Дмитрий Захватов: «Война не закончится, пока Путин у власти»

Дмитрий Захватов — адвокат по политическим делам, в настоящее время его статус приостановлен. Он защищал в судах сотни активистов и противников режима, среди которых Марина Овсянникова, Алла Гутникова, Алексей Москалёв, Ольга Мисик, Маша Алёхина, Люся Штейн. Захватов участвовал в спасении своих подопечных от российского «правосудия» — помогал им выехать за пределы страны. Сам он после 24 февраля еще почти год оставался в России, продолжая адвокатскую деятельность и открыто высказываясь против войны. Уехал в Литву после кампании по его травле с угрозами в одном из Z-пабликов.

Расскажите о себе.

— Меня зовут Дмитрий Захватов, я был адвокатом, защищал политических диссидентов. Примерно с 2017 года я работал с разными правозащитными организациями в России. Я защищал большое количество активистов после того, как началась война. В декабре 2022 года я принял решение уехать из России, и теперь я нахожусь в Вильнюсе, в Литве. Я работаю удаленно, пытаюсь продолжать что-то делать для того, чтобы решить нашу основную проблему — помогаю людям, пытающимся бежать из России. Я достаточно серьезно занимаюсь помощью Украине.

Когда вы поняли, что хотите защищать людей, которых преследуют по политическим мотивам?

— Это было в день убийства Бориса Немцова. Меня застало это известие в Москве, я тогда ехал на машине в районе станции метро Савеловской. Я помню, что остановился, потому что меня эта новость шокировала. В тот момент я был арбитражным юристом, у меня не было статуса адвоката и более того — я никогда не практиковал уголовное право, потому что никогда не работал во властных структурах или помощником адвоката. Но я понял, что могу применить свои знания, умения и юридические навыки, разумеется после переподготовки, для того, чтобы влиться в большое российское демократическое движение и посильно оказывать ему помощь. Тогда я окончательно решил, что буду этим заниматься. Процесс подготовки к сдаче экзаменов на присвоение статуса адвоката занял примерно год или полтора. Как только в 2016 году я получил статус адвоката, практически сразу же — со следующего года — я начал работать с правозащитными организациями. Я защищал Аллу Гутникову из DOXA, бывшую редакторку «Первого канала» Марину Овсянникову, девочку с конституцией Ольгу Мисик и многих других известных людей. По делам административных правонарушений я много раз защищал Машу Алехину, Люсю Штейн из Pussy Riot и пытался оказывать им различную юридическую помощь. Через мои руки прошли, наверное, сотни рядовых активистов, которых я защищал в рамках дела об административных правонарушениях. Я без преувеличения спас пару-тройку людей от смерти в тюрьме. Они могли бы сесть в путинские тюрьмы на очень длительные сроки, но, к счастью, были спасены и вывезены с территории России. Я вывозил Марину Овсянникову и Надежду Белову. Олю Мисик я вывозил не сам , но я ей помогал. Из последних — рэпер VACIO, которого хотели отправить в армию, а потом на фронт, он тоже прошел через меня. С Алексеем Москалевым,к сожалению, не получилось, но ему осталось недолго сидеть. Ему дали два года, из них он просидел в СИЗО порядка четырех-шести месяцев, а это означает, что ему должны зачесть день за полтора. В общей сложности, он находится за решеткой с апреля прошлого года, если я не ошибаюсь, а значит ему осталось буквально полгода или даже чуть меньше. Он должен скоро выйти. С Машей Москалевой связь поддерживают, с ней все в порядке, но она, естественно, скучает по отцу. У нее есть сложности во взаимоотношениях с матерью и родственниками, но я вас уверяю, все очень пристально следят за их судьбой. Как только случится чудо и Алексей выйдет, мы все вместе позаботимся о том, чтобы у них все было нормально.

Как соотносятся статус адвоката и деятельность по вывозу подопечных из страны? Одно другому не противоречит?

