Мария Лацинская: «Надо было слушать тех, кого называли «демшизой». Они были правы»

Мария Лацинская — журналистка, редакторка, активистка. Из России уехала в 2019, сейчас живет в Польше. Считает, что сейчас еще более важно говорить: «Да, я — россиянка. Но я — россиянка, которая против войны». Мария ведет телеграм-канал о жизни квир-женщин и не верит, что российское общество гомофобно. Она призывает людей, уехавших из России, объединяться, помогать украинцам и другим россиянам. А главная задача тех, кто остался — выжить и не сесть.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Маша Лацинская, я журналистка, редакторка, основательница телеграм-канала «Лесбийское лобби», пишу разные тексты про квир-культуру, про малый бизнес и про туризм.

Как 24 февраля 2022 года изменило вашу жизнь?

— Очень сильно. Я была в шоке, в отрицании. Я не верила, что это действительно происходит, что страна, гражданкой которой я являюсь, начала войну против Украины и даже не называет это войной, что происходит отрицание того, что там творится. Да, сначала это был шок. Я проснулась, открыла новости, увидела, что происходит, пошла поплакала, поорала и пошла бегать. Я находилась в Тбилиси, светило солнце, люди беззаботно гуляют, а у меня в голове только новости, которые я успела прочитать, и полная дереализация. Ты находишься в спокойном, приятном месте, люди вокруг такие спокойные и приятные, а на самом деле где-то творится чудовищное преступление государственного масштаба. А потом я поняла, что об этом надо говорить, что молчать нельзя, надо называть войну «войной», надо помогать гражданам Украины, насколько это возможно. Я стараюсь это делать даже на площадке своего квир-проекта, хотя многие говорят: «Зачем ты об этом пишешь, здесь же вообще никакой связи». Вообще-то есть. Война против Украины, это в том числе война против ЛГБТ-людей Украины. Получилось так, что российские квир-персоны не поддерживают войну — это одна из частей общества, которая достаточно объективно понимает, что происходит в плане войны и не поддерживает ее, потому что война привела нас, на мой взгляд, к «экстремизму» и ужесточению квир-фобного законодательства в России. Это все звенья одной цепи.

У вас было предчувствие войны?

— Мне казалось, что это настолько абсурдно и нерационально для самой Российской Федерации, ведь это фактически самоубийство в экономическом, политическом и репутационном плане. Мне казалось, что сейчас побряцают оружием, возможно, дойдет до частичной оккупации Донецкой и Луганской областей, что замес будет именно там. Но что ракеты в первый же день полетят в Киев — это был полный шок. А дальнейшие новости о Мариуполе, Буче и Ирпене — это такая чудовищная информация, которую я до сих пор, мне кажется, не могу уложить в своей голове. Это сравнимо с тем, что мы читали в книгах про Вторую мировую о преступлениях нацистов.

Зачем Путину война?

— Вряд ли мой ответ прозвучит оригинально, но мне кажется, что у него просто есть амбиции стать эдаким собирателем земель, чтобы реконструировать Советский Союз. Он глубоко закомплексованный, обиженный и травмированный человек, который не может принять мысль о том, что страны вроде Украины, Беларуси, Казахстана, Грузии и Армении хотят жить отдельно от России. Его эта мысль не устраивает, он с этим не согласен, он хочет всех вернуть к границам Советского Союза.

Что может остановить войну?

— Вывод российских войск с территории Украины и возвращение ей территорий. Но как повлиять на российские власти у меня нет ответа, и этого ответа нет даже у мировых политиков. Компромиссные варианты я не рассматриваю. Недавно я прочитала материал «Новой газеты», в котором предложили турецкий проект: заморозить конфликт на той точке, где он находится, а в 2040 году вернуться с референдумами по этим землям. Компромиссные варианты предлагаются, но Украина на это не пойдет, и это честно и объективно. Как повлиять на Россию, я тоже не знаю. Наверное, устранить десижн-мейкеров в Кремле или дать Украине такое вооружение, которое позволит ей подойти к российским границам, поставить там танки с боеголовками и сказать: «Ну, теперь-то вы, может, остановитесь».

Как быть с теми, кто организовал войну, кто ее поддерживает сегодня?

— Судить, давать максимально жесткие сроки. И не надо ограничиваться только самой-самой верхушкой этого кровавого айсберга — каждый пропагандист, каждый военкор должен отвечать.

Вы пробовали разговаривать с теми, кто сегодня за войну и Путина?

— Я не пробовала искать общие точки, но я пробовала объяснять, что происходит, называла вещи своими именами. К сожалению, мне пришлось это объяснять даже подписчикам моего телеграм-канала, хотя, как я уже сказала раньше, мне казалось, что ЛГБТК-люди в России не поддерживают войну. Это действительно так, но есть те, кто считает, что «не так все однозначно». И я пытаюсь бороться с этой позицией, разговаривать с людьми, давать им ссылки на независимые и зарубежные медиа, объяснять им, говорить, что я общалась с украинскими беженцами на границе с Польшей. Поговорите сами с живыми людьми из Украины, а не пропаганду или Маргариту Симоньян слушайте. Я пробовала, но не знаю, возымело ли это какой-то эффект, повлияла ли я на этих людей. Может, на кого-то повлияла, но никто потом мне не отчитывался и не докладывал об этом.

