«Путин украл мою Россию»

Игорь — маркетолог и социолог, учится в Канаде на антрополога. До поры до времени он был далек от активной гражданской деятельности, живя в России. Переломным моментом для него стал «закон Димы Яковлева». С началом войны Игорь понял, что не может не выходить на митинги, даже если они ничего в данный момент поменять не могут. Игорь считает, что к демократическим изменениям в России может привести только смена режима. Он убежден: даже, если к власти придут люди, которые «просто хотят зарабатывать деньги, это лучше, чем ГБшник у власти».

Расскажите о себе.

— Я Игорь, из Зеленограда, учусь в Канаде на антрополога. До этого занимался маркетингом, социологией, дата-анализом. Был в московской тусовке социологов, маркетологов и айтишников. Из этой среды я вырос. Примерно шесть лет назад приехал сюда, в Канаду.

Вы проявляли активную гражданскую позицию, живя в России?

— Я скорее был аполитичным. После того, как я начал работать в маркетинговых исследованиях и социологии, становилось все сложнее и сложнее быть аполитичным, потому что ты видел данные о том, как все, мягко говоря, печально в разных областях страны. Для меня лично, наверное, самым политически триггерящим моментом был закон Димы Яковлева. Хоть я и являюсь неверующим, но рос в христианской традиции, и жестокость в отношении детей — это что-то за гранью добра и зла, неважно, политика, не политика. Как можно, видя то, что происходит у нас в России с сиротами, ставить под угрозу их жизни? Для меня это было что-то за гранью человеческого. После этого я начал больше политизироваться. Вторым триггером для меня было взятие Крыма. Мы тогда проводили много разных исследований, в основном коммерческих, но мы вставляли туда социальные и политические вопросы для себя, чтобы понять, что происходит в стране, плюс у нас были данные ВЦИОМа, в том числе закрытые, которые они продавали за деньги. Я точные цифры не помню, но меня очень сильно поразило то, что, грубо говоря, 85% людей по опросам поддерживают присоединение Крыма, и 85% людей не готовы к экономическим и политическим последствиям взятия Крыма. И я подумал: «Вы либо крестик снимите, либо трусы наденьте». Как можно игнорировать такие вещи? Очевидно же, что последствия будут, очевидно же, что это что-то сильно неправомочное, но вы рады, и при этом не готовы думать о том, что будет после. А последовало очень скоро и очень много чего. Примерно в тот момент я начал задумываться о том, что траектория падения совсем безрадостная. Я не видел себя политически активным человеком, я был скорее нёрд или ботаник, то есть любил данные, науку и что-то понимать, но не что-то с этим делать, и не считал, что могу принести пользу и что-то изменить, поэтому решил более эгоистично: надо валить из этого. Что я могу с этим сделать? Надо просто из этого выключиться. Я начал что-то делать и в 2016 году переехал в Канаду.

Какие социологические данные за все время работы вас удивили?

— Все везде говорят, что все за Путина, за единую Россию, но я не знаю ни одного такого человека. А по данным ты видишь, что поддержка действительно есть. Это очень сильная несостыковка, которая в том числе говорит об устройстве общества, о неравенстве. Мы тут в Москве все такие умные, продвинутые и образованные сидим, конечно, понимаем, как все плохо, а там людям есть нечего, у них только телевизор, а оттуда транслируют совершенно другое. Это несостыковка на личном уровне. У нас в социологической среде была очень популярная шутка: «А был ли ты когда-нибудь в России? Знаешь, можно поехать на станцию, взять билет и поехать в Россию». Потому что Москва — это сильно не Россия. Хотя тут тоже смешно: у нас в офисе почти никто не родом из Москвы, то есть классовая динамика очень сильно видна. Меня очень сильно расстраивало, что когда вводились санкции, по всем опросам, которые мы проводили, было абсолютно очевидно, что люди думают, что это Запад вводит против нас санкции, что это они не хотят нам давать все эти сыры, что и транслировала пропаганда. Хотя, чуть-чуть разобравшись, можно было понять, что это наши ввели санкции, что это мы отказываем во ввозе. Ну и видя данные по нищете и голоду, а по телевизору видя то, как на тракторах давят импортированную еду…

Каким было для вас начало войны?