— Я не понимаю, почему это нужно разделять. Если можешь помочь человеку спастись от репрессивного режима, то просто помоги и все. Какая разница, врач ты, акушерка, адвокат, водитель такси или слесарь. Если можно спасти человека, то его нужно спасти и точка. Что касается статуса адвоката, то тут позиция очень простая: если вы можете обменять свой статус на жизнь человека, то просто сделайте это и все. Значит, ради этого стоило пройти этот длинный путь и стать адвокатом. Это вполне себе неравноценный обмен в нашу пользу. Что касается рисков, то в тот момент, когда я находился в России и занимался этим, меня вряд ли бы кто-то стал сажать в тюрьму из-за дела Марины Овсянниковой. Я не уверен, но, по ощущениям, что-то такое вряд ли могло произойти. Да, конечно, власти могли бы психануть и раздуть из этой истории какое-то дело или притянуть меня за какие-то мои прошлые активности. Ну, и окей. Я взвесил риски и на тот момент понимал, что так будет правильно.

После 24 февраля вы почти год оставались в России и высказывались против войны. Страшно было?

— Да, конечно, было страшно. Более того, это могло бы плохо кончиться. В каком-то смысле я потому и уехал, что понял, что это плохо кончится. Почему? Есть такие люди, честь им и хвала, которые могут просто, что называется, заткнуться и работать. У меня нет такой крепости нервов, я так, к сожалению, не умею, поэтому и решил уехать. Я не хочу быть обузой, которой носят передачки, пишут письма на вечерах политзеков и о которой пишут статьи. Лучше я буду приносить пользу на свободе и продолжать громко высказываться о том, что я думаю по этому поводу. Поэтому я и уехал, потому что я не могу молчать. Есть люди, которые, будучи адвокатами, так могут, но я не могу. Ещё против меня была организована кампания травли. Её организовал Олег Кузнецов, сотрудник центра по противодействию экстремизму. У него есть телеграм-канал, не буду его называть, потому что не хочу рекламировать этого негодяя, через который он слил пост примерно такого содержания: «Давайте мы все вместе будем писать различные заявления в Следственный комитет на русофоба и подонка адвоката Захватова, который против царя-батюшки, православия, самодержавия и народности». Как мне донесли участники этой травли, какое-то количество заявлений они написали.

Как вам дается эмиграция?

— Это всегда тяжело, тем более я домосед, я прикипаю к месту, и мне не хочется никуда переезжать. Это было сложно, но ничего страшного, мы справились.

Как менялся репрессивный аппарат в России за время вашей адвокатской практики?

— С 17-го года каждые шесть месяцев репрессии ужесточались и менялись правила игры. 12-го июня 19-го года гражданскому обществу удалось спасти человека за счет массового выхода людей на митинги за журналиста Ивана Голунова. Люди добились этого посредством того, что вышли на улицу. Этот успех сам по себе подстегнул активность людей, вовлек их в политику. Людям было дано позитивное подкрепление, им показали, что они могут своими действиями чего-либо добиться. За счет этого летом 19-го года был просто безумный, колоссальный всплеск гражданской активности и совершенно гигантские митинги в Москве из-за недопуска независимых кандидатов на выборы. И все последующие месяцы, буквально до войны, эта активность поддерживалась волной успеха 19-го года. При этом власти, конечно же, закручивали гайки все сильнее и сильнее, в конечном счете признав ФБК экстремистской организацией для того, чтобы в дальнейшем преследовать всех людей, каким бы то ни было образом связанных с этой организацией. А после того, как началась война, были приняты совсем чудовищно репрессивные законы, которые даже невозможно справедливо применять. То есть это прямо строго по формуле Густава Радбруха, известного немецкого юриста. Он в своей классификации назвал подобное несправедливыми законами и сказал, что несправедливый закон не есть право. Фактически мы столкнулись с антиправовым законодательством. Такое законодательство не просто не отвечает критерию качества закона, может применяться в правильную или неправильную сторону, может применяться справедливо или несправедливо, а уже полностью неправовое. Это законы о фейках в отношении армии, законы о дискредитации армии, законы о поправках в УК о негласном сотрудничестве с иностранными организациями. Поскольку властям было важно намертво подавить антивоенный протест, чтобы создать на Западе ощущение, что якобы все россияне поддерживают эту преступную войну, они все сделали для этого. И в этом смысле правила игры очень сильно поменялись. Если до войны вы могли позволить себе высказываться по тому или иному поводу, то после начала войны даже упоминание о том, что вы не согласны с войной, могло потенциально привести вас на скамью подсудимых с назначением двузначного срока.

Остались ли в России сферы, где право не деградировало и можно добиться справедливости в суде?

