучше.

Война подействовала на творческих людей по-разному. Кто-то замолчал, кто-то считал необходимым делиться своими чувствами каждый день. Как было у вас?

— Я никогда не верил во вдохновение. Я считаю, что вдохновение — это чувство удовольствия, когда уже всё приходит, когда ты садишься и начинаешь работать. Для меня творчество — это ежедневный процесс, у меня всегда было много проектов. Я писал сценарии к компьютерным играм, и, например, там сценаристы не будут ждать, когда у тебя появится вдохновение. Я привык, что я встаю в 9 часов и начинаю сразу же работать. Война несколько это все скорректировала, и до конца этого года я практически ничего не написал, что меня бы устроило. Например, у Маяковского есть стихи о любви, посвященные Лиле Брик. Это стихи полные боли. Это стихи по-настоящему влюбленного, мучающегося, страдающего человека. Но когда я их читал, я всегда думал, что человек, который влюблен, который находится в этом состоянии, не сможет писать стихи, потому что ему не до этого. Чтобы написать те стихи о любви, которые написал Маяковский, нужен холодный ум, и он у него был. Он холодно придумал горячего человека. Так красиво рифмовать и искать такие образы, когда ты влюблен, невозможно, ты просто тупеешь. Так и с войной. Я страшно отупел, и очень многие люди отупели. Я, забегая вперед, скажу, как война повлияла на литературу в Украине. Я не изучал этот вопрос серьезно, но считаю, что негативно. Я считаю, что ни одна война не может повлиять на что-либо позитивно, даже на культуру. Лучшие книги и фильмы о войне будут написаны позже. Толстой, не будучи участником тех событий, оставил нам главную книгу о наполеоновских войнах. Главные книги о Второй мировой войне были написаны намного позже — это 60-70-е годы. Я думаю, что пройдет 10-20 лет и появятся книги о войне. С поэзией проще, поэзия возникает. Революция может повлиять позитивно на творческий процесс, политическая революция может привести к взрыву, к революции в творчестве, как было и в 17-м году, и во время Киевского Майдана, и после Киевского Майдана. Но война — нет, ни на меня позитивно не повлияла, ни на кого.

Можете прочитать что-то антивоенное?

Будет время посевов и время жатв
зарубцуется божий храм
приведут стальные ежи ежат
только вслушайся в ёжий храп

и жива и мама и сын
и дочь и отец и зверьё их
вон рукава закатив отмывают скотч
полувысунувшись из окон

потому что весна тяжела сирень
небу нежному нету дна
будто вычли из города вой сирен
и обрушилась тишина.

В Чехии много украинцев. Происходит ли их интеграция в местную жизнь?

— Я думаю, что украинцы стали такой важной частью чешской жизни, что я не представляю, как их можно отсюда вынуть. Гигантское количество сфер деятельности завязано на том, что там работают украинцы и прекрасно делают свое дело. К сожалению, очень многие из этих сфер — те, в которых чехи не стали бы работать за предложенные деньги. Но при этом те качества, которыми обладают украинцы, начиная от работоспособности и заканчивая тем, что украинские женщины умеют выглядеть превосходно в любой ситуации. Это очень важно для Европы. Безусловно, огромное количество моих украинских знакомых великолепно интегрировались, занимаются важными и нужными делами — от журналистики до строительства или своего бизнеса. Мой друг здесь открыл бизнес, другой работает на почте. Украинцы приносят пользу. Я так недавно удивился, когда прочел, что Чехия собирается отменить какие-то выплаты украинцам. Я удивился тому, что эти выплаты еще существуют. Я думал, что этого всего уже нет, зачем бы этим выплатам быть? Украинцы должны здесь работать. Если мы сюда приехали, то должны приносить стране пользу. Я очень рад, что работаю, что нашел работу, которая важна, полезна и достаточно тяжела. Живя в Украине, я мог зарабатывать литературой, но там у меня была своя квартира. А здесь, естественно, нужно работать. Да и мне важно работать. Я работаю с людьми с ментальными и психическими нарушениями. Здесь очень помогает мой спокойный, флегматичный характер. Иногда меня пытаются вывести из себя, ребята это умеют, они тоже очень творческие, но я спокойно с ними работаю, наблюдаю и чему-то учусь у таких людей.