— Для меня это был очень личный момент. В момент начала войны я был вообще в Шри-Ланке, ждал, пока Япония откроет границы, и совершенно не рассчитывал на то, что начнется какая-то война. Я поехал туристом в Шри-Ланку и тусил там с украинской парой. В месте, где мы жили, мы постоянно совместно завтракали, и нас называли «русским столиком», потому что мы разговаривали по-русски, хотя там двое украинцев и всего один русский, и то, я русский постольку-поскольку. Потом, когда началась война, было эмоционально тяжело, когда кто-то, проходя мимо, говорил: «This is Russian table» — «это русский столик». А ты сидишь и думаешь: «Вообще-то у нас война началась, а вы нас называете русскими». Было непонимание и отсутствие интереса к контексту. Было очень тяжело, по атмосфере практически так же психеделически, как и в фильме «Страх и ненависть в Лас-Вегасе». Мы вообще поехали туда учиться кататься на серфе. Естественно, после дня, когда началась война, какой дальше серф? О чем речь? Мы думскроллили, следили, что происходит, потому что Путин заявлял о том, что надо привести в боевую готовность всё ядерное. Ребята думали, куда им подаваться на беженство, потому что они же просто поехали в отпуск, у них чемодан был для отпуска. Даже заехать домой у них особо не было варианта. У меня этот вариант был, но стоило ли заезжать домой? Я оставил все канадские документы в Москве, потому что не рассчитывал, что пока я отъеду, произойдут такие вещи. Психоделичность момента была в том, что мы ходим по пляжу, вокруг пьяные пати, вечеринки, все укуренные и веселые, шриланкийцы это в основном европейцы, а мы ходим и считаем дни до конца света. Через неделю после этого Япония наконец открыла границы — они, видимо, ждали, чтобы произошло что-нибудь такое — поэтому я поехал в Россию. В тот же день я пошел в посольство Японии подавать документы на визу. В день, когда мне выдали визу, я сел на самолет и улетел. В Японии я тоже попал в среду людей бежавших от войны. Я пошел в языковую школу, у меня была студенческая виза, а в языковой школе раньше было примерно 400 студентов, из них 40 русскоязычных, но сейчас из-за ковида количество студентов сильно упало: всего было где-то 130 студентов, но из них 70 — русскоязычные. Понятно, что в общих масштабах это все равно маленькие цифры, но в пропорции эта школа была практически русскоязычной. Когда я приехал в Японию, первым делом я искал следующие митинги. Ты не думаешь про рациональность, поможет это, не поможет — у тебя просто разрывается душа, тебе нужно пойти и что-то сделать, что-то сказать. За мной потом закрепился некий образ здесь и в Японии: я не нашел ничего лучше, кроме как взять белую футболку и фломастером написать на ней слоган: «Putin stole my Russia». Это примерно то, что я чувствовал — Путин украл мою Россию.

Сталкивались ли вы с негативным отношением со стороны иностранцев?

— Именно как к русскому? Нет. Только от украинцев, но их я в этом не виню, это очень легко понять.

Почему началась война?

— Мне нравятся две модели объяснения этого. Первая, это метафора, которую несколько раз использовала Шульман. Старики у власти очень боятся молодежи, хотящей другого видения страны, и они сделали все, чтобы уронить на них бетонную плиту, чтобы в ближайшие 50 лет Россия была вынуждена идти по этому пути, под тяжестью всех тех ужасов, которые они на нас спихнули. Вторая модель более личного уровня — это сказка про голого короля. Даже не считая аморальности войны, просто технически, каким надо быть идиотом, чтобы начать войну, когда у тебя полный раздрай в армии? Все мои знакомые, бывшие в армии, говорили, что две трети танков не заводятся. И такое ощущение, что все в стране это знали, кроме Путина. Мне кажется, сказка про голого короля хорошо объясняет это. Он выстроил вокруг себя систему лояльности, а не компетентности, он получает только ту информацию, которая ему понравится, а не ту, в которой отражается действительность. Я действительно верю, что он считал, что в Киеве их радостно примут. Были потрачены миллиарды на пропаганду, но вместо того, чтобы что-то делать, все, естественно, было украдено, как обычно и происходит. А он об этом не знал! Я не снимаю с него моральную ответственность, но я верю, что у него нет понимания реальности происходящего.

Поменялась ли социальная политика в России после 2014 года?

— После 2014 года начали закручивать гайки, а самим Крымом удалось очень сильно разрушить оппозиционную среду. Крым для очень многих стал камнем преткновения, потому что даже очень многие оппозиционеры были рады Крыму, а для другой половины это стало чем-то за гранью добра и зла. Поэтому этим удалось, на мой взгляд, сильно расколоть и ослабить оппозиционную среду. У меня много знакомых, которые как раз после Крыма начали валить.

Есть ли какая-то схожесть путинского режима и режимов других стран?