— Оно может восторжествовать в суде и не по политическим делам, но это лишь в рамках статистической погрешности. В первую очередь вы можете добиться справедливости в суде присяжных, но суды присяжных распространяется только на очень небольшое и ограниченное количество составов, которые перечислены в особенной части уголовного кодекса. А в основном, как было и до войны, ничего не поменялось. Если в отношении вас было возбуждено уголовное дело, то, скорее всего, вне зависимости от тех усилий, которые затратит ваш адвокат, вы будете осуждены и привлечены к уголовной ответственности, а дальше как пойдет. Если это преступление средней тяжести, то можно отделаться условным сроком, а если это особо тяжкое преступление, в котором вас обвиняют, и которое вы не совершали, то вас в любом случае посадят в тюрьму, если только вы не запишетесь на участие в войне на стороне России. Поэтому, да, деградация права случилась уже давно. Это связано с тем, что в России отсутствует эффективный контроль за деятельностью правоохранительных органов. Они могут делать с вами все, что хотят: применять к вам пытки, незаконно возбуждать в отношении вас дела или все это вместе, но при этом им за это ничего не будет. Причина кроется в том, что за ними нет никакого контроля. Есть только ведомственный контроль, когда начальство обращает внимание на злоупотребление тех или иных сотрудников и грозит им пальчиком, и тогда, может быть, что-то меняется. Но системного судебного контроля в Российской Федерации не существует. Те люди, которых вы называете судьями, о которых привыкли читать в новостях, никакими судьями в действительности не являются, потому что они не могут иметь независимое мнение, во всяком случае не могут его высказывать на страницах своих приговоров и судебных решениях. Иными словами, это просто актеры, которые переодеваются в черные мантии. Они не в состоянии осуществлять независимое правосудие, а это свойство любой диктатуры.

На каком этапе судопроизводства сейчас вершится «правосудие» в России?

— Все вершится силовым аппаратом, оперативными сотрудниками, следователями и руководством тех или иных следственных органов, принимающих процессуальные решения. Вся полнота исполнительной и судебной власти сконцентрирована в их руках. Сейчас задача суда состоит только лишь в том, чтобы назначать наказания, не более того. Наказание можно назначать более мягкое, можно назначать более суровое. Как правило, наказание назначается и по политическим делам, и по общеуголовным обвинениям в рамках определенной статистической погрешности, которую достаточно просто просчитать — нужно просто вычислить среднее арифметическое сроков, которые раздают по аналогичным обвинениям. Как вы понимаете, в Российской Федерации это никакого отношения к правосудию, к справедливости, к механизму, который призван достоверно установить определенные факты и потом, в соответствии с этими достоверно установленными фактами, применить право, не имеет.

Почему законы в России часто не соответствуют праву?

— У нас был Советский Союз, в котором все работало примерно так же. Может быть, по общеуголовным все работало чуть лучше, но в целом так же. После того, как в 1991 году произошла демократическая революция, те деятели, которые должны были в первую очередь провести судебную реформу и люстрации, устранить от судебной власти негодяев в мантиях, совершавших на своих должностях преступления, отправлявших невиновных людей в тюрьму, вместо того, чтобы пересмотреть все политически мотивированные приговоры, в принципе провести большую ревизию всего советского правоприменения, они умыли руки и ничего из этого не было сделанного. Вячеслав Михайлович Лебедев — негодяй и преступник, отправлявший в тюрьмы диссидентов, в том числе Феликса Светова, всю историю новой постсоветской России благополучно просидел на посту председателя Верховного суда. Можно ли представить себе ситуацию, в которой Верховный суд ФРГ возглавит человек, являвшийся нацистским судьей Народной судебной палаты Третьего рейха? Такое, естественно, невозможно. А если бы это было возможно, то можете себе представить, каким образом выглядело бы правосудие в ФРГ. А у нас произошло именно это. Буквально те люди, которые сажали диссидентов и выносили несправедливые приговоры, продолжили работать в судебной системе.

Был ли у России период правового государства?