Вскоре после начала войны умер ваш отец, человек с активной гражданской позицией. Как повлияло на него происходящее?

— Я стала тем, кем стала, благодаря папе, многие ценности в меня вложил именно он. Папа никогда не поддерживал путинизм, с первых же дней ему не нравился этот человек. Папа говорил: «Кгбшник ни к чему хорошему страну не приведет». Папа голосовал за Навального, расклеивал наклейки, когда Навальный избирался в мэры, ходил на митинги, пока ему позволяло здоровье, и даже на антивоенный марш успел выйти, но уже тогда у него были проблемы со здоровьем. В какой-то момент он мне позвонил и сказал: «Мне страшно. Мне впервые страшно выходить на митинги, потому что я видел, как они месят людей и какие сроки стали давать». Папа очень тяжело воспринял новость о войне, а я была тем человеком, который ему эту плохую новость принес. Я ему позвонила, разбудила его и сказала, что Москва обстреливает Киев. Он сначала не поверил. Папа всегда любил Украину и украинскую культуру. У меня есть единокровный брат от папиного первого брака, он наполовину украинец, а папина первая жена была украинкой. То есть у нас всегда была большая любовь к украинской культуре. Мне кажется, война его действительно морально подкосила и ухудшила его здоровье. Он всегда был очень активным, честным, открытым человеком, который не мог промолчать, если говорилась какая-то несправедливость. Он ввязывался в споры и в Фейсбуке, и вживую. Я думаю, что это тоже забирало у него силы и здоровье.

У вас польские корни, вы знаете польский язык. С какой страной связана ваша идентичность теперь?

— Мне кажется, я стала более русской, потому что почувствовала ответственность за происходящее. Мне очень обидно за то, что происходит с Россией. Я мечтала эмигрировать еще задолго до войны и уехала в 2019 году в Грузию. Это было осознанно, ведь мне не хотелось жить в России по многим причинам, но она все равно так или иначе присутствовала в моей жизни, и от паспорта, гражданства и происхождения я не отказывалась. Однако с войной мне как будто стало еще более важно артикулированно говорить: «Да, я россиянка, но я россиянка, которая годами и последовательно против войны, против Путина, я поддерживаю ЛГБТ людей, делаю все возможное, чтобы рассказывать о преступлениях путинского режима против квир-персон, против женщин, против этнических меньшинств, против украинцев. Я против всего, что творит путинский режим». Жертв очень-очень много среди разных групп населения и, к сожалению, не только России.

Российское общество гомофобно? Что привело к сегодняшним гонениям на ЛГБТ в России?

— Я не верю в то, что российское общество гомофобно само по себе. На мой взгляд, это искусственно взращенная российскими властями гомофобия. До 2013 года, то есть до принятия закона о ЛГБТ-пропаганде среди несовершеннолетних, российское общество было условно гомофобное. То есть ему что-то было непонятно, было правое крыло, которое всегда категорически против ЛГБТ-людей, но глобально всем было по фигу. Вспомним нашу эстраду 90-х и начало нулевых: Россия отправила группу «Тату» выступать на Евровидении, и все очень переживали за неё — это на самом деле большой показатель, даже несмотря на то, что группа «Тату» — это фейковая история и не настоящие ЛГБТ- люди. Ненависть по отношению к квир-персонам стали последовательно выкручивать с 2013 года, и в итоге от запрета пропаганды среди несовершеннолетних мы пришли к полному запрету пропаганды, потом к трансфобному закону — у нас запретили транс-переходы — и экстремизму.

Чувствуете ли вы свою вину или ответственность за эту войну?

— Я это четко разделяю: есть ответственность, а есть вина. Вину мне испытывать не за что, потому что я честная гражданка, я ходила на выборы, голосовала против, не поддержала оккупацию Крыма — мне это было противно — выходила на митинги, подписывала петиции. В общем, делала все, что могла. Да, я не штурмовала Кремль с коктейлями Молотова, но на своем гражданском уровне я считаю, что я сделала все возможное. Мне не стыдно, виноватой себя я не чувствую. Но ответственность, на мой взгляд, есть у всех россиян. Как общество мы могли делать больше, например, раньше обратить внимание на то, что Россия превращается в фашистское государство. Мы должны были слушать людей, которые об этом говорили, но в середине десятых годов их было принято называть городскими сумасшедшими, «демшизой» или еще какими-то неприятными ярлыками. Оказывается, эти люди были правы. Нам надо было быть более чуткими и прислушиваться к ним. Даже на примере ЛГБТК-прав это видно: когда приняли первый закон о пропаганде среди несовершеннолетних, чиновники, которые этот закон приняли, а за ними многие другие люди, говорили: «Ну, это же только среди детей. Вы маркировку 18+ ставьте и все, никаких проблем». Многие активисты тогда говорили: «Сегодня это маркировка 18+, а завтра это распространится на всех». Поскольку этот путь занял 10 лет, все всё это время думали: «Ну, это ерунда какая-то. Они не правы, они просто гиперболизируют». Но активисты оказались правы. И так во многих вещах. Любое давление на СМИ, которое было в нулевых или в десятых, в итоге привело нас к тотальной цензуре.