Как вы считаете, что может остановить войну в Украине?

— Я человек, который 23 февраля говорил девушке, что никакой войны быть не может. Я, конечно, не пророк, и политолог из меня еще тот. Мне кажется, что нужно какое-то чудо свыше, инопланетяне, ангелы. Что-то должно отвлечь людей от войны. Тратится такое огромное количество денег на смерть, вместо того чтобы изучать океаны, медуз, придумывать лекарства от рака, для способа жить вечно. Надо заняться наконец миром. Мы бы настолько изменили планету, если бы вкладывали деньги в огромное количество нужных и важных вещей. Вдруг может оказаться, что мы все можем на 10 лет жить дольше? Это удивительные вещи, которых не замечает никто, потому что люди хотят территорий, причем не просто территорий, а выжженных территорий. Люди радуются тому, что завоевали какое-то село, но это село —просто куски арматуры, от которых ничего не осталось, кроме крови и горя. Там земля пропитана горем и бензином настолько, что может гореть. Чернозем или суглинок может гореть! Я не питаю больших иллюзий насчет природы человека. К сожалению, эта война мне еще раз показала, что в каждом из нас есть огромное количество темноты, огромное количество зла, но мы каждый день должны прилагать усилия, чтобы эту тьму подавить, чтобы не падать в неё, чтобы не наслаждаться мерзостью, чтобы не рассуждать о существующих и несуществующих языках, чтобы делать какое-то полезное дело, пытаться приносить радость, учиться чему-то постоянно. К сожалению, многие люди горазды падать, а война в очередной раз показала, что больших иллюзий на человечество возлагать не нужно. Очень легко сказать, что это там какие-то специальные люди, у которых есть российские паспорта, а мы — нет-нет, мы бы так не могли, мы бы никогда не привели к власти диктатора и никогда бы не жили под ним. Немцы жили, норвежцы жили. Главный урок в том, что с людьми, со всеми нами что-то не так.

Есть ощущение, что война стала просто фоном нашей жизни. Вы согласны? Вас это задевает?

— Это страшно, это главная опасность. Конечно, это есть. И я понимаю физику этого процесса: сильно притупляется ощущение того, что может происходить в мире, а что не может. Уже может происходить всё. Когда я только начал читать новости весной 22-го, я помню тот ужас, который у меня они вызывали. А сейчас я ловлю себя на том, что спокойно читаю про попадание бомбы. Попадание бомбы — ну да, война. А потом я понимаю, что это ведь кошмар. Давайте не говорить о жертвах, потому что это катастрофа в любом случае. Простое разрушенное здание, которое я знаю, которое было всегда встроено в картинку моего представления об одной конкретной улице — а почему его не должно быть? Кому оно мешало? Как может какая-то страна это здание уничтожить? Она его не строила. А если говорить о жертвах, о людях? Да, ты к этому привыкаешь, ты понимаешь, что вдруг происходит уже просто какой-то сатанизм, и теперь доза должна повышаться. Ты привыкаешь к наркотику ужаса, тебе надо бабахнуть повышенную дозу, чтобы у тебя перехватило дыхание, и только тогда ты немного оживешь. Я пытаюсь с этим бороться, я каждый раз говорю себе, что к войне нельзя привыкнуть, что каждый день нужно проживать, нужно чувствовать, нужно обязательно ужасаться. Как заставить людей, которых там не было, не причастных к этому, условных шведов-европейцев, все время поражаться этому количеству новостей — я понятия не имею. Огромное количество украинцев, которые находятся там или переехали, привыкли к этому, так уж создан человек. А это в данной ситуации страшнее всего. Это то, что очень сильно играет на руку Российской Федерации.

Чего вы боитесь больше всего?