— Были попытки. В 1998 году в нашу систему была имплементирована Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод и, собственно говоря, вся правозащита в том виде, в котором мы ее знали до войны, была заточена под то, чтобы обращаться к международным инстанциям, в которых людям хотя бы присуждали компенсации, которые худо-бедно могли быть выплачены Российской Федерацией. Поползновения в эту сторону были, но, к сожалению, со стороны властей не было никаких действий, когда Россия еще окончательно не скатилась в диктатуру (про путинские власти, я думаю, не имеет смысла даже говорить). Той власти, к сожалению, не хватило опыта. Они просто-напросто не поняли, что нужно делать для того, чтобы выправить ситуацию с правосудием. Все занимались только экономическими вопросами, вопросами переустройства народного хозяйства, перестановкой экономики с советских рельс на открытый свободный рынок, а гуманитарную сферу, сферу правоприменения они полностью проигнорировали. Поэтому в нашем правосудии присутствуют разные архаические элементы, такие как институт следствия и институт возбуждения уголовного дела. Кстати, этим грешит не только Россия, это есть много где на постсоветском пространстве. Поэтому отсутствует независимый суд, хотя этим стоило бы заняться в первую очередь. Поэтому мы, исходя из таких предпосылок, совершенно предсказуемо оказались в той ситуации, в которой оказались.

Сейчас все чаще вспоминают Большой террор, хотя репрессии хаотичные и точечные. Есть вероятность, что они станут массовыми?

— Сомнительно, потому что ситуация Большого террора, ситуация 1937 года проявилась в таком виде, поскольку не были так развиты средства массовой информации. Для того, чтобы запугать большое количество людей, которые раз в неделю читают газету или слушают по вечерам какое-нибудь одно единственное на всю страну радио, должно действительно произойти что-то страшное. А когда у людей есть широкий доступ к информации, когда они могут каждый день во всех подробностях читать с экрана своего мобильного телефона, за что конкретно сажают тех или иных представителей демократического движения, тогда людей запугать проще. Поэтому пропорции репрессий просто поменялись. Если раньше для того, чтобы запугать все общество, нужно было физически уничтожить интеллигенцию, то есть провести геноцид людей, которые в потенции могут проявлять инакомыслие, и после этого вы должны громко об этом рассказать, то сейчас достаточно просто посадить несколько сотен, может быть несколько тысяч людей, которые высказывались против власти, против войны, и распространить об этом информацию. Всем вокруг сразу же становится понятно, что стоит делать, а чего делать не стоит для того, чтобы не сесть в тюрьму. Поэтому ситуация 1937 года не будет повторена, во всяком случае, в том виде. Кстати, хочу сказать, что при Сталине по общеуголовным делам оправдательных приговоров было 7%, а в Российской Федерации количество оправдательных приговоров 0,2%. Политические дела я не беру, потому что, как вы знаете, они рассматривались тройками, а общеуголовные дела рассматривались обычными судами. Я сейчас не пытаюсь как-то обелить Сталина, я только хочу сказать, что обычная, не политическая, судебная система деградировала при Путине еще сильнее, чем это было при Сталине.

Многие россияне выбрали стратегию «я вне политики». Является ли аполитичность гарантом безопасности в России?

— Демонстративная аполитичность не может являться гарантом безопасности, потому что если вы не участвуете в политике, то политика поучаствует в вас. Другое дело, что сейчас нет пространства для того, чтобы люди могли этой политикой заниматься. Вы не можете просто зайти с улицы и выдвинуть свою кандидатуру на должность мэра вашего города, потому что вы нигде не будете зарегистрированы. Вы не можете, находясь внутри России, честно рассказывать о том, что происходит на фронте, потому что вас посадят в тюрьму. Вы не можете собираться больше трех человек, потому что вас задержат, доставят в отдел полиции и инкриминируют вам нарушение административных норм кодекса, запрещающих право на свободу собраний. Вы не можете создавать никаких общественных объединений, потому что вы столкнетесь с обысками, с арестами. Даже если это общественное объединение будет достаточно вегетарианским, власть все равно постарается сделать все для того, чтобы пресечь возможность любых горизонтальных связей между гражданами. При таких обстоятельствах, конечно, люди выбирают такую стратегию выживания, которую вы описали — уходят во внутреннюю эмиграцию. В общем, их сложно в этом обвинить. Им объясняли, что так безопаснее и правильнее. Как вы знаете, демократические революции всегда начинает очень небольшой процент населения, всего два-три процента, не более, в любой стране. Все остальные, как правило, точно так же молчат и занимаются своими делами. Поэтому сейчас репрессии в России заточены под то, чтобы каким-то образом выгнать из страны, посадить в тюрьмы или запугать эти самые три-четыре процента.