Какие сегодня задачи у российского гражданского общества в эмиграции? Они такие же, как у тех, кто остался в России?

— Я думаю, что задачи, к сожалению, разные, и эта разница растет с каждым новым годом войны и эмиграции. Мы уже начинаем говорить на разных языках, не в прямом смысле — кто-то уехал в Грузию или Польшу и начинал учить местные языки — а в том плане, что мы говорим более открытыми формулировками, а люди в России более осторожны. И их нельзя порицать — они выживают как могут. Главная задача людей в России — сохранить себя и свою менталку, не сесть и остаться живыми и здоровыми, насколько это возможно. А наша задача за рубежом — не разрывать контакты с теми, кто остался, объединиться с теми, кто за рубежом. Очень много срачей и хочется, чтобы они уже прекратились. Нам всем надо объединиться. И ещё задача тех, кто уехал — помогать украинцам. Потому что помощь нужна до сих пор, все равно есть беженцы, все равно есть те, кому нужны деньги, поэтому надо донатить насколько это возможно. Людям в России я не могу этого рекомендовать, потому что это действительно опасно, мы видим уголовные сроки за помощь украинцам, и это я не говорю про донаты ВСУ. Люди просто помогают беженцам, и это уже проблема для властей. Но внутри России есть свои формы протеста, и одна из них, как бы странно это для кого-то не звучало — сохранить себя и не потерять свои ценности, ориентиры и любовь к жизни. Потому что эта любовь к жизни нам очень пригодится потом, когда мы будем отстраивать страну.

После смерти Алексея Навального, после «победы» Путина на выборах — видите ли вы апатию гражданского общества внутри и вне России, или надежды еще есть?

— В первые дни после смерти Навального я видела очень много апатии и в России, и за рубежом. Но, мне кажется, люди все равно пытаются сплачиваться, пытаются объединяться иногда на микроуровне, просто создавать маленькие горизонтальные сообщества. В ЛГБТК-сообществе такого много: люди распадаются на чатики, на инициативные группы и что-то делают. Я видела сплоченность вокруг выборов. Да, можно было спорить про Даванкова и о чем-то еще, но люди осознали, что надо пойти на эти выборы и что-то сделать, и были варианты, что можно сделать. Очереди за Надеждина, на выборы, на кладбище к Навальному — это скорее вдохновляющая вещь. Да, с одной стороны, очень грустная, но это единственная возможная форма протеста, а с другой стороны — это показатель того, что единомышленники есть, что ты не один, что есть люди, которые разделяют с тобой эти ценности. Я думаю, что эта цепочка страшных событий каким-то образом сможет нас вывести к чему-то хорошему. Нет гарантии, всё 50 на 50, но я хотела бы верить, что смерть Навального была не зря, что она в будущем станет краеугольным камнем демократизации России. Я верю, что люди продолжат объединяться и поддерживать друг друга перед лицом власти.

Верите ли вы в демократическое будущее России?

— Да. Я не могу назвать сроки, я не знаю, доживу ли до этого я или люди на 10-20 лет младше меня, но я верю, что в какой-то момент это будет приличная страна и все, что мы сейчас делаем за рубежом или внутри России — это всё во благо, это кирпичики в наше будущее.

Скучаете по России?

— Да. Очень скучаю по Москве. Я всю жизнь прожила в Москве, я там родилась. Она иногда мне снится. Я очень скучаю по Садовому кольцу, по Нескучному саду, по парку Горького, по набережным Москвы-реки, по Бульварному кольцу.

Чего боитесь больше всего?

— Я боюсь, что Россия победит в этой войне. Я боюсь, что Россия поглотит Украину, не остановится на ней и пойдет дальше, возможно, в Польшу. Возможно, произойдет полноценный аншлюс Беларуси, а дальше начнут думать о Литве, о Южной Осетии, об Абхазии. В общем, вариантов много, и я этого очень боюсь. Боюсь, что Путин будет у власти долго. И это будет стоить многих жизней.

О чем мечтаете?

— Мечтаю, чтобы война закончилась как можно скорее и желательно на условиях Украины. Мечтаю, чтобы в России были отменены все цензурные законы, все квир-фобные законы, все, что так или иначе противоречит декларации о правах человека.