— До начала войны можно было говорить, что Путин пытается косплеить Китай, пытается ужесточаться как он, но из-за того, насколько сильно все разворовано, и гораздо больших территорий, все это гораздо сложнее контролировать, поэтому ничего не работает. А сейчас явно пытаются косплеить Германию на почти философско-эстетическом уровне. Они даже используют фашистские символы. Из визуального: Z, «Шаман». Сейчас столько визуальных образов, отсылающих к Третьему рейху. Пугает, что когда началась фаза новой войны, её начали как раз в 4 утра. Очень много обсуждали, что это так же, как когда нацистская Германия напала на Советский Союз, и то, что по Киеву ударили в это же время, вряд ли совпадение. Мне кажется, что вокруг Путина очень много околоязыческого и околошаманистского мышления, для них символизм имеетзначение. Мне кажется, они используют символизм Третьего рейха и фашистской Германии. Это ужасно, это пугает, но при этом непонятно, почему именно этот символизм. Зачем его использовать, даже если ты злодей — они же проиграли. Ты же видел, к чему это привело. Главное отличие от Германии в том, что там были материальные и исторические предпосылки для построения идеологии нацизма, а в России таких предпосылок нет. С телевизоров все это транслируется, геббельсовские методы пропаганды используются, но я не считаю, что в среднем российском народе есть куда это сажать. Люди просто хотят выживать. Когда тебе нечего жрать, порадоваться, что у тебя великая страна, конечно, сработает, но это не та ситуация, в которой хотят войну и переделать весь мир. Плюс — Шульман и про это много говорит, и я с ней согласен — почти все революционные режимы опираются на большую долю молодого населения. У России стареющее население, и поддерживают войну у нас не молодежь, а старики. Молодежь войну не поддерживает. У фашистского режима все было наоборот: молодежь хотела изменений, поэтому шла воевать. А у нас старики за телевизором кричат: «Айда все воевать», а в итоге посылают молодежь умирать. Я не считаю, что у молодежи много энтузиазма, даже у тех, кто пошел воевать — большинство идут от безысходности, а не потому, что во что-то верят.

Как японцы воспринимают эту войну?

— Для них это что-то далекое, что они не очень понимают. Им в большей степени это не интересно. Более того, самое «смешное», что на митингах и протестах к нам больше всего подходили со словами поддержки либо люди из Якудзы, либо люди придерживающиеся правых империалистических взглядов. Их месседж был такой: «Правильно, Россия — говно, а Япония — классная». В целом, большинство людей вообще не понимают что происходит, просто кто-то что-то где-то с кем-то делает. Обычные люди об этом не думают, в политике эту тему особо не затрагивают. Общее отношение такое: какие-то непонятные агрессивные люди взяли и напали на других людей, что-то странное у них там происходит, ну их нафиг. Скажу про Японию и их фашистско-империалистическое прошлое. Я достаточно читал по этой теме, и в западном мире есть консенсус о том, что в Японии, в отличие от той же Германии, не было проработки их фашистского прошлого. 10 лет назад у них в газетах печатались люди с мнением, что единственное, что может спасти Японию от экономического краха, это новая большая война, поэтому мы должны сделать что-то такое. К сожалению, такие дискурсы у них есть. Год назад одной из горячих тем была отмена прописанного в Конституции запрета на свою армию. Они активно обсуждали эту тему, потому что тоже хотят быть мощной державой.

Надолго ли эта война?

— У меня, к сожалению, довольно пессимистические взгляды. Мне кажется, что поддержка Запада будет ослабевать. Она не сойдет на ноль, но будет ослабевать, и в итоге все это будет длиться, пока жив или остается у власти Путин, что, на мой взгляд, почти тождественно. Пока по каким-то биологическим причинам с ним что-то не произойдет, либо же его не снимут свои, я не вижу другого разрешения войны. Ну, кроме того, что Украина решит пойти навстречу, но я надеюсь, что они этого не сделают. Хотя это не мне решать. Если мы хотим, чтобы в это ни вкладывалось, победы Украины или по крайней мере поражения Путина, то кроме как устранения в том или ином виде Путина, других вариантов нет, к сожалению.

Возможно ли демократическое будущее России?

— Сейчас в целом в мире кризис демократии. Как мы видим, в той же Европе право-националистические партии приходят к власти, очень много где уходят от глобализации. Что интересно, и леваки, и право-националистические группы, все сходятся на том, что глобализация — это плохо, и сейчас очень много движений в сторону от глобализации. Перспективы демократии в целом страдают. Я не считаю, что это была ответственность Запада, но, мне кажется, в 90-х годах нас немножко профукали, и если бы Запад был больше заинтересован в том, чтобы в России была демократия, то у нас было бы больше шансов на то, чтобы произошло что-то хорошее. Через год, через два или через пять после окончания войны Западу будет пофиг на то, демократия у нас или нет, и вариант изоляции России для них может быть настолько же привлекательным и даже более дешевым, чем попытка опять построить демократию. Шанс демократии есть, но нам точно не стоит рассчитывать на Запад. Если мы хотим, чтобы у нас была демократия, то после того, как произойдут какие-то изменения, те, кто считают, что могут в этом участвовать, должны вернуться и не рассчитывать на то, что Запад будет в этом активно участвовать.