Как за два с половиной года войны изменилась оппозиция в изгнании? Может ли она оказывать влияние на процессы внутри России?

— Внутри России, пожалуй, ни на что повлиять нельзя. Единственное, что можно делать внутри России, по моему глубокому убеждению, помимо правозащиты и поддержки политзаключенных, это пропаганда демократии и помощь тем людям, которые подвергаются репрессиям. Может быть, помощь людям во власти, которые приняли решение перейти на сторону оппозиции и имеют какую-то информацию, которую они готовы предоставить в обмен на безопасность. Понятное дело что надо распространять правдивую информацию среди населения России, потому что это очень важно — они должны знать, что происходит. Вне России нужно настойчиво и последовательно объяснять западным чиновникам и парламентариям причины, по которым Россия оказалась в этом незавидном положении. Когда я говорю слово «Россия», я имею в виду нашу нормальную демократическую Россию, Россию Немцова, Россию Навального, Россию Володи Кара-Мурзы. Надо стараться убеждать их в том, чтобы они активнее включались в эту борьбу, потому что на сегодняшний день мы эту борьбу самостоятельно выиграть не сможем. Украина тоже не сможет выиграть эту борьбу без внешней активной помощи со стороны ЕС, США и всех демократических стран. Надо объяснять им, что необходимо оказывать помощь более активно, потому что Путин объявил войну не только Украине. Он и его чиновники каждый день с утра до вечера рассказывают про то, как они будет атомными бомбами бомбить Лондон, Варшаву, Вильнюс, Берлин и Вашингтон. Эта война не закончится, пока Путин находится у власти, а тот, кто думает иначе, думает, что с этим человеком можно вести какие-то переговоры, тот витает в облаках и живет в мире розовых единорогов. Война может быть окончена единственным способом и только в Кремле, посредством демократической революции в России, демонтажа этого режима и построения новой нормальной России.

Чего вы боитесь?

— Глобально я боюсь того, что у Запада не хватит смелости. Вообще, честно говоря, меня поражает их трусость, буду говорить открыто. Это трусость, это постоянные попытки заболтать ситуацию, это не предоставление помощи в том объеме, в котором она должна быть предоставлена. Я боюсь, что они попытаются умыть руки, и тогда это будет катастрофа как для нас — но для нас это уже катастрофа — так и для них. Война не закончится, пока Путин находится у власти. А личные страхи… Понимаете, когда вы живете под таким давлением в течение многих лет, занимаетесь той работой, которой занимался я, чувство страха очень сильно притупляется.

Что дает вам опору?

— Опору мне дает ненависть к тем людям, которые все это сотворили со страной, которую я люблю. Я буду продолжать делать все то, что я сейчас делаю, просто потому, что у меня очень обострено чувство справедливости и мне хотелось бы поквитаться с этими людьми за то, что они сделали.

Что бы вы сказали россиянам, которые против войны, но не могут уехать?

— Следите за тем, что происходит. Пожалуйста, не делайте никаких глупостей, не поддавайтесь на провокации. Вам не нужно находиться в тюрьме, вам не нужно отсвечивать и подписывать какие-то дурацкие, никому не нужные петиции. Так вас всех только попереписывают, никакой пользы от этого не будет, а вреда вы можете себе нанести порядочно. Пожалуйста, не занимайтесь этим. Если вы можете тихо и безопасно проводить какие-то акции, если вы можете помогать побеждать украинцам в этой войне, то помогайте. Но не глупыми поджогами никому не нужных военкоматов, которые, даже если все сгорят, ни на что не повлияют. Сотрудники правоохранительных органов, сотрудники спецслужб, судьи, прокуроры, следователи, военнослужащие, которым это все опостылело, которые больше не хотят в этом всем принимать участие — пожалуйста, связывайтесь с представителями гражданского общества России, делайте свои предложения, и мы можем сделать вам предложение в ответ. Вы сможете выйти из той ситуации, в которой оказались, и это, естественно, будет абсолютно анонимно. Мы приложим все силы для того, чтобы вытащить вас в обмен на участие в деятельности гражданского общества. Я верю, что среди вас есть люди, которые не хотят всю жизнь жить в том состоянии, в которое сами себя загнали. Если есть желание помочь вернуть Россию к нормальности, то вы можете это сделать таким способом.