— Больше всего я боюсь, что с моей мамой что-то случится. Я имею в виду, что случится что-то связанное с войной, мама ведь находится там. Мой ответ простой: я боюсь за своих близких, за каждого человека. Каждый день я думаю обо всем этом и переживаю. А в глобальном смысле я боюсь того, что урок не будет вынесен. Я боюсь, что все будет повторяться снова, снова и снова. А может и не будет повторяться. Боюсь, что люди ничему не научатся или научатся чему-то не тому, например, что есть там за границей такие специальные люди, которые могут жить, когда всё плохо, а мы не такие люди, мы веселые, нам ничего не грозит. Мы можем и за этого парня проголосовать, потому что он нам обещает жить как наши предки. А потом раз — и опять что-то подобное происходит. Я читал ретро-фантаста, который описывал будущее. Этот рассказ написан в сороковых годах XX века. Он описывает 2024 год. Там нет Путина — там космические корабли бороздят космос, мы знакомимся с добрыми инопланетянами, мы строим базы на Луне. Можно ли было вообще представить тогда что-то другое? Это ведь уже даже не начало XXI века. XXI век уже хорошо идет. Ну как так? Там реально танки, кровь, ужас. И это рядом. Это такой явный пример того, что у нас всегда идут войны. Обычно же это где-то очень далеко, а тут — центр Европы. Я был в этих городах, я там выступал, а их уже нет.

О чем мечтаете?

— Я не строю иллюзий, чтобы о чём-то прямо мечтать. Я мечтаю, чтобы за этот год я выполнил определенное количество проектов, закончил эту книгу, и еще вот эту книгу, а там я буду мечтать еще о чем-то небольшом. Я мечтаю о том, что все мои близкие были здоровы и живы, о том, чтобы целое поколение не знало войн. Говорят же, что на каждое поколение приходится своя война. Это правило больше не должно работать. Дети больше не должны вздрагивать от сирен, для них жуткие звуки пролетов истребителей не должны быть нормальными. Я хочу, чтобы дети это все забыли, этот опыт не нужен человеку. Вообще, война человеку не нужна. Пусть они все это забудут, пусть у них в жизни будет столько всего прекрасного, что когда у них их дети спросят: «А правда ли, что тебе было 10 лет, и ты видел войну?» они скажет: «Да, но это было так давно, что я ничего не помню уже».

О чем будет ваша новая книга?

— Я пишу развлекательную литературу, пишу беллетристику. Я очень рад, что мои книги могут принести кому-то несколько нескучных вечеров, а на большее я не рассчитываю. Я пишу триллеры и книги ужасов. Сейчас я пишу книгу о Чехии и работе в чешской почте. Это будет хоррор о чешской почте, потому что, мне кажется, Чехия такая страна, в которой очень много предметов, которые могут навести нас на мрачные мысли. Чехия таинственная, Чехия переполнена легендами о безголовых тамплиерах, об огненных мужиках с топорами. И вся эта готическая и барочная архитектура, узкие улицы старого города — это все прекрасно выглядит как декорации для страшной литературы. Кстати, у меня спрашивают близкие люди: «Ты пишешь такие страшные вещи, пишешь вещи о смерти. Неужели, вокруг тебя мало ужасов?» То, чем я занимаюсь — литература ужасов — это очень полезная вещь. Ты читаешь ее, например, у условного камина, за окном туман или воет ветер, и тебе немного боязно, но ты понимаешь, что это выдуманные ужасы, что это все не по-настоящему. Это как американские горки, как аттракционы. Те ужасы, которые творятся сегодня — это бесполезные ужасы, жуткие ужасы, ужасы совершенно другого свойства. Это то, о чем я бы не стал писать в прозе. В стихах, да, но не в прозе. Потому что моя проза не выдержит этого. Она выдерживает вампиров и зомби, потому что они не так страшны, как люди, которые хотят первую попавшуюся страну разрушить, разграбить, раздавить, унизить и после этому радоваться, сидя возле телевизора и говоря: «Вот теперь-то мы встанем с колен, вот теперь-то мы заживем». Эти ужасы мне совершенно не нравятся, и я не хочу о них писать. А готические вампирчики — это классно, это отвлекает от плохого.