«Меня воротит от того, что таких историй, как у меня, как у отца, как у одноклассника не тысячи, а миллионы, скорее даже сотни миллионов»

Антонине (имя изменено) 17 лет. Ее отец участвовал во второй Чеченской войне. Он рассказывал Антонине о том, что там видел, через что прошел. Он поддерживал войну в Украине, но под влиянием дочери стал разочаровываться в российской власти. Также Антонина рассказала о мальчике из-под Луганска, с которым сидит за партой и о том, как ей предлагали учиться управлять беспилотником.

— У моего отца тяжелое посттравматическое расстройство, которое он не признает. Отец прошел вторую Чеченскую войну. С детства он мне рассказывал об ужасах войны: о том, что не было продовольствия и съесть крысу для них было праздником; о том, как в первый раз он убил, да, это был враг, готовый убить его самого, но это был человек; о том, как они зимой в горах вывозили мирных жителей, среди которых была девушка моего возраста с двухгодовалым ребенком, одетая в легкую одежду, и отец по долгу совести отдал ей свой бушлат, а сам еле доехал до части из-за начавшейся пневмонии.

За год, что он находился в зоне боевых действий, он получил множество травм, как физических, так и психологических. Он рассказывал мне о каждом дне своего нахождения там. Да, неправильно ребенку рассказывать такие вещи, но я единственная, кто его слушал. Каждый свой рассказ он заканчивал словами «не дай бог снова начнется война, молюсь, чтобы ты такого не пережила».

Шло время, Крым аннексировали, началась жесткая пропаганда. Отец захотел отдать меня в кадетскую школу, но меня не взяли из-за болезни сердца и невралгии. Он тогда разочаровался во мне.

Хотя после аннексии Крыма мой отец хотел мира во всем мире. У него даже сейчас проблескивают такие мысли, но влияние государственной пропаганды сильнее. С началом войны, он стал активно поддерживать решение правительства, он посылал деньги на помощь одному конкретному полку и заставлял меня относить помощь в виде продовольствия в школу. Я не могла это делать и относила продукты питания в местную церковь, которая помогает бездомным.

Сейчас отец разочаровался в нашей армии после разговоров со мной, и смотря на обстановку, которая за два с половиной года почти не изменилась, теперь начинает разочаровываться и в нашей власти.

У меня много хронических болезней, и на момент начала войны я уже месяц лежала в больнице из-за обострившихся приступов.

Я плохо помню этот день, 24 февраля, потому что тогда для меня все дни были как один. Мне давали таблетки, из-за которых я спала 18 часов в сутки. Но я помню тот момент, когда мои однопалатницы будили меня со словами «Белгород бомбят, Донбасс с Луганском бомбят, просыпайся война началась». Они часто пытались меня разбудить и у них это не получалось, и я подумала, что это очередная шутка, чтобы меня разбудить. Узнала я о том, что это не шутка только когда выписалась.

Это было ужасно, от осознания того, что происходит, мне хотелось блевать, именно блевать! Меня тошнило, и я думала, что я себе это придумала, и это кошмар. Я смирилась с этой мыслью и жила дальше.

Вскоре к нам в школу перевели мальчика, он родом из-под Луганска, я с ним сначала не общалась, потому что мне было неинтересно, но пересела к нему, когда поняла, что мне лень таскать учебники, да и учителя попросили ему помочь.

Спустя полгода сидения за одной партой я его разговорила, так как, когда он приехал, он был вообще нелюдим и ни с кем не общался. Он рассказал, что здесь живет с отцом, которого очень долго не видел и почти не общался с ним, а мать, в которой он души не чаял осталась там. Когда я спросила, что самое обидное для него в войне, он ответил: «Мы всем селом собирали на новую дорогу, починили ее, но началась война проехались гаубицы, и дороги как будто и не было».

Он находился на наблюдении у психиатра из-за посттравматического расстройства, ему нужен был год чтобы кое-как открыться людям и рассказать мне о том, как в его село прилетали снаряды.

Последней каплей, когда я еще была терпима к нашей власти, стал звонок с предложением отучиться управлять беспилотником, со словами «ты можешь помочь Родине». Наша школа дала номера способных учеников одному из подразделений «Код будущего». Я отказалась, ссылаясь на плохое зрение, объяснив, что я не смогу носить 3D-очки. Никто, кого я знаю, на эти курсы не пошел.

Я слышала истории тех, кто был на войне по разные стороны баррикад. Такие истории на самом деле тяжело слушать. И меня воротит от того, что таких историй, как у меня, как у отца, как у одноклассника не тысячи, а миллионы, скорее даже сотни миллионов. Я буду делать все, чтобы такое не повторилось. Россия будет свободной.