Немцова убили. Навального убили. В стране низкая поддержка оппозиции. Что ждет Россию?

— Не соглашусь, что в России низкая поддержка оппозиции. И Кац, и Шульман шутят: «Ты подходишь к человеку и спрашиваешь: „Вы хотите Путина поддерживать или в тюрьму?“ И все отвечают: „Конечно, Путина поддерживать“». Лидер движения, выступающего за возвращение мобилизованных домой, высказалась в поддержку Навального и против режима. Мне кажется, это говорит о многом. Она и люди вокруг нее — это, вообще-то, не про оппозицию, но теперь они считают себя оппозицией, потому что видят, кем их считает общество. Кстати, они одна из главных надежд на изменения, потому что это оппозиция, которую очень сложно запретить, ведь их мужья на фронте, и они могут развернуться, если здесь будет слишком жесткое подавление. Плюс в христианской культуре протесты, организованные женщинами, обычно имеют гораздо больше силы, ведь женщин гораздо сложнее бить дубинками, потому что так принято в обществе. Когда я приехал на восемь дней в Россию между Шри-Ланкой и Японией, у меня была тяжелая депрессия, мне каждый день утром казалось, что все это снится, потому что не укладывалось в мою картину мира. У меня достаточно стройная картина мира, но тут произошло что-то, что полностью противоречило всему, что я считал возможным. Это может быть проекцией, потому что для меня это было нереальным ужасом, но я помню, что сидел с другом в «Шоколаднице», а у меня за спиной кто-то рассказывал, что правильно, что начали войну, ведь там одни нацисты и фашисты, что мы за дедов. Я с ним в конфликт вступать не планировал, но выходя из «Шоколадницы» я посмотрел ему в глаза и увидел человека с пустыми, выжженными глазами. Он от страха и ужаса происходящего, без возможности отрефлексировать, отреагировать на это, говорил то, что ему влили из телевизора. Он выжег себя изнутри и стал сосудом, который наполнялся тем, что льется из телевизора. А где-то внутри он закрылся и старается не взаимодействовать с этим, потому что страшно, потому что непонятно, что делать, а так проще. Поэтому я не верю в воодушевление людей. Я думаю, что это слабость и нищета, в том числе духовная.

О чем мечтаете?

— Когда я уезжал из России, у меня не было никакого желания туда возвращаться. Если я через 5-6 лет получу свой PhD, если у меня будет возможность приехать в Россию и попытаться там восстанавливать гуманитарно-академические и социально-научные штуки, если это кому-то будет нужно, если будет среда, готовая к тому, чтобы с ней что-то делали, то я, скорее всего, захочу это сделать, потому что считаю, что кризис гуманитарных наук очень сильно виноват во всем, что происходит. Все нулевые и конец 90-х у нас активно развивалась экономика и технические науки, но гуманитарные науки у нас остались в очень плохом состоянии. В итоге люди научились зарабатывать деньги, решать задачи, что-то делать, для многих эти скиллы оказались transferable, когда они уехали в другие страны, а гуманитарный дискурс, то, как участвовать в политике, то, как должно быть устроено общество, гуманистические ценности, постгуманистические ценности — все эти дискурсы совершенно отсутствовали. В том же ЛГБТ-активизме есть классные ребята с классными идеями, но представить себе в русском университете gender studies даже 5 лет назад или 3 года назад было практически невозможно. В Вышке пытались что-то сделать, но очень мало. Опять-таки, гендер — это всего лишь пример, а на самом деле очень есть много такого, что было бы классно восстановить.

Что нужно делать, чтобы Россия стала демократической страной?

— Сейчас главное — убрать Путина, как бы плохо это ни звучало. При всей моей нелюбви к нему, я уверен, что даже если Собянин станет президентом, шансы на демократизацию увеличатся в разы, потому что люди, которые хотят зарабатывать денег, это уже сильно лучше, чем КГБшники, хотя тоже не идеально, есть к чему стремиться. Я действительно считаю, что возрождение гуманитарных наук, гуманитарных дискурсов и истории важно. И истории не той, которой нас учили при имперском Советском Союзе, а мировой истории. Сейчас, например, в исторической науке на Западе доминирует идея о том, что история должна быть не про королей, лордов и вельмож, а про то, как жили люди. В нашей школе такой истории не учили, мы учили великих. На Западе последние 50 лет тоже учили историю великих, но это очень имперский подход. Надо учить историю о том, как люди жили, какие были проблемы, как и что происходило, как жизнь людей улучшилась. Людям должно такое зайти. Важно донести до людей, что они должны волноваться не за батюшку царя, а за себя, за людей вокруг.